Разойдутся пути двух его сыновей: старший не вернется из Медины в Россию — будучи уже российским офицером, он изменит присяге и дослужится до генерала в турецкой армии; его младший брат, верный присяге, тоже станет генералом, но своей русской армии; судьба вполне могла бы свести их в конце 70-х на балканской войне друг против друга, но решила избавить от такого несчастия.
После завтрака я писал письма отцу, где утешал уже достаточностью военных приключений, матушке — там, напротив, радовался его теперь безопасности, и отдельно сестре, которая, подросши, требовала, чтобы я не ограничивался ей одними приветами.
Следовало еще съездить в парикмахерскую и к портному, а после этих «хлопот» — отправиться на Ильинку, где мы договорились встретиться втроем отобедать и обсудить новости, коли таковые окажутся.
В трактир я ступил почти вслед за Казанцевым, и к столику подошли уже вместе.
Дядя, едва поздоровавшись, предложил заказать холодный свекольник, им к водке грузди в сметане — а мне что?
Я сказал, что тоже буду грузди, но с пивом.
Казанцев выглядел озабоченно, и явно имел что сказать.
Дядя, конечно, тоже заметил:
— Митя, а у тебя что-то есть, так?
— Есть.
— А нерадостный почему?
Казанцев, прежде чем ответить, дернул плечами, поморщился...
— Не могу я друзья привыкнуть к преступленьям людей, жизнью к дурному не понуждаемых. Вы, Сергей, Верку ведь помните?
— Еще бы.
— Что она в жизни видела, попав сызмальства в шайку. А эта...
Он с досадой осекся.
— Жена? — угадал дядя.
Казанцев хмуро кивнул и вытащил портсигар.
— Митя, вредно прямо перед едой, и несут вон уже.
Тот, послушно вернув портсигар в карман, произнес:
— Именно она заказывала книгу во французском магазине. И хотя лицо прикрыла вуалью, по приметам внешним всё сходится. Больше того, платок с вензелем на прилавке забыла — инициал ее имени. Я срочно за молодой горничной послал, которая к ним в оппозиции. Она сразу платок опознала.
Половой принес порезанные большими кусками грузди с укропом и горошинами черного перца, сметану — каждому в вазочке, поставил графин с водкой и пиво, дядя показал чтобы шел — нальем себе сами.
Новость, судя по виду, ему не пришлась.
— М-да... что дальше думаешь делать?
— Обыск.
— Полагаешь, от книги она не избавилась?
— Скорее, избавилась. Но по форме я обыск сделать обязан.
Дядя недовольно поиграл по столу пальцами и сказал, что роилось уже у него в голове:
— А заявит она — платков таких много. Украли один, подбросили, и в магазине была не она.
— Пусть, предположим, адвокат это обстряпал. А вензель из цветов с чего кстати так садовник по ее приказу под окном соорудил? И пригласила ж она взглянуть на вензель, когда бокалы с шампанским стояли у каждого. А что сама делала, когда те встали и к окну подошли?
— Резонно, Митя, резонно. Квартиру надо ту, в Бродниковом, осмотреть — кухню.
— Уже приказал.
Оба, выпив, почувствовали облегчение и захрустели груздями.
Пиво, приятно загорчило во рту у меня, грузди крутые, сдобренные сметаной и с черным хлебом, отвлекли, но не стерли пришедшую мысль — надо разведать про вторую книгу о ядах, заказанную мужчиной в немецком магазине.
Обыск Казанцев наметил сделать на послезавтра, а завтрашний день, сказал он, уйдет на связанные с этим формальности.
После обеда решили отправиться вместе с Казанцевым, надеясь, что люди его уже прибудут с осмотра съемной квартиры.
И не ошиблись.
А донесли те следующее: квартиру раз в два дня прибирала местная прислуга, следов каких-то приготовлений ею замечено не было; бутылки дорогого вина и небольшие остатки снеди, да, убирать приходилось.
Пустая эта информация оживилась, впрочем, одной деталью — мужчина без дамы своей приезжал на квартиру во всяком случае дважды и пребывал там довольно долго.
Что было нам дальше делать?
Ожидать результата обыска.
А пока назавтра наметили снова заняться купанием.
Сегодня я решил прогуляться сперва по Тверской, а затем пойти в Малый на Ричарда III.
Дядя же предпочел занять вечер чтением.
Гуляя к вечеру с полчаса по Тверской, вы непременно встретите кого-нибудь из знакомых, и мой променад не стал исключением: сначала я повстречал двух бывших своих однокурсников, а скоро, у решетки Английского клуба, столкнулся почти с муллой, с которым около года назад оказался купейным соседом при поездке моей в Петербург.
Он спешил к кому-то из своих московских коллег, и потому мы обменялись лишь приветствиями и очень небольшим разговором, я же вспомнил длинную с ним беседу в поезде, открывшую для меня новое и неожиданное, уместно сказать так, знание.
Я первый тогда коснулся религии, раз уж случай давал возможность узнать об исламской вере от просвещенного ее носителя.
К удивлению моему оказалось, что мулла хорошо знаком и с христианским вероучением, и пожалуй, даже лучше в нем себя чувствует, нежели средний наш обыватель. Рассказал он мне, что несмотря на многие мусульмано-христианские войны, сама вера христианская на Востоке не запрещена, и того более — запрещена быть не может, так как Моисей и Христос почитаются там пророками, признанными самим Магометом, и тот не утверждал своего превосходства над другими пророками, но только лишь говорил, что пророков после него уж не будет. История, всем известно, подтвердила вполне данный факт. С почтением, во все века, говорил мулла, относились мусульмане к Пресвятой Богоматери, на реликвии, с ней связанные, не покушались. «Вполне возможно, — думал я, — хотя как проверишь?», и много еще интересного услышал об особенностях их религиозной жизни. Однако в какой-то момент словно переключение тока произошло в голове моего знакомого и заговорил он иначе — с явившейся нервической интонацией. Заговорил, что веры две наши вообще ничего бы не разделяло, если бы мы, непонятно зачем, не провозгласили Христа сыном Божием. Можно было заметить об этом, как о простом расхождении, а таковые присутствуют и между нами с католиками, тем более — с протестантами, однако никто не указывает другой религии какой ей следует быть, здесь же тон собеседника зазвучал именно как указательный, и выходило даже, что мы, признавая Христа сыном Божием, совершаем кощунствие — напрямую так не прозвучало, но выходило из логики и явно видимого переживания говорившего. И всё вместе свидетельствовало, что представлено было мне не частное мнение, но позиция всего ислама. И совсем было странно услышать: «Назовите Христа просто пророком и не будет между нами никакой разницы». Это с какой же стати должны мы принимать чужие рекомендации. Вспомнил я тут, что Екатерина II еще в начале царствования своего разрешила мусульманам строить мечети, а еще через несколько лет вышел ее указ «О терпимости всех вероучений», где ни слова не было о каких-либо чужих религиозных коррекциях — дело не наше, веруйте по уму своему и совести. И когда пошли затем войны с оплотом мусульманского мира Турцией, никаких утеснений религии их внутри страны сделано не было.
Спорить с немолодым муллой я тогда нужным не счел, но подумал — тем ли ответят нам «мусульманские братья», если сила будет на их стороне?
Малый театр замечателен своими актерами — школой, заложенной Каратыгиным, Мочаловым, блиставшим теперь Леонидовым. Трудно сказать отчего больше получил я удовольствия — от Шекспира или от актерской игры.
А в антракте в буфете театра встретил нескольких своих знакомых, и в компании их совсем юную девушку, подростка почти, Александру Ланскую — дочь Натальи Николаевны Гончаровой во втором ее, после Пушкина, браке с генералом Петром Ланским.
Во время оживленного, хотя и незначительного по содержанию разговора, я с любопытством поглядывал на Александру Ланскую, которую не видел раньше, но слышал о ней нечто загадочное, и положил себе назавтра, при встрече с дядей, непременно узнать про эту загадку.
— А ничего загадочного, — мы сидели на берегу в низких плетеных креслах, дядя курил сигару — из тех, что доставляли своим ароматом даже мне — некурящему — удовольствие. — Николай I был увлечен Гончаровой еще при жизни Пушкина, хотя тогда между ними ничего не было. Наталья Николаевна, вне сомнений, нравственный человек. Несколько лет после смерти Пушкина она провела вдали от высшего света, а затем, вернувшись в Петербург, снова оказалась в центре внимания.
— И с Николаем состоялся роман?
— Именно так. Последствия скоро сказались, и ей подыскали мужа. Брак, слава Богу, вышел вполне счастливым, а на рождение Александры Император подарил Наталье Николаевне какие-то замечательные бриллианты.
Дядя говорил совсем будничным тоном, словно речь шла о любовной связи между дворником и уличною торговкой. Позже я, однако, узнал, что история эта стала для петербургского общества чем-то вроде уже позапрошлого снега. А затем того более — после смерти матери повзрослевшая и вышедшая замуж Александра Ланская-Арапова не стеснялась в открытую заявлять, что отец ее — Император Николай I.
И опять меня посетила мысль, что эпоха та не ушла совсем и тревожится, будто, о нас.
Синий сигарный дымок таял в воздухе, дядя, показалось мне, погрузился в задумчивость, и скоро наблюдение мое подтвердилось:
— Не могу я всё же понять: банкир сообщил сестре, и вспомни — дважды причем, что супруга намерена его отравить, однако продолжил, находясь в одном с ней доме, подвергать себя риску. Как ты об этом полагаешь?
— Я помню еще, молодая служанка их говорила — банкир был чуть ли не психопат. Подозрения в покушении на свою жизнь у таких людей проходят, потом снова являются, сегодня он в страхе, а завтра думает — это лишь показалось. И про яд мысль естественная — а как слабая женщина еще способна убить?
Дядя поморщился:
— Нет, Серж, ты уж совсем из него сумасшедшего делаешь. И отчего тогда другие не отметили нам его психическое нездоровье?
Следующим утром я проснулся в беззаботном совсем настроении, чему причиной служил вчерашний приятный день, а потом ужин у дяди, и вспомнил только за умывани