Вот почему Бобренок с таким нетерпением ждал отца. Отец ему скажет: есть ли на свете строитель лучше Великого Бобра.
Прежде всего Старый Бобр выслушал Бобриху. В его отсутствие случилось несчастье. Одна из малышек-бобрят не послушалась приказа матери: пока не прибавишь в весе, сиди дома. Плывущую по реке малышку подхватил и унес в когтях болотный лунь. Если бы ей удалось нырнуть, она бы спаслась. Но легкое да еще в пушистом меху тельце всплывало, как поплавок.
— Надеюсь, что остальные дети живы? — угрюмо спросил Старый Бобр. — А знают ли они, почему им каждую ночь нужно грызть дерево?
— Знаем! — дружно откликнулись бобрята. — Чтоб стачивать зубы. Наши зубы все время растут. Кто ленится, у того так отрастут зубы, что не закроется рот.
— Ну так вот: с этой ночи вы будете отгрызать сучья от деревьев, которые я повалю, и сплавлять к нашей хатке. Пора делать запасы. Ворона предсказывала: ожидается ранняя зима.
Всю ночь бобрята грызли сучья в семейном осиннике. Росший на берегу лес был поделен между местными бобрами, и Старый Бобр из своей летней норы зорко следил, чтобы соседи не тронули деревьев, которыми по праву владела его семья.
Домой вернулись только на рассвете. Все очень устали, и все же Бобренок не утерпел, попросил отца:
— Расскажи мне про человека. На кого он охотится? Какие у него зубы? Правда ли, что он строит лучше, чем мы?
— У человека плохие зубы, — ответил Старый Бобр, — дерево ими не спилишь, зато хорошая голова. Чего он только не придумал! Он пилит стальными зубами — они так и называются «пила», — плавает в лодке, не замочив ни спины, ни брюха. Он перекрыл плотинами из камня такие большие реки, каких нам не перекрыть. Но все-таки первую на свете плотину построил не он, а Великий Бобр.
— Я хотел бы послушать, — сказал Бобренок, — о чем говорят у каменной плотины голоса реки.
— О том, что если ты встретишься с человеком, ныряй немедля, иначе ты погиб. Были у людей племена, которые называли бобров братьями. Но это было давно. А сейчас кого мы больше всего боимся? Человека! Своей меховой шубы, как у нас, у него нет. Ради теплого меха он истребил столько бобров, что нас осталось совсем мало. И мы прячемся от людей в лесной глуши, чтобы вовсе не перевелся наш род.
Над рекой уже давно взошло солнце, но в хатке, как всегда, было темно. Все семейство спало, только Бобренку не спалось. Он думал про стальные зубы — пилу, про весла — длинные деревянные плавники по бокам лодки, и про другие хитрости человека.
За стенами хатки послышались чьи-то шаги.
— Кто-то ходит возле нашего дома. Наверное, медведь.
— Шаги не медвежьи, — приподнял с перины голову Старый Бобр. — Это самые страшные шаги. К нам пришел человек!
«Ныряй немедля!» — вспомнил Бобренок и нырнул в подводный коридор.
Однако, выплыв в реку, Бобренок успокоился, даже высунул голову из воды. Ему очень хотелось посмотреть, каков из себя человек.
Человек был не в мехах, а в осеннем наряде. Толстая, на вид скользкая и блестящая, как у угря, чужая кожа защищала его от дождя.
Волосы у человека росли только на голове, и самые длинные вокруг рта. Потом отец объяснил Бобренку, что такой длинный пучок волос называется «борода».
Человек уплыл в лодке, никого не тронув. Но возле хатки на березе осталась его метка, издали заметный черный знак.
Зверь метит дерево своим запахом, чтобы все, кто пройдет мимо, знали: «Это моя дорога! Я здесь был». Другой зверь, прочитав невидимую, но пахучую надпись, оставит на том же дереве и свою: «Где был ты, там был и я!»
Но что означал противно пахнущий знак человека? Ни один нос этого не понял, хотя черную метку нюхала вся бобровая семья.
«Может, это значит, что Борода вернется, чтоб всех нас погубить?» — тревожился Бобренок.
Человек больше не появился. Никто не мешал бобрам закончить осенние работы в срок.
Река замерзла. Семейный осинник засыпало снегом. Бобры простились с лесом, но не простились с водой.
Зимние запасы сучьев были сложены неподалеку от хатки на дне реки. Когда Бобренку хотелось есть, он нырял за ними под лед. Плавал в ледяной воде и ни разу не простудился. Густой да еще смазанный жиром подшерсток оставался сухим.
Озябли только лапы. Тут Бобренка выручал его очень жирный и потому всегда теплый хвост. Вернувшись в хатку, Бобренок подстилал под себя свой чешуйчатый, плоский хвост и сидел на нем, как на грелке, пока лапам не становилось тепло.
Даже зимой Бобренок слушал голоса реки. Они звучали глухо и грустно. Река роптала, что ее, вольную речку, заковало в лед. Река обещала Бобренку, что весной, когда ему исполнится два года, она, вырвавшись на свободу, возьмет его с собою.
Бобренок жадно ждал весны. Родительский дом стал для него тесным, его тянуло в неизвестную даль.
Весной, когда трясогузка известила, что начался ледоход, в семье бобров не стало старшего сына. Его увела Большая вода.
Над разливом кричали в небе пролетные стаи гусей и уток. Река вышла из берегов, и трудно было сказать, чья дорога шире: птичья, воздушная, или водная, по которой плыл Бобр.
Теперь я буду так его называть потому, что тот, кто покинул родительский дом, уже не детеныш, а самостоятельный бобр.
— Что может быть лучше Большой воды! — сказал Бобр проплывавшему мимо серебристому окуню. — Я рад. А ты?
Окунь в ответ согласно плеснул хвостом.
Но из затопленного леса послышался недовольный голос:
— Кто радуется Большой воде?
Из дупла высунулась острая мордочка горностаюшки.
— Может, тебе, бобру, чей хвост в чешуйках, и приятно рыбье общество, но я не звала к себе в гости щуку. Река отняла землю у леса. Для нас, лесных зверей, Большая вода — это большая беда. Мои малыши захлебнулись бы, если бы я в зубах не перетаскала их в дупло.
Большая вода все перепутала, нельзя было понять, где начинается лес и где кончается широко разлившаяся река. В нору горностая заглянула щука, оленьей тропой завладела плотва. Водяные крысы покинули затопленные норы и, как птицы, бок о бок сидели на суку.
Хуже всего было тем, кого разлив застиг в долине, где лесная речка сливалась с большой рекой. Тут было настоящее весеннее море. Лишь кое-где над водой поднимались островки.
К одному из них пристал Бобр. Даже хорошему пловцу надо отдохнуть. Отряхиваясь, он услышал в кустах тихий разговор:
— Не бойтесь, он и лягушки не тронет. Ведь это бобр.
— Откуда ты знаешь? Раз ты такой храбрый, выходи первым.
Из кустов выскочил заяц, за ним еще два.
— Отсиживаетесь, хотите переждать, когда спадет Большая вода? — спросил их Бобр.
— Хотим! — вздохнул заяц похрабрей. — Да вот переждем ли… Видишь, из воды торчит дерево? Там был островок, на нем тоже спасались зайцы, а теперь ни островка, ни зайцев…
Осмелев, заговорил и заяц потрусливей:
— Не утонем, так пропадем с голоду. Все кусты мы уже обглодали. На осинке свежие ветки высоко, нам не достать.
— Достанете, я вам ее спилю! — пообещал зайцам Бобр.
Но выполнить обещанное он не успел. К островку приближалась лодка. В лодке сидели двое, и один из них — теперь и близорукий Бобр смог его рассмотреть — был Борода.
— Это за нами. Если вам дорога собственная шкура — ныряйте и плывите! — скомандовал зайцам Бобр.
Зайцы потрусливей юркнули в кусты. Заяц похрабрее остался. Он с тоской смотрел на воду и весь дрожал.
— Я утону: не умею плавать. Лучше спрячусь, может, они меня не найдут…
— Тогда прощай!
И по воде пошли круги от нырнувшего Бобра.
Вынырнув, он обернулся. Люди ходили по островку, разворачивая сеть. Больше Бобр не оборачивался. Он не хотел видеть печального конца зайцев, которые запутаются в этой сети.
Пока не спадет Большая вода, не знаешь, где строить хатку. Временно Бобр поселился на поросшем осинками бугре. Он не подозревал, что русло реки далеко отсюда, что озерко под бугром не настоящее, оно скоро высохнет.
Надоумила Бобра лягушка, на которую он чуть было не наступил.
— Извини! Я тебя не заметил.
— Где уж меня заметить тому, кто не заметил, что ушла река, — насмешливо проквакала лягушка.
Только тогда Бобр спохватился. Он упустил время, река вернулась в свои берега. И добираться до нее ему придется пешком, посуху, а он, как и все бобры, плохой ходок.
В каком направлении идти, он не знал и на рассвете очутился перед деревней. Решил обогнуть ее незаметно, пока люди спят. Но собака почуяла зверя и погналась за ним.
Бобр поскакал тяжелым галопом. Все равно собака его настигла. Вот-вот ее зубы вцепятся в чешуйчатый хвост.
Ноздри зверя уловили слабый запах воды. Вода его спасет! Запах шел из деревенского колодца.
И, перевалившись через низенький сруб, Бобр бултыхнулся в воду вниз головой.
— Он здесь! — лаяла собака. — Он не наш! Хватайте его!
В колодезной воде заколебались отражения человеческих лиц. Должно быть, люди совещались, что делать с засевшим в колодце зверем, но их языка Бобр не понимал.
Потом все стихло. Люди разошлись. Бобр уже подумывал, с какой стороны начать грызть сруб, как снова загудели голоса.
Бобр обмер. Теперь он попался! Наклонившись над срубом, на него в упор смотрел Борода.
Куда его везут, Бобр не знал. Он знал одно: бежать невозможно, стенки ящика, в котором его везут, не прогрызть.
Сперва ящик трясло, потом стало мягко покачивать, как покачивает плывущую лодку река.
Пленник не видел реки, но слышал ее голоса. О чем они говорили? Прощались с ним?
Но он не хотел прощаться с лесом, с рекой, он хотел жить!
Опять сильно встряхнуло. Наверное, люди взяли из лодки ящик и понесли.
Толчок — и дверца открылась.
Бобр не сразу поверил, что там, за открытой дверцей, его ожидает самое дорогое, что есть на свете, — воля.
Сперва поверил нос, втянув вечерние запахи реки и леса.
Потом поверила лапа, ступившая на траву.
Галопом Бобр доскакал до реки и нырнул в воду.