«Не бойся, — резонно возразил дерзкий. — Где ты живешь, он не знает; у него даже твоего телефона нет. Только номер абонентского ящика. Вперед! Тебе совершенно не о чем беспокоиться».
Слегка опьянев от непривычного сознания своей силы, я встала, взяла пальто и сумку.
— Извини, — мило улыбнулась я, прервав рассуждения Чака о необходимости ужесточения эмиграционного контроля и о том, что правом голоса должны обладать только белые, — мне нужно на минуточку отлучиться в комнату для девочек.
— А что, брать в уборную пальто обязательно? — поинтересовался он.
— Да, Чак, — нежно сказала я.
— Ладно, иди.
Тупица!
Я пошла к выходу. Ноги у меня дрожали. Я страшно трусила, но вместе с тем была счастлива.
Проходя мимо официантки, которая убирала со стола, я почувствовала такой прилив адреналина, что едва могла членораздельно говорить.
— Послушайте, — выдавила я. Слова наползали друг на друга, собственный язык казался мне слишком большим и неповоротливым. — Я сижу вон за тем столиком у окна, и мой спутник просит, чтобы ему принесли бутылку вашего самого дорогого шампанского.
— Да, конечно, — кивнула девушка.
— Спасибо, — улыбнулась я и вышла из зала.
И решила позвонить в ресторан, как только приеду домой, чтобы убедиться, что стоимость шампанского ни у кого не вычли из жалованья.
У двери дамской комнаты я на секунду замедлила шаг, но все же прошла мимо, не останавливаясь. Мне казалось, будто я сплю. Только выйдя на улицу, под дождь, я до конца поверила, что сделала это. Да, я оттуда сбежала.
Мой первоначальный план заключался в том, чтобы просто выйти и отправиться домой, предоставив Чаку самому по прошествии времени понять, что я не вернусь. Но потом это показалось мне непорядочным. Его ужин совсем простынет, пока он будет ждать моего возвращения. Ждать, ждать… Если принять как данность, что этот необузданный тип воспитан настолько хорошо, чтобы дождаться моего прихода и лишь после приниматься за свою еду.
Как бы ни было, я решила заронить в его ум благотворное сомнение.
Я напялила пальто и немедленно поймала такси, что в сырой, промозглый вечер, да еще в пятницу, почти невозможно.
Боги улыбались мне. Именно в таком знаке небес я нуждалась, чтобы почувствовать, что поступаю правильно.
— Лэдброк-гров, — возбужденно сообщила я водителю, едва усевшись в машину. — Но сначала не окажете ли вы мне услугу?
— Смотря какую, — не скрывая подозрения, ответил он. Лондонские таксисты все такие.
— Я только что простилась с моим другом. Он уезжает навсегда и сейчас сидит в этом ресторане у окна. Не могли бы вы медленно проехать мимо, чтобы он увидел меня, и я в последний раз помахала бы ему на прощание?
Таксист, как видно, был искренне тронут моей просьбой.
— Прямо как Фрэнк Синатра и Ава Гарднер. А я думал, романтической любви больше нет, — заметил он охрипшим от избытка чувств голосом. — Нет проблем, солнышко. Только покажи, где он.
— Вон тот… гм… загорелый, красивый мужчина, видите? — объяснила я. Чак сидел за стеклом, любуясь своим отражением в лезвии ножа, и ждал, когда же я вернусь из сортира.
Машина поравнялась с нашим столиком. Я опустила окно.
— Радость моя, хочешь, я включу свет, чтобы ему лучше было тебя видно? — предложил таксист.
— Спасибо.
Чак поворачивал нож то так, то этак, рассматривая себя в разных ракурсах.
— Доволен собой, — проронил мой шофер.
— Еще как.
— Девочка моя, а ты уверена, что это он? — засомневался водитель.
— Абсолютно.
Чак начал проявлять раздражение. Очевидно, я задержалась в дамской комнате намного дольше, чем позволяла себе Мэг, и он меня не одобрял.
— Погудеть ему, солнышко? — спросил мой верный паж.
— Почему бы нет?
Таксист нажал гудок, и Чак выглянул в окно, любопытствуя, что там такое на улице. Я высунулась из окошка такси и энергично замахала ему.
Увидев знакомое лицо, он радостно заулыбался и поднял руку, чтобы помахать мне в ответ.
Но потом улыбка стала мало-помалу сползать с его тупой физиономии, уступая место болезненному недоумению: он сообразил, что знакомая особа, которой он машет, — та самая девушка, с которой он в настоящий момент должен ужинать; та девушка, чей салат с креветками бережно ставят сейчас перед пустым кувертом, а сама она сидит в такси и вот-вот покинет место встречи! Радость его увяла, не успев как следует расцвесть.
Он наморщил свой оранжевый лоб. Он не понимал. Такое не просчитывается.
А затем его осенило.
Выражение, которое появилось на его лице, искупило все. Когда он уразумел, что я не в комнате для девочек, а форменным образом улепетываю от него на такси, это было восхитительно. Стоило проскучать весь вечер, чтобы увидеть на его самодовольной, мерзкой, загорелой роже сначала растерянность, потом ярость и, наконец, настоящее бешенство. Он вскочил со стула, уронил начищенный до блеска нож, в который смотрелся с таким искренним восхищением.
Я хохотала до колик.
— Какого чер… — с искаженным от злобы лицом выпалил он, яростно шевеля губами за стеклом. Сейчас он выглядел почти живым.
— Пошел ты! — так же, одними губами, ответила я, высунувшись из окошка по пояс, широко раскинула руки, пьянея от холодного вечернего воздуха, подняла вверх два пальца на каждой руке буквой V и показала ему, на случай, если он не умеет читать по губам. Секунд десять я энергично размахивала перед ним руками, а он в бессильной ярости пялился на меня из-за толстого стекла.
— Поехали, — скомандовала я, натешившись.
Водитель выжал газ ровно в тот момент, когда рядом с Чаком появились два официанта — один с ведерком для льда и белой салфеткой, другой — с бутылкой шампанского.
И тут я поняла наконец, кого напомнил мне Чак. Донни Осмонда!
Донни Осмонда, поющего «Щенячью любовь».
Оранжевого, искреннего, задушевного Донни Осмонда с щенячьими глазами под стать его щенячьей любви, но только такого Донни Осмонда, для которого блеск удачи уже померк, который хлебнул горя, у которого не удалась жизнь — злого, понурого, оскорбленного в лучших чувствах Донни.
Не успела я доехать до дома, как мне стало стыдно перед Чаком за бутылку шампанского. Ему ведь придется платить за нее, а это нечестно. Вовсе не обязательно поступать с человеком по-свински, даже если он мерзок до отвращения. Поэтому, едва переступив порог квартиры, я бросилась звонить в ресторан.
— Добрый вечер, — нервозно начала я, — не можете ли вы мне помочь? Я сегодня была в вашем ресторане, и мне пришлось внезапно уйти, а перед тем я заказала для моего спутника бутылку шампанского. Это был… э-э-э… сюрприз, и я не думаю, чтобы он пожелал за нее заплатить, но хочу быть уверена, что эти деньги не вычтут у официантки из зарплаты…
— Американский джентльмен? — уточнил мужской голос.
— Да, — неохотно подтвердила я. Джентльмен, как же!
— А вы, должно быть, та душевнобольная девушка? — осведомился голос.
Ах, подлец! Да как этот тип смеет называть меня сумасшедшей!
— Господин из Америки объяснил, что вы часто так себя ведете, но ничего с собой поделать не можете.
Я проглотила вспышку бешенства и пробормотала:
— За шампанское я заплачу.
— Не нужно, — сказал голос — Мы согласились пересмотреть размеры материального ущерба, нанесенного им, если он заплатит за шампанское.
— Вряд ли справедливо, чтобы он платил за вино, если не пил его, — возразила я.
— Но он его выпил, — сказал голос.
— Он же не пьет, — заспорила я.
— Еще как пьет, — усмехнулись на том конце провода. — Приезжайте и убедитесь сами, если не верите.
— То есть он еще у вас?
— У нас. И текилу пьет далеко не безалкогольную.
О боже! Значит, теперь на моей совести превращение Чака в пьяницу. Хотя, если вдуматься, может, это лучшее, что с ним когда-либо случалось.
Так, а теперь включаем телевизор!
К моему великому неудовольствию, я застала Карен и Дэниэла в гостиной. Они распивали вино, держались за ручки, были тошнотворно нежны и смотрели мой сериал по моему телевизору.
— Ты что-то рано, — раздраженно проронила Карен.
— Угу, — нагло ответила я.
Потому что я тоже разозлилась. Вот тебе и посмотрела сериал! Не могу же я оставаться в одной комнате с Карен и Дэниэлом, когда они так поглощены друг другом.
Придется сидеть у себя в спальне, пока они нежатся на диване и Карен кладет голову на колени Дэниэлу, а Дэниэл гладит ее волосы, а она гладит его… ладно, где бы она там ни гладила, я об этом думать не хочу.
Они так ворковали, что мне стало противно.
С Шарлоттой и Саймоном я никогда не чувствовала себя настолько неловко; возможно, с Карен и Дэниэлом мне было не по себе потому, что я просто не понимала, что между ними происходит.
— Как дела? — самодовольно спросил Дэниэл.
— Нормально, — беззаботно ответила я.
— А как там твой американец?
— Он псих.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Люси, неужели опять? — вздохнула Карен. — Кажется, это начинает входить у тебя в привычку.
— Я иду спать, — отрезала я.
— Иди, — разрешила Карен, игриво подмигивая Дэниэлу.
— Ха-ха, — сказала я, очень стараясь вести себя как настоящая подруга. — Спокойной ночи.
— Люси, если ты уходишь только из-за того, что мы здесь, не надо, — как всегда, проинформировал меня Дэниэл.
— Надо, — поправила Карен.
— Останься, — настаивал Дэниэл.
— Иди, — рассмеялась Карен.
— Карен, не будь такой грубой, — смутился Дэниэл.
— Я не грубая, — улыбнулась Карен. — Я просто честная. Я ставлю Люси на место.
Я пошла к себе с чувством необъяснимой горечи.
— Да, Люси, кстати, — крикнула мне вслед Карен.
— Что? — остановившись у двери, спросила я.
— Тебе звонили.
— Кто?
— Гас.
47
Словно тяжелая глыба свалилась с моих плеч, и я испустила долгий, блаженный вздох облегчения: именно этой минуты я ждала целых три недели.