нату.
Миссис Уотсон удалилась, удрученно качая головой. Сконфуженная горничная прошмыгнула мимо нас и скрылась в ванной; Гаргори с достоинством протянул мне серебряный поднос. Я даже залюбовалась. Недурственный был бы дворецкий, если бы не сияющая на круглой физиономии широченная улыбка. Еще одна чистая душа пала жертвой профессорского обаяния.
— Спасибо, Гаргори. — Я взяла с подноса перевязанный и запечатанный пакет.
Эмерсон рухнул в кресло рядом со мной и задрал ноги на каминную решетку.
— О-о! — блаженно выдохнул он. — Дома-то как славно, Пибоди! Особенно без... я хотел сказать... где дети?
Пришлось объяснить. Пополнение отпрыском словарного запаса папочку развеселило.
— Так и сказал?! — Эмерсон зашелся в хохоте. — Экс... ха-ха-ха!... кремент?! Ей-богу, Пибоди, могло быть и хуже! А в целом как день прошел?
— В целом неплохо. Ну а ты что скажешь, дорогой? Где пропадал?
— Прогулялся... Заглянул к Баджу...
— К мистеру Баджу? Боже правый, но зачем? Общих дел у вас нет, а светские визиты не в твоем духе.
— Ха-ха! Он тоже удивился. Ты только представь, Пибоди, этот чертов идиот...
— Эмерсон! — Я скосила глаза на дверь в ванную.
— А! Девочка еще там? Какого... что она там делает?
— Надеюсь, как всегда, готовит ванну. И вытирает после тебя лужи. Не отвлекайся. Речь шла о мистере Бадже. Что тебя к нему привело?
— Я предложил развернуть мумию.
— Развер... Дьявольщина! Это еще зачем?!
— Пибоди-и-и! Ай-ай-ай! — Профессор с коварной ухмылкой кивнул на дверь в ванную. — Превосходная идея! Додумался, пока... гулял по парку. Угу, точно. Пока гулял по Гайд-парку. Видишь ли, дорогая моя Пибоди... вчерашний спектакль, к счастью, закончился удачно. А если бы произошла трагедия? Всеобщая истерия достигла такого уровня... Да, кстати! Ты знаешь, что один из твоих друзей-щелкоперов состряпал статейку о психе в леопардовой шкуре? Якобы «жрец» в прошлой жизни был возлюбленным принцессы. Эх, жаль, опоздал я... Хотел ведь продать эту идею. Озолотились бы!
— Не паясничай, дорогой, умоляю. Ты уходишь от темы.
— Точно, ухожу, — беззаботно согласился Эмерсон. — Так вот... Мне пришло в голову, что пора бы положить конец всей этой галиматье, пока никто не пострадал. Для музея в подобных представлениях тоже ничего хорошего нет.
— В этом ты прав, Эмерсон. Хотелось бы только узнать, при чем здесь процедура — малоприятная, между прочим, — раздевания Хенутмехит?
— Это же очевидно, Пибоди! Откроем саркофаг; прочитаем надписи на внутренней стороне крышки — если они там есть; обнажим, с позволения сказать, иссохшую плоть и жуткий оскал египетской леди. Уж тебе-то известно, Пибоди, что самые распрекрасные мумии красотой все равно не блещут. Вот вам и конец сказке о прелестной принцессе. А вдруг у нее половины зубов не хватает? Никаким романтическим чувствам не выдержать встречи с престарелой беззубой леди.
Я тоже пристроила ноги на решетке и взяла руку Эмерсона в свою.
— Ах, дорогой! Тысячу раз говорила и еще столько же повторю! Широта твоего интеллекта сравнима лишь с глубиной твоего же знания человеческой натуры! Блестяще, Эмерсон! Просто блестяще!
Мужчины тщеславны; комплименты они любят не меньше, чем дамы, уж поверьте моему опыту, читатель. Любимый расплылся в улыбке и в благодарность приложился губами к моей руке.
Правда, я подозревала, что супруг со мной не до конца откровенен. Человеколюбие, возможно, и главная, но наверняка не единственная причина его желания лишить одежд древнеегипетскую леди. Ради даже самой завалящей пирамиды я, к примеру, готова хоть на край света пешком идти. Эмерсон к мумиям относится куда спокойнее, но он их все-таки любит... Никогда мне не забыть одну из наших первых встреч и ту нежность, с которой профессор слой за слоем снимал обертки с вот такой же мумии. Стоит ли добавлять, что увлечение нашего отпрыска досталось ему именно от папочки?
— К тому же ты получишь превосходный шанс прочитать лекцию о древнеегипетских проклятиях, — добавила я. — И объяснить народу, что их просто не существовало.
— Угу, — помрачнел мой дорогой супруг. — Объяснил бы, если в меня допустили к мумии.
— То есть? Бадж отверг твой план?
— О нет! План-то он как раз одобрил! Твои слова повторил, Пибоди. Блестяще, говорит...
— Так почему...
— Потому, дорогая моя Пибоди, что чертов... э-э... отъявленный сукин... э-э... негодяй решил нагреть ручонки на моей идее!
— Ах ты бедный мой, бедный... Так старался... Послушай! Какой смысл в этой процедуре, если ее будет проводить Бадж? Он не способен сделать выводы — определить возраст, пол... и все такое.
— Сказал, что пригласит какого-то профессоришку из соседнего медицинского колледжа. — Эмерсон скрипнул зубами.
— Может, еще передумает.
Мрачная морщинка между бровей разгладилась, и любимый раскатистый смех согрел мне душу.
— Знаю я тебя, Пибоди! Не смей даже думать! Я запрещаю... слышишь?... запрещаю ходить на поклон к Баджу и просить его передумать.
— Но я всего лишь...
— ...хотела как лучше для меня. Знаю, дорогая моя Пибоди! И ценю твою заботу. Бадж, по-моему, уже передумал. Перед самым моим уходом произошло... ха-ха-ха! Странная штука...
— А именно?
Эмерсон поерзал в кресле, откинул голову на спинку.
— Настоящее представление, ей-богу! Вообрази... Бадж сидит за столом и, как обычно, несет ахинею. Твой покорный слуга меряет шагами кабинет...
— ...поливая директора...
— ...пытаясь поддерживать светскую беседу. Стук в дверь. Входит охранник с пакетом. Бадж хватается за свой дурацкий нож — тот самый, который он якобы добыл на раскопках гробницы в Асьюте, — и перерезает бечевки. Бледнеет. Зеленеет... Потеряв дар речи, в ужасе таращится на...
Драматическое повествование меня захватило.
— Отрезанное человеческое ухо? Мумифицированный член?
— Ч-что? — Эмерсон и сам потерял дар речи. — Пардон, Пибоди... И какой же именно, позволь поинтересоваться, орган человеческого тела ты имеешь в виду?
— Ступню или кисть — какой же еще?
— А-а! Не угадала. Баджу преподнесли всего лишь древнюю статуэтку. Однако напутала-то его не сама ушебти, а приложенная к ней записка.
— Вот как? И что же там...
— Понятия не имею. Бадж не дал мне ни на послание взглянуть, ни на ушебти. Я, конечно, преувеличил... гм... самую малость. Но он был напуган, Пибоди! Ха-ха-ха! Еще как напуган!
Мне было не до веселья.
— Послушай-ка, Эмерсон...
— Да, Пибоди?
— Тот пакет, что принес Гаргори...
— Дьявольщина! — Профессор подпрыгнул в кресле. — Где он?!! Что ты с ним сделала, Пибоди?!! Вот черт! Мне эта штуковина сразу показалась знакомой!
— Оглянись, дорогой. Пакет на столике.
— Ага! — Вместо того чтобы по обыкновению рвануть за бечевки и разодрать бумагу, Эмерсон принялся вертеть пакет в руках. — Точно такой же... — бормотал он. — Коричневая оберточная бумага, адрес написан черной тушью... печатными буквами... плохо очищенным пером... писал мужчина... не без некоторого образования...
Это уж чересчур. Век бы мне не видеть, что там в пакете, но и выслушивать необоснованные домыслы...
— Не сочиняй, Эмерсон! С чего вдруг ты решил, что писал мужчина? Да еще и образованный?!
— Почерк определенно мужской — размашистый и резкий. Насчет образования... слишком долго объяснять, Пибоди. Есть способы, есть.
— Что за чушь! — возмутилась я.
— Ладно... Из упаковки мы больше ничего не узнаем, — задумчиво протянул новоявленный сыщик. — Развернем осторожненько... вот так... Ха! Так я и думал!
— Что там?! Эмерсон, что?!!
— Картонная коробочка.
— О-ох... Оставь свои шуточки, дорогой! За тебя же волнуюсь!
— Извини, Пибоди. Не подумал. Так... Коробочка как коробочка. Никаких особых примет. Разве что... — Он принюхался. — Чуть заметный запах табака. Хорошего табака. Эх, Пибоди... Были же денечки, когда и я...
— Если ты сию же секунду не откроешь эту чертову коробку, Эмерсон, я завизжу!
— Трубка здорово подстегивает мыслительный процесс. Нехорошо, Пибоди. Тем, кто мнит себя великим детективом, визжать не положено. Терпение, Пибоди, терпение. Здесь могут скрываться самые неожиданные ключи к разгад...
Выхватив коробку из рук мужа, я сдернула крышку, швырнула на пол приличный ком ваты, утрамбованной сверху, и уставилась на...
— Шавабти!!!
— Не верещи, Пибоди, — ледяным тоном посоветовал Эмерсон. — И нечего махать руками. Это фаянс. Уронишь — разлетится вдребезги.
Фигурки «шавабти» (или «ушебти», как произносит Уолтер и многие другие ученые) являют собой пример сугубо практичного отношения древних египтян к жизни после смерти. В загробном мире ушебти должны были исполнять все желания умершего и делать за него всю тяжелую работу — пахать, сеять, рыть каналы в пустыне и т.д. Изготовленные из чего угодно — фаянса, камня, позолоченного дерева, — статуэтки не различались лишь формой, всегда изображая мумифицированное тело человека. В богатой гробнице археологи находили десятки, а то и сотни этих крошечных загробных слуг.
Ушебти, присланная неведомым «благожелателем», оказалась исключением из правил. Мне еще не приходилось видеть статуэтки в царственном одеянии и со скипетрами в руках. Вязь миниатюрных иероглифов, по-видимому, означала имя владельца, но я не стала тратить время на расшифровку.
— Бадж такую же получил?
— Похожую. Точнее сказать не могу: он же мне рассмотреть не дал. — Эмерсон вытащил из коробка узкую, мелко исписанную бумажную полоску. — Так-так... А ты говоришь, Пибоди, что древнеегипетских проклятий не существует. Взгляни-ка!
Взглянуть-то несложно. Прочитать — вот проблема. От недоброго предчувствия у меня тряслись руки.
— "На любого, кто проникнет в мою гробницу, я обрушусь как на цыпленка..."
— Обрушусь? Для такого текста, Пибоди, ты выбрала слишком игривый тон. Позволю себе предложить более точный перевод... Скажем, «нападу». Или хотя бы «наброшусь», но никак не...