гае черты Салавата, ведь он был, правда, уже далеким, родственником Салавата, и мне казалось, находил. Когда сегодня утром в Юлаеве я поинтересовался нынешними родственниками Салавата, все старики и старухи, словно сговорившись, советовали мне:
— Иди к Насибе Газизовой. Она лучше других знает. Могут и другие рассказать, но тебе нужно правду. А теперь все хотят быть родственниками Салавата. А правду расскажет только она.
Волнуясь, я пошел к дому Насибы-эбей. Она оказалась очень подвижной и доброй старушкой с нетипичными для башкирки русыми волосами. Она достала из старинного, окованного железом сундука простую ученическую тетрадь,
— Детей Салавата, как ты знаешь, увезли в Уфу. Говорят, их усыновили там, не знаю. А которого тут спрятали от царских начальников, тоже не знаю. Никто не знает. Куда ушел, какое имя взял. А вот у Сулеймана, брата Салавата, было два сына: Кильдияр, Аллаяр и дочь— Киньябика. У Аллаяра — Исмагил, Салах, Фатхинур, Гульямал. У Салаха — Шарафутдин, Сайфутдин, Фатиха, Фатхия, ее ты увидишь, она здесь в Юлаево живет, Фахретдин, Ямиля, она живет в Юнусове, и Гариф там живет. У брата Салаха, Исмагила, — Хайрулла, Миннихан, оба погибли на фронте, Миндияр, к нему мы сейчас зайдем и вместе поедем на Шиганай-бугор. У него только что младший, Альберт, из армии вернулся, старший — пастухом в нашем колхозе, а Ревалют, электрик, живет в городе Салавате…
И теперь вот в «газике» я тайком разглядывал Миндияра-агая.
По пути в деревню мы заехали на кумысную ферму. Заведует ею Ситдик-бабай. Он давно уже вышел на пенсию, но, боясь, что унесет в могилу свой особый секрет кумысоделия, пришел в правление колхоза и теперь вдохновенно передает тайны своего мастерства молодежи.
Ситдик-бабай окружен ребятишками. Минут через двадцать они с гиканьем проскакали мимо нас на неоседланных лошадях — на водопой. За ними, хищно выгибая спины, потянулись псы, с по-волчьи опущенными хвостами, молчаливые, с грозно поднимающимися загривками — в них явно чувствовалась волчья кровь.
А сами волки, с которыми они, несмотря на недалекое родство, а может, как раз поэтому, ведут борьбу не на жизнь, а на смерть, и по сей день не редки в здешних лесах. Ребятишки трогательно ухаживают за жеребенком со страшной раной в паху. На кумысный косяк недавно напал волк. Потом ребятишки с гордостью показывали мне жеребца, вожака косяка, который отбил жеребенка у волка. Жеребец подозрительно покосился на меня, захрапел — приземистый, мохноногий, огромная спутанная грива, змеиная шея, — и погнал кобылиц в сторону ближнего березняка.
— Лет пятнадцать назад он вел бой с двумя волками, — пояснил Тархан Сагитович. — Одного убил, второй, сильно пораненный, вынужден был спасаться бегством.
…Я до сих пор помню вкус этого кумыса — из рук Ситдика-бабая. Косы берез ласково трепал теплый ветер, в небе бесшумно чертил сверхзвуковой самолет, рядом среди берез похрапывал, чутко стерег кобылиц полудикий косячный, а мы на ковыльном пригорке из деревянных чашек пили пенящийся, наполняющий тело странной медленной силой напиток. И я вспомнил в общем-то банальное, но точное изречение, брошенное не столь давно одним из моих случайных спутников за тысячи километров отсюда в экспедиционном бараке на берегу Тихого океана, каждый из нас только что окончил трудную дорогу:
— За свою жизнь я выпил много вина. И очень хорошего, и — так себе, и очень плохого. Но, скажу я вам, самое хорошее вино может быть плохим, и самое плохое — хорошим. Потому что качество, истинное качество вина, скажу я вам, зависит от того, с каким человеком пьешь и по какому поводу.
И только тут, за чашкой священного кумыса, я на очень плохом башкирском спросил Насибу-эбей, о чем давно хотел спросить:
— А как ваше имя-отчество полностью?
— Анастасия Исаевна Газизова, — ласково сказала Насиба-эбей.
— Как Анастасия Исаевна? — не понял я.
— А так, — смеясь, сказала она уже по-русски. — Жила я у родителей в деревне под Уфой. Уже жених у меня был. А тут прикатил на ярмарку шайтан-кудейский башкир, моргнул мне, и пошла я за ним. И вот уж пятьдесят лет живу здесь.
А я все еще стоял с разинутым ртом, все еще не мог прийти в себя. Я с самого утра пытался говорить с ней по-башкирски, а ведь меня так просто не проведешь, я сам провел детство в башкирской деревне. Впрочем, меня удивило совсем не то, что эта пожилая башкирка оказалась русской. Меня поразило другое — уважение, с каким говорили о ней все юлаевские старики и старушки:
— О Салавате больше ее никто не знает, она ведет родословную его до наших дней. Когда умирала жена Шарафутдина, правнука Сулеймана, ей 83 года было, сказала: «Позовите ко мне Насибу Газизову, только ей все расскажу. Она теперь за меня останется — помнить нашу великую старину». Она знает самые старые башкирские песни…
Но эта поездка была потом, через несколько лет, — а сейчас дорога выскочила на пригорок— и впереди, внизу открылся Малояз. Стояли когда-то на берегу Юрюзани недалеко друг от друга два села: башкирское — Старо-Каратавлы — и русское — Старо-Михайловка. В стороне от них, в двух километрах от Юрюзани, было еще татарское село — Малояз. В конце тридцатых годов Малояз почти полностью сгорел от большого пожара. Погорельцы поселились между Старыми Каратавлами и Старой Михайловкой. Со временем все три села срослись в одно. Так возник нынешний районный центр Салаватского района — Малояз. Сгоревший же Малояз потом отстроился заново и стал центром сельсовета и крупного колхоза.
Центральную улицу Малояза рядом с мостом через маленькую речку Шердяйку пересекал шумный поток. Подпруженный, словно плотиной, шоссейной дорогой, он каскадом сваливался с нее и тихим веером разливался по улицам. Небольшой ручей перебирался через дорогу и по другую сторону моста, а сам мост стоял посередине, и было под ним совсем сухо. Видеть это было очень странно, хотя объяснение самое простое: в эту необыкновенно суровую зиму речки не только промерзли до дна, но и покрылись сверху толстыми горбами льда — вот талые воды и бросились в Юрюзань мимо русел, как попало.
Через поток с трудом перебирались даже машины, и под мостом под руководством сурового сержанта милиции колдовали добровольцы с затопляемых улиц. Они пытались загнать расшалившуюся речку под мост, но пока у них ничего не получалось.
Сверху наплывали небольшие льдины. Осторожно перебирались через дорогу и терлись о заборы и бревенчатые бока домов. На больших реках нет таких льдин. Тонкие, игольчатые, изъеденные водой, они похожи на сказочные города. Их можно рассматривать без конца: хрустальные готические замки, маленькие светлые площади, прозрачные арки, невесомость северных церквушек без бога — какое-то невероятное сочетание всех существующих на земле архитектурных стилей. И еще какая-то архитектура непостижимого совершенства: предельно простая и строгая, легкая, полная света. Архитектура, которой нет названия, потому что ее еще нет у людей. Может быть, такими будут города будущего.
Одна из главных достопримечательностей Малояза — гора Сосновка на противоположном берегу Юрюзани. Само название говорит о том, что покрыта она светлым бором. Рябинники на полянах, тетеревиные тока, веселые пестрые дятлы, мшистые студеные родники, а над всем этим — гортанный клекот северных орлов-беркутов. Из ржавых скальных разломов, как и на горячей горе Янган-тау, лежащей отсюда напрямик километрах в пятнадцати, струится теплый пар. В детстве, налазившись по лесу на лыжах, мы приходили сюда греть руки. Уже в самом начале апреля выползают из теплых щелей ленивые гадюки.
Снег умирает прямо на глазах. Буквально за день побурела вчера еще совсем белая большая кочковатая луговина за Малоязом перед Сосновкой. Скоро сойдет с нее вода, но еще долго, словно глаза, полные слез, будут смотреть в небо солдатские могилы.
Тихо-звонкая река Юрюзань. Мало кто знает, что с ней связаны имена таких выдающихся военачальников гражданской войны как Тухачевский, Эйхе, Путна, Гайлит… Что на ее берегах в трудном 1919 году решалась судьба революции.
Я не могу здесь не привести хотя бы отрывка из статьи командующего (после М. Н. Тухачевского) легендарной дважды Краснознаменной Пятой армией Генриха Фридриховича Эйхе, сыгравшей чрезвычайную роль в освобождении Урала от колчаковщины. Генрих Фридрихович был известен и как военный историк. Им написаны такие книги, как «Форсирование реки Белой частями 5-й армии в июне 1919 года», «Уфимская авантюра Колчака», «Опрокинутый тыл» и другие. Статья эта под названием «Даешь Урал!», не известная широкому читателю, сохранилась у фронтового товарища Генриха Христофоровича — уфимца Александра Фокеевича Хоменко:
«Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной; напрягите все силы», — так писал В. И. Ленин 25 мая 1919 года в своей телеграмме Реввоенсовету Восточного фронта.
Начатое Красной Армией в конце апреля 1919 года большое контрнаступление от Волги к Уралу не дало всех ожидаемых результатов. Из пяти армий Восточного фронта ко второй декаде июня к подножью западных склонов Урала подошли только две полевые армии: малочисленная и растянутая от Илецкого городка через Оренбург до Стерлитамака 1-я армия под командованием Г. В. Зиновьева и занимавшая фронт от Стерлитамака до Старо-Сибирского тракта 5-я армия под командованием М. Н. Тухачевского.
На правом фланге 4-я армия вела тяжелые бои с белоказаками в районе Уральска и Николаевска. Прямого участия в освобождении Урала принять не могла. Левое крыло Восточного фронта сильно отстало: 2-я армия под командованием В. И. Шорина и 3-я армия под командованием С. А. Меженинова все еще находились на западном берегу Камы.
Я был в то время начальником 26-й стрелковой дивизии 5-й армии. Во второй половине июня ко мне в штаб совершенно неожиданно явились командарм М. Н. Тухачевский и член Реввоенсовета И. Н: Смирнов и под большим секретом сообщили мне и военкому дивизии Н. К. Гончарову, что Реввоенсовет фронта поручил задачу освобождения Урала нашей армии, а главная роль в предстоящей операции отводится 26-й дивизии.