добрые люди с хорошей аурой, Джо будет с ними общаться и приглашать их сюда, но будь ты хоть Рембрандт, если ты плохой человек, Джо тебе даже присесть рядом не позволит. Все, чего Джо хочет, – писать картины без чьей-либо указки. И не спать в одиночестве.
Джоан задумчиво произнесла:
– Не думаю, что ему часто приходилось спать в одиночестве.
– Наверное. Но Джо не станет спать даже с Еленой Прекрасной, если ему не нравится ее поведение. Взять хоть твоих телохранителей – у тебя же их две пары? Один из них здоровенный негр. Хьюго?
– Ты знакома с Хьюго? – обрадовалась Джоан.
– Ни разу с ним не встречалась. Для меня он вроде героя африканских сказок. Знаю только, что Джо очень хочет написать его портрет… и очень его любит. Платонически; хотя не сомневаюсь, что Джо охотно переспал бы с Хьюго, если бы тот захотел. – (В очередь! Я первая Хьюго увидела!) (Заткнись, подстилка!) – Но этому не бывать; Джо не станет проявлять инициативу. Он даже за мной не ухаживал, да и я за ним. Мы просто переспали и поняли, что подходим друг другу как бекон к яичнице.
(Везет же некоторым! Мне пришлось его уламывать!) (Дорогая, ты, в отличие от Джиджи, просто нетерпелива.) (Босс, я вам это припомню.)
Уверена, что Джо не приставал к Хьюго с просьбой позировать. Ему важнее дружба. Однако он рассказывал о паре своих идей. Первая – изобразить Хьюго на невольничьем аукционе. Исторический фон, покупатели – сплошь белые женщины. Хьюго в полный рост, усталый, но невозмутимый, а женщины – только головы и плечи. И у каждой только что слюнки не текут. Но Джо сказал, что не стал бы писать такое, чтобы не ворошить старое. А вот другую картину он бы с радостью написал: просто Хьюго, огромный, как скала. Никакого сексуального символизма – хотя, думаю, такой здоровущий мужик всегда сексуален, – просто могучий, мудрый и благородный Хьюго. И любящий. По крайней мере, Джо так о нем отзывался. Говорил, что назвал бы эту картину «Иегова».
– Джиджи, может, я смогу помочь?
– А? Ты не можешь приказать Хьюго позировать. Джо это не понравится.
– Милая, я не дура. Может, сумею объяснить Хьюго, что позировать Джо вовсе не грех. Попытка не пытка.
(Босс, скажите Хьюго, что позировали Джо нагишом. Пускай задумается.) (Скажу, Юнис, но это будет лишь первый шаг.) (Вы ведь не думаете соблазнить Хьюго? Я этого не позволю! Руки прочь от преподобного Хьюго!) (Юнис, не держи меня за дурочку. Ради Хьюго я готова все отдать; он ведь прикончил того ублюдка, который убил тебя. Но я не стану предлагать ему то, что он не примет. Иначе он уйдет от меня и будет до скончания дней молиться за спасение моей души. Я солидарна с Джо; нельзя выкручивать Хьюго руки, нужно принимать его таким, какой он есть.) (Попробовали бы вы выкрутить ему руку. Они у него толще, чем у нас ноги!) (Я про психологическое выкручивание рук, близняшка, и ты прекрасно это знаешь.)
– Джиджи, у меня будет лишь одно условие, – сказала Джоан. – Джо должен будет отказаться от такого названия.
– Джоан, ты плохо знаешь Джо. Он ни за что его не поменяет.
– Пускай оставит его при себе. Хьюго так же крепок в своих убеждениях, как Джо – в своих. Он ни за что не согласится, чтобы его портрет носил имя «Иегова». Для него это святотатство. Но если Джо сохранит название в секрете, я попробую уговорить Хьюго. Объясни это Джо. Кстати, ты так и не ответила, где Джо учился.
– Джо всегда умел рисовать. Он так хорошо запоминает все, что видит, что мог бы научиться читать, если бы захотел. Когда ему было четырнадцать, он с другими ребятами угодил в полицию. Дежурный по отделению обратил внимание на его рисунки. Дожидаясь, пока его отведут к судье и вынесут предупреждение, Джо рисовал в блокноте карандашом. Нарисовал и портрет того дежурного, хотя видел его всего пару минут. Так началась его карьера. Вместо того чтобы поставить Джо на учет, дежурный отвел его к священнику, а потом они вместе отвели его к местному художнику, чтобы показать рисунки. Художник работал в смешанных жанрах – писал и классические картины, и коммерческие. Хорошо зарабатывал. Он был смешанным и в другом роде. Как устрица. Не знаю, понравились ли ему рисунки Джо, но он предложил ему сделку. Джо разрешалось приходить в студию когда заблагорассудится, пользоваться его красками и писать его натурщиц, а взамен Джо обязался позировать. Выиграли оба. Сама видишь, каков Джо сейчас; в четырнадцать лет он, должно быть, дал бы фору любой девчонке – и художник наверняка так считал. Джо согласился и вскоре перебрался от матери в студию. Лучшее событие в его жизни. Там он ел и ночевал. Кровать была одна, как и здесь.
– То есть Джо был его любовником? Наверное, я не должна удивляться. Пусть мне и девяносто пять, я стараюсь быть современной.
– Джоан, в то, что тебе столько лет, я поверю не охотнее, чем в тот миллион долларов. Я назвала художника устрицей, а не гомиком. Он был женат – или, по крайней мере, спал со своей любимой натурщицей. Думаю, с ней Джо лишился девственности. Как бы то ни было, она многому его научила и хорошо с ним обходилась. У них была славная жизнь втроем. Но, несмотря на то что художник – мистер Тони, как Джо его называет, – делился с Джо и студией, и материалами, и женой, он был строгим учителем. Он не позволял Джо пользоваться мастихином и широкой кистью, запрещал искажать предметы, писать абстрактные и психоделические изображения. Он учил его анатомии, композиции, работе с кистью и цветом. Полный курс академической живописи, включая мытье кистей и подметание студии. По словам Джо, если бы не мистер Тони, он до сих пор бы рисовал шкурки от сосисок. Джо узнал, что он может, что хочет и как это сделать. Не так, как делал учитель, хотя в основе у обоих одна и та же старая академическая школа. Джо нашел свой стиль путем проб и ошибок. Современные методы, позволяющие существенно упростить работу, Джо тоже освоил, но он прекрасно умеет писать с нуля – чем и занят с нашего последнего перерыва. Он может написать картину так, что она будет совсем как фотография. А может наоборот.
– …никогда не говорила, что бедным быть лучше, чем богатым. Джиджи, это не так. Но и у бедных, и у богатых есть недостатки. Наверное, лучше быть где-то посередине, если получится там удержаться. Но… послушай, а Джо охраняет тебя, когда ты ходишь за продуктами?
– А? Конечно нет. Иногда он выходит, чтобы помочь мне все донести, но не охраняет. Спускается со мной на лифте, если я выхожу в такое время, когда лифт может оказаться пустым, – мы с ним не дураки, и мне совершенно не хочется стать жертвой грабителя. На обратном пути то же самое. Если я задерживаюсь, он всегда ждет меня у лифта. Но обычно я хожу одна. Привыкла. Просто я знаю, куда можно, а куда нельзя ходить.
– Джиджи, не сомневаюсь. В парк ты, наверное, никогда не заходишь.
– Даже среди белого дня! Меня однажды изнасиловали. Приятного было мало, повторять не хочется. Особенно с толпой незнакомцев, пускающих тебя по кругу. Снести бы уже все городские парки.
– А лучше сразу весь город. Однако, Джиджи, ты гуляешь вполне свободно. Я так не могу. Даже в сопровождении охраны я вынуждена всегда прятать лицо. Нельзя, чтобы меня узнавали. Мне постоянно приходится быть настороже. Вам достаточно запереть дверь на замок, а мой дом должен выдерживать взрыв бомбы – и несколько раз уже выдержал. Мне нужно опасаться не только похитителей и убийц, но и докучливых людей, которым хочется до меня дотронуться. Так было и сейчас, и во временя Иоганна. Деньги притягивают бандитов, наркоманов, и единственное спасение – нанять круглосуточную охрану, поселиться в неприступной крепости и стараться, чтобы тебя не узнали. Жить нормальной жизнью в таких условиях невозможно. Вдобавок… Джиджи, ты и представить не можешь, какое удовольствие я получаю от мытья посуды!
Джиджи опешила:
– Что? Джоан, я не знаю, что на это ответить. Я знаю, как трудно быть богатым, смотрела по телевизору. Но мытье посуды – не удовольствие, а ужасная скукотища. Я часто оставляю немытую посуду с вечера; пока перемою ее перед завтраком, уже никакой еды не хочется.
– Вот тебе мой совет. Юнис была моей секретаршей много лет, и от нее я знаю кое-что о матери Джо. – (Босс, я же ни разу ее не упоминала!) (Можно мне хоть раз сочинить небылицу без твоей помощи?) – Она была – и остается – настоящей свиньей. Квартира у вас небольшая, если держать ее в чистоте, Джо не обратит внимания, когда у тебя появятся первые морщины – а они появляются у всех. Но грязный унитаз и гора посуды в раковине всегда будут напоминать ему о матери.
– Джоан, я стараюсь! Но невозможно одновременно делать уборку и позировать.
– Приложи все силы. Спи меньше, если необходимо. Ради такого мужчины, как Джо, можно и потрудиться. А что до мытья посуды – для тебя это, может, и морока, а для меня – удовольствие. Синоним свободы. Здесь у нас нет слуг, а когда я уеду, вы с мужем останетесь вдвоем, отрезанные от внешнего мира. Я же не могу отсечь себя от мира. Гм… дай подумать… у меня на службе четверо телохранителей, начальник охраны, у которого в подчинении двенадцать часовых, из которых трое всегда на посту, а остальные – наготове. Все, кто женат, – то есть почти все – живут с семьями в моем доме. Еще у меня есть личная горничная, камердинер, который раньше обслуживал меня, а теперь обслуживает гостей, – не смогла его уволить; я никого не увольняю без веской причины. Еще дворецкий, шеф-повар, трое… тьфу, всех и не упомнишь. Короче говоря, в моем доме живет еще человек шестьдесят.
– Ужас какой!
– Вот именно. Ужас. Столько народу обслуживает одного. Но я никого не могу просто отпустить без замены. Дом был спроектирован так, чтобы требовался лишь минимальный персонал. Многое в нем автоматизировано. Есть роботы-лакеи, есть кровать, которая позволила старому Иоганну несколько лишних лет обходиться без сиделки. Понимаешь, что все это значит? Что вышло только хуже! Мне пришлось нанять старшего по дому и команду механиков, иначе техника не работала. Я ни минуты не могу побыть в одиночестве. И все сложности – чтобы обслуживать одного человека, которому это совершенно не нужно.