— Н-да, у Алана с этим попроще было.
— У твоего Алана, Андрей, наверняка имелось политическое лобби — оно же и судебно-прокурорское, в конечном счете.
— Правда твоя. Теперь об одном моем наблюдении расскажу. Половые у нас есть, в том числе, наблюдательные. — Он показал стоявшему рядом — налить моему товарищу водки, явно того хотевшего. — Провел я, так сказать, массовый опрос. Так вот, во-первых, по физическим данным этот тип никак не превосходил погибшего — скорее, наоборот. Но главное, само его присутствие выглядит чем-то случайным: один из половых слышал вопрос художника — «Не могу понять, чего именно вы хотите». Позже немного донеслось до другого: «Вы не вполне нормальны, господин». И скоро погибший быстро встал и, не прощаясь с тем мазуриком, направился к выходу.
— Постой, Андрей, «мазурик» — мелкий жулик, вор. Ты с чего вдруг так его обозначил?
— А не я. Один из половых так именно его обозвал.
Я вдруг увидел, как наш половой ухмыльнулся, и показал на него глазами другим.
— Ты что, голубчик, отличаешь эту братию? — сразу спросил его дядя.
— Помилуйте, нам зачем? Не то заведение-с. А я слышал, говорили про Кадаши. Там, конечно, кто долго работает, отличит мазурика без сомнения.
Казанцев расценил ненужность лишних ушей и, приказав налить мне вина, а остальным водки, отпустил полового до особой надобности.
— Мазурики, господа, убийцами не бывают. Разве на бытовой почве — сожительницу из ревности по пьянке, и в этаком роде.
— Вот и складывается, Митя, демонстративное что-то.
— Специально на публику, чтоб для отвода глаз?
— Похоже очень.
— Внешняя сила тут, она с того момента себя показывает, как парень бросил учебу в Академии и отправился непонятно на чьи деньги за границу. Вот здесь следует корень искать.
Поиск данного корня, а верней — непонятность самого поискового к «корню» начала, так отметилась сразу во всех головах, что — нет худа без добра — дала пару минут спокойно покушать.
...
А приятель мой, очень пришедший в себя от стерляжей ухи, раковых шеек и правильной водки, заговорил уже без спроса на речь:
— Дамочка та, непростая очень: камуфляжная дамочка.
— Ты про какую?
— А вот в доме живет.
— Стоп-стоп! — дядя даже привстал чуть. — Теперь подробнейшим образом.
Казанцев, намерившейся закурить, вернул в карман портсигар.
— Ну так, значит. Работаю я уже по более часа, сам, как положено, посматриваю в сторону дома того. Вдруг из-за спины, откуда она взялась, женщина молодая. «Творите? — говорит. — Да, неплохо у вас выходит». И быстро, так, к дому. Я только взгляд на нее бросил.
— Никакая, — вспомнилось мне.
— Тут, Серега, ты сильно ошибаешься.
— В чем?
— Знаешь, кто в средние века были лучшими анатомами? В том числе, мышц лица человеческого?
— Художники, — опередил меня дядя. — Один Леонардо чего стоил!
— Верно, благодарю. И в классическом художественном обучении анатомия первую роль играет.
Казанцев все-таки достал портсигар:
— Ну-ну, оглянулись вы на нее... Курить не желаете?
— Ежели позволите — позже, за чаем. Оглянулся, и дальше себе работаю. А профессиональная память тревожит — лицо ее...
Мне опять вспомнилось — никакое.
— Не соответствует, понимаете?
— Нет, пока, — честно сознался дядя.
Однако тут же догадался Казанцев:
— Грим?
— Хуже. В гриме, вон, Серега не меньше моего понимает. Маска. Брови загипсованные, тампоны в носу — нос от этого толще-короче выглядит. Еще кое-что... но заметно мне стало анатомически, понимаете?
— Так-с, — заговорил дядя, — а знаете другую сторону закона перехода количества в качество? Алан без всякой теории ею пользовался.
— Не морочь нам, Андрюша, голову.
— Просто: либо вопрос решается достаточно быстро либо он вообще не решается.
Все хмыкнули довольно — понравилось.
— Позволю себе раскручивать всю цепочку?
— Позволяй.
Приятель все-таки взял папиросу из портсигара Казанцева, а ушки, что называется, поставили мы на макушки.
— Итак, некая молодая дама со своей тетушкой опаивают два года назад состоятельного купца. Состояние убиенного переходит в их руки. Фантазия и алчность этим не ограничиваются — находится талантливый молодой человек для подделок ценных монет.
— Простите, дядя, зачем?
— Вот на этот вопрос я ответил себе сегодня утром. И про нежелание раскрывать себя визитерам графа Строганова тоже: от того, что под эти ложные коллекции в банках и ломардах брались крупные кредиты. Подходил срок выкупа, но без результата. Тогда владельцы начинали волноваться, и у кого же не проверять, как у главного коллекционера страны, председателя общества археологов Строганова.
— Логично, — согласился Казанцев, и повысил голос слегка: — Давай-ка нам всем, братец, чай.
— Почему они себя секретели? — продолжал дядя. — По двум простейшим причинам: фальшивка снижает активы и наносит удар по репутации владельца или начальника. Им это надо? Тем более, фальшивку через какое-то время, целиком или частям, можно «пустить» как настоящую.
— Это, Андрей, полагаю, даже главное у них соображение. Только максимум, что я могу — провести допрос и временное задержание женщин. Убийство, да и сама афера, юридически отсюда не вытекают. Даже если мы найдем того мазурика и он укажет на тетушку с девицей, подговоривших его, ну, скажут, что врет.
Возникший было у нас подъем настроения спал.
— А тигли заказанные?
— Опять же не преступление. Может быть, сама хотела бронзовым литьем заняться. Не возбраняется, не драгметалл.
— А кто все-таки убивал? — спросил уже мой товарищ.
— Могли нанять, могли сами. Показания с них сниму сегодня вечером. Боюсь, однако, толку немного будет. Давайте по рюмке коньяку, господа.
...
Толку не было вообще никакого.
Не было самих участниц допроса.
Исчезли.
Хотя не совсем.
Через два года, сидя в одном из парижских кафе, я услышал к себе обращение:
— Мсье Завьялов?
Изящная молодая шатенка, светло-карие глаза с той выразительностью, которая внешне выдает интерес и улыбку, а что прячет внутри, знает Бог только один.
— Мсье Завьялов?
— Да, но я не могу, простите, вас вспомнить.
— Кадаши... два с лишним года назад. Перейдем на русский язык? И может быть, пересядите ко мне за столик?
Господи, да она красавица почти! И зябко, хоть теплота летняя, изнутри зябко — а кто перед тобой?
— Сяду, сударыня, если расскажите мне про то убийство.
Голос мой прозвучал сторонним для собственного уха, враждебным, что не требовалось совсем — можно ведь было просто отказаться от разговора.
— Про два убийства, сударь, — в тон прозвучал и ответ. — Если вы вполне в курсе дела.
— В курсе.
Я показал официанту перенести мой кофе на ее столик.
— И советую взять рюмочку арманьяка, — вдруг, искренне виноватый вид: — Я пристрастилась к нему немного.
— И арманьяк, — сказал я официанту. — Первое убийство, следовательно, того самого купца, в сейфе которого...
— Я ничего не оставила, — она всмотрелась... в суровое в моем лице выражение: — Не торопитесь, Завьялов.
И дальше пошел рассказ.
Ее светло-карие глаза только изредка взглядывали на меня, и лучше бы нет — потому что доставляли ощущение боли.
Родители умерли рано, остались две тетки — старшая болела и вскорости умерла.
Жили бедно совсем, там же — на Кадашах.
Вместо учебы — стирка, починка за гроши чужого белья, и этим же занималась вторая, неболевшая, тетка.
— Знаете, Завьялов, о чем я тогда мечтала?.. Куплю, вот, фунт сыра и весь его сразу съем.
Мне вспомнилось, что кусочками сыра мы подкармливали регулярно любимицу нашу борзую, а та еще нос иногда воротила.
— Не краснейте, Сергей, «всякому свое» — как любили говорить древние римляне. И это «свое» скоро познакомило меня с тем купцом. Я в пятнадцать лет была не хуже теперешнего, он предложил мне должность служанки с проживанием в доме его. Помню, с каким облегчением тетка моя, близкая к смерти уже, сказала: «А может даже и замуж возьмет».
Тут глаза ее совсем перестали смотреть на меня — а мимо, и далеко-далеко.
— Что-то во мне поломалось разом... что жизнь не для меня вовсе составлена... а не готова я была всё равно...
Не заметил, как рюмка моя оказалась пуста, и показал официанту принести мне вторую.
— И вот на счастье, подглядела я шифр сейфа мерзавца этого, который ростовщичеством, в том числе, занимался. Пил он, из-за этого и постельные дела мои откладывались. Заглядываю в сейф — там тысяч восемьдесят. Господи, тетка умирает, другая трудом надрывается, а тут сотню рублей взять, и опия хватит...
Официант поставил рюмку на блюдечке, я выпил, не почувствовав вкуса.
— Вот это первое мое убийство.
Несколько дней назад пришло от батюшки письмо, где сообщал он, что в чине полного уже генерала получил корпус для окончания войн на Кавказе; со странной припиской: «Да будет ли от всего этого толк». Вступал он в подчинение друга своего Лорис-Меликова, чудесного армянина, всей жизнью своей доказавшему, что нет русских патриотов или индийских каких-нибудь, а есть «Патриа» как Отчизна — любовь к ближнему и дальнему своему, и к поверженным врагам тоже.
История принуждает забегать нередко вперед: так вот, и на Лорис-Меликова народовольцы покушенье устроили — неудачное к счастию.
— Второе убийство... вы меня слушаете, Сергей?
— Да... а лучше бы нет.
— Дослушайте, тем не менее. И вы выпили сразу две порции арманьяка — это слишком. — Она сказала по-французски официанту — больше не приносить. — Еду в Петербург, и среди знакомой художественной публики попадается молодой талантливый график. Очень талантливый.
— Ученик Лялина.
— Браво! И не сомневалась, что докопаетесь. Так вот, идея эта его была — молодого моего знакомца. Требовалось только узнать ближе коллекционные монеты — они, в основном, в Европе. Причем не только их срисовать, но и фактуру понять максимально.