не как пересказала — я просто обалдела!»
«Бабка чокнутая, она с родными даже не общается», — на этот раз Даша выпалила свою реплику сразу, видно, давно ее обкатывала на языке.
«Да плевать, я сама Яську видела!» — вошла в раж Сидорова.
«Не ври!» — заорала Даша, я начала подниматься со скамейки, чтобы увести ее.
«А чего мне врать? Я ее сразу узнала, волосы такие же белые. Только у нее ноги какие-то странные, заплетаются при ходьбе. Наверное, это после того падения. Я ей так: „Ясь, привет!“ А она в ответ помахала и тоже: „Привет-привет!“ И все, разошлись».
Тишина. Я слышала, как тяжело дышит Даша, некрасиво шмыгает носом. Зазвонил телефон, и Сидорова тут же заторопилась:
«Ой, меня родители потеряли, у нас билеты в кино. Все, Даш, пока-пока, побежала!»
И топот ног. А потом Даша почти упала рядом со мной на скамейку и зарыдала. Я обняла ее, девочку трясло с головы до пят, она икала, задыхалась. Я не задавала вопросов, просто гладила ее по спине. Поток слез иссяк довольно быстро — и Даша переключилась на меня:
«Вы все слышали, да?»
«Я слепая, Даш, но не глухая».
«Это все ерунда, что дура Сидорова тут наплела. Яся погибла, она была моей лучшей подругой. И соседкой по дому. Только, умоляю, не рассказывайте маме про этот разговор!»
«Даже не собиралась».
Но по пути домой бедная девочка раз за разом повторяла свою просьбу. Находила все новые доводы: мама огорчится, впадет в депрессию, потому что Яся погибла у нее на глазах. Отец наверняка затеет целое расследование, тогда как бабка просто сумасшедшая. На следующем занятии все было как обычно, больше мы к странному разговору в парке не возвращались. Я просто ради интереса порылась в Интернете, убедилась, что такая история была семь лет назад и что девочка, к несчастью, в самом деле погибла. Вот и все.
Сима замолчала, задумалась, допила чай. Иван вяло размышлял о том, что нужно ее нормально накормить и зря он, пока бродил, не додумался зайти в магазин. И еще о том, какой у нее приятный тембр голоса, слушал бы и слушал. Он даже рассказанную историю воспринял скорее как песню или поэму, слушал бездумно, зато с удовольствием. Спохватился, прогнал от начала и до конца в голове, спросил:
— И какое, я не понял, отношение…
— Понятия не имею, — развела руками Серафима. — Никакого, скорее всего. Но согласись, история странная: девочка мертва уже семь лет, но каким-то образом навещает свою престарелую бабушку. Это сильно смахивает на какую-то аферу.
— Больше смахивает на свихнувшуюся старуху, которая не сумела смириться со смертью внучки.
— Да, как ни грустно, но это скорее, — покивала Сима, и Ивану было приятно, что она согласна с ним. Он поспешил закрепить успех — предложил свою версию:
— Все же, думаю, тебя похитили, чтобы использовать вслепую… ой, прости.
— Все в порядке, это вовсе не обидное слово. Ну хорошо, использовали уже. А зачем было устраивать спектакль с ошейником, уводить твою собаку?
Сердце уже привычно заныло от упоминания Саньки.
— Я думал об этом, пока ходил по лесу. И мне пришло в голову, что похитители на самом деле не хотели тебя убивать. Наоборот, боялись, что после их медикаментозных коктейлей ты сама загнешься, а они, если их поймают, уже пойдут по статье «убийство». Но сами они возиться с тобой не имели желания или времени, потому подсунули тебя мне. Забрали мою собаку, написали послание у тебя на спине. Это чтобы я не бросил тебя в лесу, как обычную наркоманку. Хотя я бы и не бросил, к слову сказать… Но в варианте без похищения Саньки я бы просто вызвал скорую или ментов — и все дела. Не принес бы тебя к себе домой. А они проследили…
Он проговорился, и Сима сразу спросила:
— Почему ты так думаешь?
— Да потому что они мне сунули записку в ящик!
Он вытянул смятый листок из кармана, расправил, хотел отдать Симе. Но потом уже привычно спохватился и прочитал сам.
— Зачем это? — спросила девушка таким упавшим голосом, что захотелось обнять ее, успокоить.
Но Иван заранее знал, что Серафиме это не понравится. Ей нужны были ответы, а не его утешения.
— Похоже, волнуются за тебя. Видишь, пишут «перепрячь». Может, боятся, что я в самом деле что-то с тобой сделал, убил или на цепь посадил. Хотят увидеть, что ты в порядке. В общем, я мог бы проводить тебя до твоего дома, если что…
— Намек поняла, — улыбнулась Сима. — И догадка в целом рабочая. Мне нужно поскорее добраться до дому, проверить, не звонили ли мне родители. Ну, если смартфон так и дожидается меня дома. А то, может, они уже за меня выкуп заплатили, а я не в курсе.
— Точно, а теперь похитители только и ждут твоего появления, чтобы спустить на меня ментов.
— Не бойся, я тебя отмажу, — посулила девушка, и Иван перепугался — уж не приняла ли она его за труса. — А потом, мои родители крепкие орешки, они бы так быстро не раскололись. Скорее весь город бы на уши поставили.
Иван на всякий случай прислушался — не слыхать ли полицейскую сирену в окрестностях его дома. Не шаркают ли по лестничной площадке шаги готовящихся к штурму оперов? Сказал сердито:
— Я бы на их месте заплатил выкуп — и все дела. Хотя твои родители для меня вообще загадка.
— А что в моих родителях тебе кажется загадочным? — заинтересовалась Сима.
И Иван, едва успокоившись, снова ощутил себя не в своей тарелке. Озвучивать свои соображения и обижать Серафиму ему не хотелось, а для придумывания обтекаемых формулировок он слишком устал.
— Ну, согласись, немного странно выглядит, что ты вынуждена жить в другом городе, в съемной квартире. Бегать по ученикам, подвергать себя риску.
— Я не вынуждена! — Так и есть, девушка даже порозовела от возмущения. — Это мое решение.
— Я понял, но будь у меня незрячая дочь…
— Ой, прекрати! — замахала на него руками Сима. — Что за стариковские рассуждения, а?
— Я и есть старик, — хмыкнул Иван. — Ты же меня не видела. Только вчера бороду сбрил.
— Ладно, старичок, думаю, стоит кое-что тебе рассказать. Что я незрячая — это врачи поняли сразу после моего рождения, маме сказали ближе к вечеру. В ту ночь она заснула одним человеком, испуганным, раздавленным, вся в слезах, — а проснулась человеком железным. Ее не узнали собственные родители, а отец потом говорил, что был готов поверить в любую мистику о вселении в знакомое тело новой души. С того момента главной целью матери стало вырастить меня такой, чтобы все остальные казались на моем фоне инвалидами. Никаких послаблений! Я росла со странным ощущением, что я нормальная, но меня учат уживаться с людьми немощными, слабыми. Подростком всерьез думала: а вдруг я рождена сверхчеловеком, призванным спасти мир? Меня готовили к жизни, как к полету на Марс. Помимо спорта основной упор делался на развитие памяти. Ежедневно я заучивала наизусть стихотворение и прозаический отрывок или даже целый небольшой рассказ. Пошла в продвинутую школу для зрячих, с углубленным изучением языков. И никаких поводырей, мама один раз перед первым сентября провела меня по всей школе, показала, что где находится. С учительницей провела беседу, чтобы та даже не думала водить меня за ручку. То есть, если я вдруг растеряюсь и не смогу найти выход из школы, ничего страшного, побуду там до начала следующего учебного дня.
Иван был рад, что Сима не видит его лицо, иначе больше и слова бы ему не сказала, а то и запульнула бы чашкой, к примеру. Ему, совершенно нормальному парню, в школе пришлось несладко. Сначала травили за низкий рост, потом за высокий, и за имя, и за фамилию Клетт (прозвища с первого по одиннадцатый класс: Клетка, Одноклеточный), и за хорошие оценки… продолжать можно было бесконечно. Но хотя бы родители всегда были на его стороне, дом был крепостью, надежной, нерушимой. Утром, уходя в школу, он говорил себе: «Что бы ни случилось днем, но после я снова вернусь сюда». И только после этого решался выйти в серый, недружелюбный, вечно замышляющий подлянки мир.
— Тяжело пришлось? — спросил сочувственно. — Ладно, все эти лестницы, толпы можно пережить. Но хуже всего дети, безжалостные зверята. Сильно донимали?
Сима лучезарно улыбнулась в ответ:
— Не без этого. Но потом мои одноклассники обнаружили, что я — человек полезный, и снизили градус травли почти до нуля.
— Да неужели?
— Ага. Я, к примеру, всегда безошибочно знала, когда на следующем уроке без предупреждения грядет контрольная работа.
— Открылись сверхспособности? — напрягся Иван.
— Да не особо. Всего лишь натренированный слух. Если учитель держал в голове контрольную, то на предыдущем занятии всегда особенно громко стучал мелом, объяснял тему с усиленным энтузиазмом. Учителям ведь не нужны наши двойки. Я даже могла накидать, какие темы войдут в эту контрольную или самостоятельную. Но моим одноклассникам это тоже казалось чудом, так что я стала кем-то вроде шамана племени. Теперь мне даже пытались помогать, бестолково, но от души. Ребята, к примеру, обожали провожать меня всем скопом до дому и кричать: «Опасность на десять часов! Лужа на тринадцать!» А потом появились подруги, так что после шестого класса школу я даже полюбила. Подруги попались активные, особенно одна, Зоя. В восьмом классе она записалась в секцию альпинизма и скалолазания и решила, что мы должны составить ей компанию. Другая подруга, Полина, засомневалась, что ей разрешат дома, Зоя лично позвонила ее матери, уговаривала где-то с полчаса. Потом с некоторым сомнением, но позвонила моей. Моя мама выслушала и тут же спросила, какое снаряжение нужно купить.
— А твой отец все это… — Иван едва не сказал слово «безумие», — он это поддерживал?
— Ну, против мамы у него не было шансов. А вот за ее спиной, конечно, баловал меня нещадно. Иногда и при маме, если удавалось ее ловко обезоружить ее же собственным требованием: относиться ко мне, как к совершенно обычному ребенку. Отец спрашивал маму: почему, если наша дочь родилась незрячей, я не могу относиться к ней, как и планировал до рождения, а именно баловать и носить на руках? Так что у меня было интересное детство. Потом поступила в университет, выпустилась из него и решила, что пора начинать самостоятельную жизнь. Мама была счастлива и горда, узнав о моих планах уехать в область и жить там только своим трудом как минимум год. Правда, отец чуть с ума не сошел от ужаса. Но смирился, конечно, сам меня перевез сюда.