ем про сегодняшний обыск в доме отравленного банкира и наш визит к Казанцеву к пяти часам пополудни.
Мысль подробнее расспросить хозяина немецкого магазина о купленной у него книге о ядах не покидала меня, и решился я действовать просто — показав визитную карточку Казанцева, представиться его сотрудником и попросить изложить историю мне, так как пристав... да, запил, подлец, и донесенье составил до крайности бестолковое — объясненье такое для немца вполне натурально.
Вот снова тот самый «запах» — отсутствия в воздухе пыли, хозяин дружелюбно здоровается, он с того раза запомнил меня.
Я извиняюсь, что не представился раньше как сотрудник, показываю казенную карточку «своего начальника» с двуглавым орлом и указанием генеральского чина. Немец давно в России, и хорошо читает по-русски.
Рассказываю ему легенду про пристава.
Он сочувственно вздыхает: «О да, в России так много пьют!»
И начинаю задавать вопросы про того посетителя.
«Лет сорока с небольшим» ... «сухощавый» ... «неплохо говорил по-немецки, но не так превосходно, как вы, мой господин» ...
Я благодарю, мысль мелькает — написать об этой похвале маменьке, но продолжаю спрашивать.
Он не уверен, но глаза, кажется, темные, волосы — шатен, состоятельный человек — холеные руки, дорогой перстень.
Я встрепенулся — на руке адвоката точно был перстень, но не помню какой, и у пристава про перстень ни слова.
Немец вспоминает: золотой... и нам вензель.
Я, без ожидания результата, спрашиваю — не запомнил ли он вензель, и слышу — запомнил!
Приказчик приносит листок бумаги и карандаш.
Хозяин сосредоточено смотрит сперва на листок, потом начинает уверенно рисовать.
И через полминуты я вижу по диагонали листка двойную широкую полосу, загибающуюся к концу — что-то не очень вразумительное, но меня уверяют, что выглядело именно так.
Благодарю очень, обещаю заехать через неделю забрать книгу о ядах.
Интересно, во французском магазине с меня взяли деньги вперед, а в немецком, вот, нет.
В пять без одной минуты вхожу в приемную кабинета Казанцева, дяди еще нет, решаю подождать его здесь, и слышу от помощника, что обыск не прошел даром. На этом он замолкает с таинственною улыбкой. Я не настаиваю, так как нетактично осведомлять ему нас вместо своего начальника.
С боем настенных часов появляется дядя, и мы идем в кабинет.
Генерал за столом в расстегнутом от жары мундире.
Поднимается пожать нам руки и приказывает принести всем квасу.
— Домашнего приготовления, с изюмом и хреном.
Я раньше пробовал такое действительно превосходного вкуса приготовление и хотел об этом сказать, но глаза мои вдруг уперлись в книгу на столе генерала, с названием по-французски: «Всё о природных ядах».
И дядя, направив на нее указательный палец, неуверенно произнес:
— При обыске найдена?
— Да, в библиотечке хозяйки дома — у нее небольшой кабинет, там две книжные полки. — Генерал открыл книгу и показал синий штампик внутри на задней обложке: — Это отметка французского книжного магазина.
— Удивительно... — дядя не сказал именно что, и торопливо спросил: — Как она объясняет?
Генерал сначала отложил в сторону книгу, и выраженье его лица показало, что ответ не нравится ему самому.
— Заявляет, что понятия не имеет об этой книге — не приобретала ее и на полке своей раньше не видела.
Я еще раз взглянул на книгу: среднего формата, не толстая, цвет обложки темно-коричневый — каждая третья-четвертая так примерно и выглядит.
И естественный напросился вопрос:
— Если она готовила отраву там, на Броднинском переулке, зачем было перевозить книгу к себе домой.
Старшие мои товарищи на мгновенье задумались.
И почти одновременно качнули, не соглашаясь со мной, головами.
Раньше ответил Казанцев:
— Оставлять там книгу небезопасно — прислуга легко заметить может во время уборки, тем более — там не было книжных полок. Другое тут...
— Почему не избавилась от нее за последние четыре дня, например? — закончил дядя.
— Или раньше еще, — добавил Казанцев.
Сначала я спросил себя «А как именно?», но тут же представились мне московские набережные, где можно прогуливаться в немноголюдных местах.
— Ты, Митя, какие к ней меры принял?
— Домашний арест. Ну и наблюдение над домом поставил.
Принесли на подносе кружки и большой графин с квасом.
Стали пить.
И выпили весь графин.
Можно было теперь и мне доложить про перстень с вензелем у покупателя в немецком магазине.
И показать листок с его изображением.
— Был золотой перстень на руке адвоката, — дядя сощурил глаза вспоминая, — на правой руке...
Казанцев неопределенно пожал плечами, а я подтвердил, что тоже заметил перстень, однако что там на нем не помню.
— Ну, проверить будет нетрудно. Завтра я всех собираю в полдень в доме банкира. Как говорят у вас на театре, Сергей, прогон?
— Хотите заставить их воспроизвести тот вечер?
— Именно.
— Хорошая мысль, Митя, — закивал дядя. — Нам бы там тоже побыть.
— Непременно — и как свидетели. Объяснение приведу: для приватности пригласил не случайных людей, а за порядочность которых могу ручаться.
Время шло уже к вечеру и дядя предложил провести его в Нескучном саду — посидеть в летнем эстрадном театре, там, он видел афишу, выступают сегодня танцоры и иллюзионисты, а после поужинать.
Казанцев, семья которого пребывала на даче, предложение с удовольствием принял.
Через полчаса мы ступили с уличной жары в тень деревьев, направившись прогулочным шагом к театру.
«Нескучный» — едва ли не самое любимое место московской публики, одинаково приветливое для всех граждан: угостить себя здесь возможно и за очень небольшие деньги, а просто погулять-отдохнуть позволяется даром. Москва вообще отлична от чопорного Петербурга, который не любит смешивать «классы», отношения у нас проще, теплее, и состоятельные люди старой столицы немало делали для простого народа. «Нескучный» тому один из примеров — основанный одним из заводчиков семейства Демидовых в середине XVIII века, стал он еще при Екатерине общедоступным для жителей местом.
Концерт отсидели мы только первым иллюзионистским его отделением и отправились, от проснувшегося у всех аппетита, поужинать.
Из нескольких заведений остановили свой выбор на широкой веранде, откуда с высокого нашего берега был замечательный пространственный вид на Москва-реку и протянувшиеся с противоположной ее стороны городские усадьбы с подступающими к реке садами.
Засмотревшись, я пропустил начало новой темы в разговоре старших товарищей и отвлекся от своих созерцаний только на известное России всей имя: «Значит, будучи в Лондоне, ты добрался до Герцена?» — спрашивал дядю Казанцев.
Надо отметить, оказавшись в английской столице, встретиться с Герценом — врагом номер один российского самодержавия — стремились почти что все, а вернувшись на родину, с удовольствием об этом рассказывали; дядя же промолчал о том даже мне и сейчас ответил без особого удовольствия:
— Более часа беседовали, а ощущения толкового разговор не оставил.
Тут Казанцев попросил всё же подробней, так как «в верхах» обеспокоенность есть — полагают, что Герцен с Огаревым организацией антиправительственных кружков занимаются, а главное их направление — агитация среди крестьянства.
— Правильная информация, и планы свои они не скрывают — крестьянскую хотят произвести революцию, для которой нужна в их среде агитация. Только планы эти, Митя, твое III Отделение только радовать должны. Это путь в никуда, крестьянство наше кроме отдельных где-то бунтов, ни на что большее не поднимется. И слушал я Герцена с некоторой даже обидой — ума необъятного, сравнить его разве лишь с Чаадаевым, и в этакий детский идеализм впал. Вот Маркс, который тоже в Лондоне основался, куда как опасней.
— О нем сведения поступают.
— От Якова Толстого?
— Почем ты знаешь?
— От Герцена от того же. Ах, Митя, агент этот ваш давно не тайна. Но Герцен даже любит его — за то, что он Маркса в европейской печати всё время прикладывает.
Принесли зелень, сыр и белое сухое вино; на главное блюдо дядя заказал фаршированную заливную щуку.
Люди, с воцарением Александра II, начали беспрепятственно отъезжать заграницу, хотя и во времена Николая I поездки не были редкостью, — теперь же стали поступать к нам частые «европейские впечатления». В университетской среде, где многие интересовались политикой, события тамошние обсуждались в подробностях, хотя и не всегда верных. Я знал уже, что главный коммунист Европы терпеть не может Россию, не делая большой разницы между режимом Николая I и русскими как таковыми. Однако ж от Герцена Марксу хорошо доставалось: он обзывал последователей недруга своего «марксоидами», а самого его склонял дебоширом и хулиганом, что в молодости у Маркса действительно наблюдалось. И «Колокол» Герцена, хотя являясь газетою нелегальной, был очень доступен. Газета рассылалась всем министрам и самому Александру II, который шутил иногда: он узнает о некоторых событиях не от докладов министров, а раньше от Герцена.
Насчет же нашего агента в Париже Якова Толстого узнал я позже, что был он в молодости членом декабристского заговора, но избежал наказания, уехав вовремя из России; талантливый, сошедшийся на литературной почве с Пушкиным, писал он много во французские газеты и к нам в Россию. Со временем революционность его повернулась в обратную сторону, и Яков Толстой предложил через посольство свои услуги III Отделению.
Повороты такие вообще не были редкостью, и очень яркий из них — главный реакционер Победоносцев, который в молодости состоял тайным корреспондентом у Герцена, а позже именно его влияние на государей и неустанная антиреформаторская работа затормозили исторические процессы в России на целые десятилетия.
Дядя, тем временем, продолжая отвечать Казанцеву, заявил, что Герцен вовсе не агрессивен, и у него от их встречи сложилось мнение — он занят крестьянским революционным движением лишь в качестве средства давления на Императора и диалог с ним посредством «Колокола» считает чрезвычайно важным.