Он не хотел убивать, просто понимал, что теперь уже нельзя иначе. Все, добавить нечего. Через минуту он покинул квартиру старухи.
Часа два просидел в машине, пытался думать, думать не мог. Очень хотелось напиться и все забыть, но что-то подсказывало: это не конец. Он по-прежнему не контролирует ситуацию. И верно, ему позвонила жена. Сказала, что ее мать убита, а сына задержали по подозрению в убийстве.
„Выезжаю, — сказал он. — Держись, родная, я со всем разберусь“.
Но ехать никуда было не нужно, так что осталось время принять решение. Он определил для себя, что сдастся властям, если Геру не отпустят до вечера. Тут все ясно и просто. А если отпустят — ну, тогда можно еще побороться. Мысли снова вернулись к слепой Серафиме. Скорее всего, ее найдут. По закону подлости ее опознает где-то на улице отец близнецов. Наверняка в комнате старухи остались ее отпечатки, он ведь не мог знать, за что она там хваталась. Если слепая даст показания, они неминуемо приведут к нему. А вот если сознается в убийстве и исчезнет прямо этой ночью… тогда он, возможно, спасен.
Вика позвонила, когда он, по легенде, еще только подъезжал к родному городку, сказала, что сына отпустили под подписку. Скоро он обнимал своих родных и почему-то ощущал себя мертвецом, отпущенным на побывку с того света. Виктория волновалась только за Геру, мать для нее давно перестала хоть что-то значить. Ближе к вечеру он сказал, что займется похоронами, возможно, вернется поздно. И отправился в дом Серафимы.
План был вырубить пробки и ждать, когда она это обнаружит. То есть захочет нагреть воду или зарядить что-то из электроники. Готовился ждать долго, но она вышла уже через полчаса. Вполне уверенно занялась починкой, он тем временем шмыгнул в квартиру, обосновался на балконе. То, что у нее именно открытый балкон, он просчитал еще со двора, иначе план пришлось бы менять. Погода портилась, он мерз на ветру и ждал. Девушка за стеной жила своей жизнью, переходила из комнаты в кухню, что-то варила в кастрюльке. Он не наблюдал за ней, потому что знал — она доживает последние часы своей жизни.
Потом все стихло — она легла в постель. Он ждал еще почти час, чтобы на цыпочках мимо нее пробраться на кухню. Шел так медленно, что даже мимо воли разглядел в свете белой ночи ее лицо с закрытыми глазами. Интересно, обязательно ли слепой закрывать глаза, чтобы спать? А вот спала она как раз еще не очень крепко, ворочалась.
На кухне он увидел на столе ее смартфон, не стал терять время и написал почти что признание на номер старухи. И снова ждал, пока за окном не установились блеклые сумерки. План был таков: схватить ее, спящую, в охапку, выскочить на балкон и швырнуть вниз. Дверь он оставил широко открытой, отвел и закрепил занавеску. Но все это могло получиться при условии, что она будет крепко спать. Иначе — девчонка не из робких — начнет отбиваться и обязательно утащит вниз клок его волос в кулаке или кожу под ногтями. Еще и крик поднимет, отняв у него шанс быстро покинуть место преступления.
Но вот беда — девушка за стеной становилась все беспокойнее. Она словно чувствовала, что смерть рядом. Потом он увидел голубоватый свет ноутбука. Все было кончено, такой ее не возьмешь. Он даже как будто обрадовался этому и почти не таясь покинул квартиру.
Он уговаривал себя, что девчонку можно оставить в живых. Когда выходил за дверь, обратил внимание на собранные сумки, сейчас осознал — она собирается уехать. Значит, испугалась и сделала нужные выводы. Если бы он раньше заметил, то и сообщение писать бы не стал, идиот. Но ладно, допустим, ее найдут по месту прописки. Допросят. Отвезут в квартиру старухи, она подтвердит, что именно там ее держали. Возможно, его заподозрят, сведут с девчонкой. Узнать его она не сможет, она не слышала его настоящего голоса, он почти не касался ее. Его отпечатков в квартире нет, он все время был в резиновых перчатках. Обувь? Специально приобретенные кроссовки, от них уже избавился. И от всех деталей туалета милейшей Елизаветы Ивановны, чтобы и пылинки из той квартиры на ней не нашли. Против него не будет улик, а они замучаются разбираться со слепой свидетельницей.
Нет, нельзя! Он сам подписал приговор себе и ей, отправив то сообщение. Если бы можно было все переиграть! Но нет, девушка Серафима должна умереть прежде, чем даст показания в полиции. Она ведь и про ночь неудавшегося покушения расскажет, а кто знает, сколько свидетелей могли заметить его там. Увидеть выходящим из дома, когда ему уже все стало безразлично, и он даже присел на скамейку покурить. Или когда садился в машину — на рассвете наблюдательность людей обострена.
Пришлось вернуться к дому Серафимы, без определенного плана, но с твердым намерением. И там он едва не столкнулся с тем парнем, хозяином похищенной собаки, который на всех парах несся к дому. Странно, что она позвала его на помощь с большим опозданием.
Что ж, известное дело: экстрим сближает людей. Говорят, самые крепкие браки возникают, если люди знакомятся в опасной ситуации. У них с Викой было не так, но близко. Он тогда только перешел учиться в новую школу, после уроков в школьном дворе заметил девчонку, которая в его новом классе сидела с важным видом на первой парте в среднем ряду. А теперь она корчилась у школьного порога, плакала, почти сложившись пополам. Он подошел, спросил, в чем дело. Она всхлипнула, с трудом распрямилась, и он увидел на ее белоснежной блузке в районе живота огромное грязное пятно. Догадался:
„Мячом попали, что ли?“
„Ага. Он сперва в лужу попал, а потом в меня“.
Ночью был сильный ливень, он слышал его даже сквозь крепкий мальчишеский сон.
„Больно?“
Она помотала головой, а вместе с ней и двумя пышными хвостиками почти на макушке, смешной торчащей челкой и даже пухлыми щечками.
„Нет. Не очень. Но мама меня прибьет за новую блузку“.
И снова заплакала. Кажется, именно в тот момент он возненавидел свою будущую тещеньку. Потому что родители вообще-то должны быть для детей скалами в бушующем море, островками безопасности в любой беде, а не полицейскими дубинками. Он скрипнул зубами, а вслух сказал: „Пошли ко мне. Моя мать все исправит“.
И она пошла за ним, шмыгая носом. Мать и виду не показала, что удивлена, враз отстирала блузку, высушила, заново пришила пуговицы. Все это время Вика просидела на диване в гостиной, закутанная в материнский халат, и даже не шелохнулась ни разу — он наблюдал за ней из кухни. Только ее глаза жили, с любопытством изучали обстановку комнаты. Иногда она ловила его взгляд и тогда пугливо улыбалась одними губами.
А вот интересно, если бы им тогда хоть на секундочку удалось заглянуть в будущее, увидеть себя в этой самой квартире лет этак двадцать спустя? Наверное, Вика унеслась бы прочь и про блузку забыла. А он уговорил бы родителей вернуть его документы в прошлую школу или еще куда — он всегда умел вить из них веревки. А может… не уговорил бы, оставил, как есть? Нет у него ответа на этот вопрос.
Он вспоминал об этом, чтобы не думать о том, ЧТО должен сделать. А сам наблюдал за подъездом: этот тип от девушки пока не выходил. От парня нужно было избавиться, и тогда он вспомнил о собаке. Кажется, настала пора привязать ее где-то в лесу, подкинуть хозяину записку. Пусть занимается псиной и оставит девушку Серафиму в покое…»
На этом записи в тетрадке обрывались. Мужчина не успел больше ничего написать — у него было полно хлопот. Наверное, пока они с Си-мой проводили операцию «Найти Тимура», он съездил за Сандрой, привязал ее в лесу, оставил записку — нужно проверить ящик. И вернулся к дому как раз к тому моменту, когда Сима отправилась утешать и поддерживать Дашину маму… До рассвета Иван просидел без сна, так и задремал, сложив руки поверх тетрадных листов и уронив на них голову. А уже через час Сандра без всяких церемоний уронила поводок с ошейником ему на колени. И всем видом дала понять, что ей срочно нужно на прогулку.
Иван вышел с ней во двор, дошел до собачьей площадки, влился в ряды еще пятерых ранних собачников. По-стариковски кряхтя, не враз усадил ноющее тело на скамейку. Вяло отвечал на приветствия знакомых и вдруг вспомнил, как отчаянно завидовал им вчера, глядя из окна. Попытался ощутить себя счастливым — так себе удалось. Разве что улыбку натянул да бросил гордый взгляд на то, как Сандра гоняет по периметру площадки здоровенного ротвейлера. Которому, кажется, до сих пор никто толком не объяснил, какой он крупный и опасный.
Потом они вернулись домой, он выдал Саньке двойную порцию корма, долго уговаривал побыть одной дома. И, пока сбегал по лестнице, слушал ее горестный вой. Однако не вернулся — поехал в больницу. Нужно было, конечно, сперва позвонить, все уточнить, но духу не хватило — о смерти отца он узнал именно по телефону.
31 мая, утро
В приемном покое городской больницы Иван огляделся и слегка оторопел, осознав, что все, кто не в белых халатах, ему уже знакомы. Сидела на самом кончике ветхой банкетки та холеная женщина, мать Даши. Спину держала ровной, а глаза прикрытыми, будто ей тошно было смотреть по сторонам. Сама Даша в уголке уткнулась носом в плечо крепко обнимавшего ее молодого человека. Его Иван видел впервые, нервно сглотнул, моментально уловив сходство со вчерашним злодеем на крыше. Николай заложил руки за спину и непрерывно чеканил шаг от аптечного киоска до стойки регистрации, потом обратно. Но с явным облегчением нарушил маршрут и подошел к Ивану.
— Что случилось? — спросил Иван, все больше волнуясь. — Симе хуже? К ней не пускают?
— Все нормально! — заверил Николай, хотел похлопать Ивана по плечу, но в последний момент отдернул руку. — Сам-то как? Небось каждая косточка ноет? Зря не остался вчера в больничке, приглядели бы мы за твоей псиной.
— Да не, я не сильно ударился, — отмахнулся Иван. — Просто ночью не спал… А что с Симой?
— Да нормально с ней все. Ну, не считая переломов. Просто родители хотят перевезти ее в Питер, в платную клинику к какому-то своему врачу. Руководство больницы пошло навстречу. А поскольку я просил держать меня в курсе, то мы тут всем семейством вроде как попрощаться пришли.