искали. Как бы там ни было, один из слуг под присягой заявил, что вас видели входящим в личные покои Крампфа, пьяного, примерно во время наступления смерти, а этот ваш Конда в течение вашего пребывания на ранчо вел себя как кровожадный маньяк со смертоносными наклонностями – сломал тому же слуге нос и всех вокруг избил. Более того, известно, что вы – любовник миссис Крампф: у нас имеется пленительное заявление горничной, застилающей ей постель. Извольте – двойной мотив, секс и деньги, не говоря о возможности. Я бы решил, что вам следует рассказать нам все прямо сейчас, начиная с того, где вы спрятали орудие убийства, чтобы я не подвергал вас допросу.
Он повторил слово «допросу» так, будто оно ему нравилось на звук. Сказать, что кровь моя похолодела, – тщетно: она и так уже была холодна, как поцелуй мессалины. Будь я виновен, я бы «зачирикал» – могу ли я воспользоваться арго? – здесь и сейчас, чем снова встречаться с помощниками шерифа, тем паче – фронтально. Пришла Зима, зато Весна в пути[186]? Безмолвный голосок прошелестел мне в ухо: «Канитель».
– Иными словами, вы хотите сказать, будто арестовали Иоанну Крампф? – воскликнул я.
– Мистер Маккабрей, не прикидывайтесь таким простаком. Миссис Крампф теперь сама – много миллионов долларов; бедный шериф не станет арестовывать миллионы долларов – их репутация незапятнана. Мне пригласить стенографиста, чтобы вы сделали заявление?
Что мне было терять? Как бы оно там ни обернулось, никто не сможет навредить мне каким-либо непристойным образом перед миленькой грудастой стенографисткой.
Поэтому он нажал кнопку звонка, и внутрь ввалился мерзейший из парочки помощников: в одном мясистом кулаке зажат карандаш, в другом – блокнот.
Наверное, я пискнул – я этого не помню, да и не важно. Сомнений нет, что я встревожился.
– Вам нехорошо, мистер Маккабрей? – любезно осведомился шериф.
– Не вполне, – ответил я. – Прокталгия обострилась.
Он не стал уточнять; ну и ладно, в самом деле.
– Заявление Ч. Маккабрея, – деловито сказал он головорезу-стенографисту, – сделанное там-то и там-то, тогда-то и тогда-то в присутствии меня, такого-то и такого-то, и засвидетельствованное мною, другим таким-то и таким-то. – На этих словах он ткнул в моем направлении пальцем, точно умелые парни с телевидения. Я не колебался – пришло время немного повыступать.
– Я не убивал Крампфа, – сказал я, – и понятия не имею, кто мог это сделать. Я британский дипломат и я заявляю настоятельный протест против такого позорного со мной обращения. Я предлагаю вам либо выпустить меня немедленно, либо дать мне возможность телефонировать ближайшему Британскому Консулу, пока вы не испортите свои карьеры безвозвратно. Сможете написать без ошибок «безвозвратно»? – поинтересовался я через плечо у стенографиста. Но тот больше не записывал мои слова – он надвигался на меня с дубинкой в волосатой лапе. Не успел я даже съежиться, как дверь распахнулась, и в кабинет вошли два почти идентичных человека.
Этот последний кафкианский штришок окончательно меня доконал – я поддался приступу истерического хихиканья. Никто на меня и не смотрел: помощник шерифа уползал прочь, сам шериф проверял документы парочки, а парочка смотрела сквозь шерифа. Затем уполз и шериф. Я взял себя в руки.
– Каково значение подобной интрузии? – спросил я, не прекращая хихикать, словно окончательно спятившая тварь. Парочка была очень вежлива – они просто сделали вид, что не услышали меня, и уселись рядышком за шерифский стол. Они были поразительно похожи: те же костюмы, те же прически, те же аккуратные плоские чемоданчики, те же неприметные вздутия под изящно скроенными левыми мышками. Они походили на младших братьев полковника Блюхера. По-своему, по-тихому, они, вероятно, были весьма зловещими людьми. Я собрался и прекратил хихикать. Джоку, судя по всему, они совсем не понравились – он задышал через нос, а это верный знак.
Один из парочки вытащил маленький проволочный магнитофон, кратко его проверил, выключил и откинулся на спинку, сложив руки на груди. Второй извлек тонкую манильскую папку, с легким интересом прочел содержимое и откинулся на спинку, сложив руки на груди. Ни разу не посмотрели они друг на друга, не посмотрели и на Джока. Сначала некоторое время они смотрели на потолок, словно потолки им в новинку, затем посмотрели на меня, словно я – отнюдь нет. Они смотрели на меня, как будто рассматривали меня во множестве каждый день, и пользы им от этого был совершенный ноль. Один, словно по неслышимой подсказке, наконец промолвил:
– Мистер Маккабрей, мы представляем маленькое Федеральное Агентство, о котором вы никогда не слышали. Мы подчиняемся непосредственно Вице-Президенту. Мы имеем возможность вам помочь. У нас сложилось мнение, что вам срочно требуется помощь, и мы можем сказать, что это мнение сложилось у нас по продолжительном изучении ваших действий последнего времени, которые представляются нам идиотскими.
– О, а, – слабо высказался я.
– Я должен сразу довести до вашего сведения, что нас не интересует обеспечение правопорядка как таковое; в действительности, означенный интерес зачастую вступает в конфликт с нашими конкретными обязанностями.
– Да, – ответил я. – А вам не знаком парень по фамилии полковник Блюхер? Или, если уж об этом зашла речь, другой парень – по фамилии Мартленд?
– Мистер Маккабрей, мы чувствуем, что на данной стадии развития событий наилучшим образом мы способны помочь вам только в том случае, если вы станете отвечать на наши вопросы, а не задавать свои. Несколько правильных ответов вытащат вас отсюда за десять минут; неправильные ответы или чрезмерное количество вопросов с вашей стороны заставят нас потерять к вам интерес, и мы как бы просто вернем вас в руки шерифа. Между нами и не для протокола, лично я не хотел бы задерживаться по обвинению в убийстве в этом округе. А вы, Смит?
Смит энергично затряс головой, плотно сжав губы.
– Валяйте, спрашивайте, – проблеял я. – Мне нечего скрывать.
– Что ж, даже это уже несколько нечистосердечно, сэр, однако не станем пока заострять внимание. Не будете ли вы добры для начала сообщить нам, что вы сделали с негативом и оттисками некой фотографии, ранее находившихся во владении у мистера Крампфа?
(А вам известно, что когда в старину моряк умирал прямо в море и мастер-парусник зашивал его в брезентовую рубашку вместе с якорной скобой, перед тем как предать его тело глубинам, последний стежок по обычаю делался через нос трупа? Чтобы дать ему последний шанс ожить и заорать. Вот в тот миг я ощутил себя таким моряком. Я ожил и заорал. Этот последний стежок наконец пробудил меня от каталептического транса, в котором я, должно быть, пребывал уже много дней. Очень, очень много народу очень, очень много знает о моих делишках: игра окончена, все известно, бога в небе нет, сонная улитка лишилась своего терна, а Ч. Маккабрей остался «дан ля пюре нуар»[187]. Он был туп.)
– С каким негативом? – лучезарно спросил я.
Они устало переглянулись и вместе начали собирать вещи. Я по-прежнему был туп.
– Стойте! – вскричал я. – Как тупо с моей стороны. Негатив. Да, конечно. Фотографический негатив. Да. О да-да-да. Вообще-то я его сжег – слишком опасно такое с собой носить.
– Мы рады, что вы это сказали, сэр, поскольку у нас есть основания полагать, что это правда. В действительности, мы обнаружили следы пепла в э… причудливой ножной ванне в личной ванной комнате мистера Крампфа.
Вы согласитесь, я уверен, что сейчас было не время распространяться о приятностях французской сантехники.
– Ну вот видите, видите ли, – сказал я.
– Сколько оттисков, мистер Маккабрей?
– Я сжег два с негативом; мне известен еще только один в Лондоне, а из него вырезаны все лица – осмелюсь предположить, это вам прекрасно известно.
– Благодарю вас. Мы опасались, что вы сделаете вид, будто вам известны и другие, чтобы таким образом попытаться себя обезопасить. Это никак бы вас не обезопасило, а нам дало бы значительный повод к смущению.
– А, ну хорошо.
– Мистер Маккабрей, вы не задавали себе вопрос, как нам удалось так быстро оказаться здесь после убийства?
– Послушайте, я же сказал, что буду отвечать на ваши вопросы, и я буду; если у меня есть что выкладывать, я с радостью это выложу – мужество мне уже изменило. Но если вы хотите, чтобы я сам себе задавал вопросы, сначала вы должны меня чем-то накормить и напоить. Для еды сойдет что угодно; а напиток у меня в приемной, если Кинг-Конг и Годзилла это все еще не разворовали. О, и мой камердинер, само собой, тоже в чем-то нуждается.
Один из парочки высунул голову в коридор и что-то пробормотал; появилось мое виски, не слишком истощенное, и я жадно присосался к горлышку, потом передал бутылку Джоку. Мальчики в костюмах от «Братьев Брукс» ничего не захотели – вероятно, живут на воде со льдом и канцелярских кнопках.
– Нет, – продолжил я. – Я не задавался таким вопросом. Если бы я начал себя расспрашивать о событиях последних тридцати шести часов, мне бы, вероятно, пришлось заключить, что существует всемирный анти-Маккабрейский заговор. Но скажите мне, если это вас приободрит.
– Мы не очень расположены что-либо вам говорить, мистер Маккабрей. Мы просто хотели услышать, что скажете вы. Пока нам нравятся ваши ответы. А теперь расскажите нам, как вы лишились «роллз-ройса». – В этот момент они включили магнитофон.
Я честно рассказал им о столкновении, но слегка изменил последующие события и красочно живописал отважную попытку Джока спасти «бьюик», когда он покачивался на самом краю; затем – как мы хотели откатить «роллз» на дорогу, как бешено вращались колеса, крошилась обочина и как наша машина отправилась в конце концов к «бьюику».
– А ваш чемодан, мистер Маккабрей?
– Блистательное присутствие духа, проявленное Джоком, – выхватил его из салона в последний миг.