— Интуиция, Андрей. Помнишь, я всю ночь не спал, а утром убедил начальство не вести солдат в прямую атаку, а продумал обходной маневр. Почему, откуда?
— Да, на такую засаду бы нарвались — страшно себе представить.
— Он себя просто в руках держать не мог, этот доктор. Психовал, еле слова выговаривал.
— По отчетливее, Митя, что выговаривал?
— Путаница всякая в том смысле, что здесь нет его врачебной ошибки.
— Медикаменты, степень болезни?
— Вот тут он просто растерялся, потом начал раздумывать. Я поторопил и приказал выдать ее медицинское дело.
— Интересно-интересно!
— Наш врач сразу сказал: легкая степень заболевания, курс лечения правильный. И вот тут самое интересное он добавил: «всякое, конечно, бывает, но при такой легкой степени сильные приступы — явления почти исключительные».
Что-то завертелось в моей голове, суетливо, без всякого результата... что-то близко совсем, желавшее обнаружить себя и обманчиво-ускользающее...
Если вот сейчас мне не удастся сосредоточиться и поймать...
— Викинги!!
На меня посмотрели с удивлением сначала, потом в дядиных глазах появилось нервное беспокойство.
— Викинги, — намеренно спокойно произнес я, — сейчас расскажу.
Выехали уже на Малый каменный и с реки пошел приятный освежающий ветерок.
— Эти разбойники до Юга Италии добирались, Корсику завоевали, а про Англию говорить нечего — три века ей спокойно жить не давали.
— Мы, в общем, знаем о них, Сережа, — осторожно проговорил дядя.
Я чуть разгорячился:
— Другое главное — их специальный отряд, который обжирался какой-то травой и впадал именно в состояния приступа, мне один студент-медик рассказывал. Это уже конченные были люди, и своя основная группа держалась от них на дистанции. Ярость, потеря ощущения боли — пробивной их авангард, даже большая потеря крови не сразу останавливала этих мерзавцев.
Внимание ко мне вдруг выросло, лица стали очень серьезными.
— Так вот, кончалось для того авангарда плохо — кто не погибал от оружия, изнемогал потом от собственного неистовства.
— Время-то у нас для визита к доктору еще позволяющее? — спросил дядя.
Казанцев кивнул.
— Под арест его, в случае чего, взять сможешь?
— И с удовольствием.
Дядя пояснил мне понятное им обоим.
— Этот любовник погибшей — почти наверняка приятель доктора. Возможно, хотели добиться выкидыша, а не исключено — убить.
— Очень похоже, — согласился Казанцев.
— Как думаешь его «раскалывать», Митя?
— А тем самым платком.
— То есть шантажом?
— Конечно.
Я не понял будущего сценария, но скоро всему стал свидетель.
В приемных комнатах доктора уже зажгли свет, но работа еще продолжалась.
Объясняться с его секретарем не пришлось, так как вместе с нашим появлением из кабинета вышел пациент и Казанцев, даже без «здрасьте» секретарю, направился туда в своей генеральской форме.
Мы — следом.
Успел я только обратить внимание, что обстановка в приемной очень недешевая, да и сам дом и бельэтажное размещение свидетельствовали в пользу богатой практики доктора.
На нас удивленно взглянул человек — немолодой, полноватый, но с той ухоженностью лица, укладкой волос, «лоскостью» — если назвать всё в целом, которая свойственна именно очень успевающим докторам и адвокатам.
— Здравствуйте, э... — он сделал легкий поклон Казанцеву, — мы с вами знакомы.
Тот без всякого дружелюбья кивнул и указал пальцем:
— Стетоскоп, доктор?
— Да.
— Раздевайтесь, хочу вас послушать.
— Шутить изволите.
— Изволю хотеть посадить вас на каторгу так-этак лет на двадцать пять.
— Генерал, вы отдаете себе отчет... я дал исчерпывающие объяснения...
— Кроме одного: как именно вы во время припадка засунули пациентке платок в горло.
— Какая чушь, я не был там во время припадка, швейцар, в конце концов, может подтвердить!— доктор встал из кресла, весь вид его сейчас выражал уверенность и гнев.
На меня это произвело впечатление, на Казанцева — никакого.
— Швейцар скажет то, что ему скажем мы, это во-первых. А во-вторых, наш анатом установил царапины в горле, характерные именно для пинцета. Одевайтесь, доктор, разговор продолжим у нас.
Я еще не видел, чтобы здоровый цвет лица человека, в мгновенье почти, превращался в болезненно-серый.
Человека качнуло.
— Позвольте присяду...
— Но ненадолго.
Доктор закрылся ладонями и упер в них лицо...
Дядя бросил взгляд на Казанцева, и в этом взгляде блеснуло театральное «браво».
— Неужели он мог? — донеслось из под ладоней. — Клялся, что во время приступа она кусала губы, схватила платок и...
— И он якобы проскочил в дыхательное горло?
— Да. Меня там не было, я клянусь.
— Клятвам не верили еще суды средних веков. Рассказывайте, кто там был. «Он» — ваш близкий приятель?
— ...брат, брат по матери... у нас разные фамилии, но...
— Эти детали нас не интересуют.
— Ну почему же, Дмитрий Петрович, — подыграл дядя, — на суде они могут помочь доктору как обстоятельства, так сказать, вынужденной помощи преступнику — просьба близкого родственника.
— Да-да-да! — человек отнял ладони от лица. — Он говорил со слов некого гинеколога, что при сильном припадке будет выкидыш. Хотел жениться на очень богатой
купчихе, она староверка, узнала — выгнала бы его поганой метлой.
— Ну дальше-дальше, что за травку вы ей сварили, полученную, мы еще не проверяли почтовую документацию, но тем не менее — из Норвегии, да?
Тому опять захотелось закрыть лицо, он сделал это только наполовину, положив голову на левую ладонь.
— ... из Норвегии.
— Идея ваша?
— Упаси Боже, я просто обратился к знакомому коллеге-врачу.
— Ну тоже немножко легче, — прокомментировал дядя.
Казанцев был менее снисходителен:
— В лучшем случае — лишение права на врачебную практику. Сейчас поедем к нам в Экспедицию, и всё, как чистосердечное признание, изложите под протокол.
— Да-да.
Дверь вдруг открылась и на пороге объявился веселого вида красивый молодой человек... застыл, недоуменно глядя на жандарма в генеральских погонах, да и мы производили впечатление людей неслучайных...
Казанцев только спросил:
— Он?
Доктор, не глядя в сторону появившегося, несколько раз мелко покивал головой.
Веселое выражение гостя сменилось на серьезное, и мне показалось по новым чертам лица — умное.
Он перевел взгляд с нас на своего удрученного брата... постоял так несколько секунд, сделал шаг назад и медленно закрыл за собою дверь.
— Зачем вы его отпустили, Дмитрий Петрович?!
— Интуиция, мой милый. А вы, доктор, снимайте халат, принимайте гражданский вид — сейчас едем.
Едва он успел договорить, как из приемной раздался противный и понятный любому стрелявшему человеку хлопок.
— Интуиция, — повторил Казанцев и внимательно посмотрел на меня.
И видимо, ему не понравилось мое «смятение чувств» — человек ведь остался бы жив при задержании, дальше должен следовать законный публичный суд...
— А ты видел, каким весельчаком он сюда явился? Это после убийства человека, даже двоих, учитывая ее беременность.
— Собаке собачья и смерть, — спокойно откомментировал дядя.
Дома у меня не шел из головы вид трупа в приемной и равнодушно-грубое к случившемуся со стороны Казанцева и дяди отношение.
Я даже выпил вина, чтобы немного себя успокоить, сел в кресло...
Без мыслей какое-то время...
А ведь оба моих старших товарища — дети войны, воевали уже в двадцатилетнем возрасте, и не только под пулями — в «штыковые» ходили.
Кто для них этот хлыщ, запросто убивший беременную женщину?
Да, он просто не человек.
Грустно живет Россия — всё вместе: и герои и подлецы, причем вторые устраиваются и чувствуют часто себя лучше первых.
Вот Строганов Сергей Григорьевич, в возрасте за шестьдесят уже лет добился допустить себя до действий в Крымской войне, и хотя очень старались привязать его только к штабным делам, два раза ходил в контратаки.
Завтра мы с дядей приглашены им на ужин. А сейчас хочется мне, перешагивая через события, о которых расскажу позже, вспомнить один из двух наших спектаклей-Гамлетов.
Тот, где я играл, и где чувство подсказывало — ох, не будет тут никакого благополучия.
Шагну сразу на полгода вперед — сентябрь, начало университетских занятий и наша премьера «Гамлет».
Готовился я очень серьезно, и прочие артисты тоже. Прекрасная Ольга дорепетировала безумье Офелии до точки, когда сама уже заговариваться начала.
К моменту этому главным режиссером театра стал Сашка, и в коллективе не было споров: закончил историко-филологический факультет Московского университета, потом два года учился в Гарварде, артистические способности несомненные — в общем, все «за».
И вот, до захода еще в гримерную почувствовал я некую странность — корзинки пронесли — прикрытые материей, но разглядеть удалось — там вино.
Ладно, оно к банкету после спектакля, хотя — многовато.
Сашка шепчется со вторым режиссером и явно дожидаются, когда я скроюсь в гримерной. И Сашка теплый уже. Это не страшно, роль тени отца Гамлета — простонать три фразы и пей себе дальше.
Всё это я, однако, отбросил — настраиваться надо, в роль за пять минут не войдешь.
Мой выход — первый, после третьего звонка я, давя волнение, подхожу к кулисе, Сашки-призрака нигде не видно, второй режиссер показывает уже мне выход на сцену.
... первое что я вижу — сидящего на ступеньке лестницы декоративной башни Сашку и слышу:
— Ну здравствуй, сынок.
Первая мысль — гад этот отчаянно напился... однако на морде лица сознательное вполне выраженье, и у меня вырывается:
— Здравствуйте, батя!
Да, пьяноват он, но не то что бы очень.
— Вот, сын, как свидеться довелось.
Я уже рад, что Сашка-призрак не зовет меня вверх на башню — свалится еще, сукин сын.