ровые Вознесенского медеплавильного завода присоединились к восстанию. У заводской конторы Иван Лаврентьев «закричал вслух: слушайте, народ, государь Петр Федорович, приняв царство, жалует вас вольностью и освобождает ото всех работ». «А как оне крестьяне оною работою были недовольны, потому-то Лаврентьев со товарищами своими выбрали годных в службу Пугачева множество», — показывал потом один из работных в следственной комиссии. Впрочем, волнения на заводе начались значительно раньше, еще в сентябре, при первых известиях о вспыхнувшем на Яике восстании — еще в те дни на мятежную реку с завода бежала группа крестьян.
Яик! Река, давшая России столько великих бунтарей. Она теперь зовется Уралом. Так после подавления Пугачевского восстания приказала переименовать ее Екатерина И, чтобы ничто больше не напоминало ей о страшном времени.
Так, может, стоит вернуть реке ее истинное, исторически сложившееся имя? Ведь в народе ее так и продолжают звать — Яик!
Восставшие захватили пушку и весь порох. Сто семьдесят человек отправились в главную армию Пугачева под Оренбургом. Тридцать человек из них были выделены в отряд атамана Давыдова, действовавший в районе Бугульмы, а вольнонаемный работник завода Яков Калугин стал секретарем его штаба. Присоединился к восстанию даже горный чиновник «бергешворен» Соколов, замещавший управляющего заводом Гальбрехта. Впрочем «присоединился к восстанию» — не совсем точно, берг-гешворен Соколов фактически руководил восстанием на заводе. Он сжег все конторские книги и уверял, что Пугачев «истинный государь», он агитировал заводских крестьян добровольно записываться в войско «государя», по его инициативе был закован и отправлен в Берду пытавшийся разубедить крестьян начальник охраны завода поручик Савва Орлов, а «тутошний заводской поп» Петр Ильин привел крестьян к присяге. Позже, в Берде, Соколов получил чин есаула, его избрали начальником завода, и он вернулся на него для охраны от правительственных войск.
Вознесенцы активно поддерживали армию Пугачева и в очень тяжелую для него весну 1774 года. Завод был для него, по сути дела, одной из надежных опорных тыловых баз. Но в конце мая этого года завод был сожжен внезапно налетевшим башкирским повстанческим отрядом. Башкиры и раньше смотрели на уральские заводы как на зло, с искоренением которого падет и все другое зло: заводы бесцеремонно строились на исконной башкирской земле, они были опорными пунктами царской администрации, — но Пугачев, который даровал им величайшие свободы, строжайше запретил жечь заводы.
Теперь же, когда Пугачев терпел одно поражение за другим и уходил все дальше от башкирских земель, снова стали проявляться антизаводские тенденции. Тем не менее Вознесенский завод, как и некоторые другие заводы Южного Урала, был сожжен по прямому указу Пугачева, который немногим ранее сам сжег Белорецкий завод. Приказ этот был обусловлен тем, что теперь заводы, попадая в руки карательных войск, становились их опорными базами…
После подавления восстания встал вопрос о судьбе сожженного завода. Рассмотрев этот вопрос, бергколлегия, ведавшая тогда всем заводским делом России, как теперь говорят, вошла с предложением в Правительствующий Сенат о продаже завода частным лицам, так как от восстановления его казна понесет большие убытки. Никто вроде бы не сомневался в исходе дела, но неожиданно оно зашло в тупик,
Почему?
А потому, что «при подписании протокола о продаже частным лицам состоящего в пусте Оренбургской губернии Вознесенского медеплавильного завода действительный тайный советник и кавалер Гавриил Романович Державин объявил, что он на продажу помянутого завода не согласен и о том подаст свое мнение». Такая запись была сделана 2 сентября 1802 года в журнале Правительствующего Сената по первому департаменту.
Так вот это «Мнение», одна только вытяжка из которого составила у меня почти пятнадцать страниц машинописного текста, и есть вышеназванное неизданное произведение Державина.
В чем же суть этого «Мнения»?
Что смутило тайного советника и кавалера Гавриила Романовича Державина в решении бергколлегии о продаже завода?
Его смутил, во-первых, тот факт, что «завод сей лежит в Оренбургской губернии на том же самом кряже Уральских гор, где заведены и действуют с великим прибытком 130 казенных и частных металлических заводов; пространное местоположение оного, заключающее в себе земли и лесов в 2122 квадратных версты, окружается в недалеком расстоянии заводами Авзяно-Петровскими Губина, Воскресенским Пашкова и Преображенским Гусятникова, столь по своему изобилию и богатству в рудах и в других потребностях знаменитыми».
Но еще больше его смутило другое. То, что когда встал вопрос о продаже завода — потому что возобновление его, якобы, вызовет большие убытки, — «первая к торгу явилась ближняя тем рудникам и заводу заводчица Пашкова, возводя — оному цену с 89-ю отысканными рудниками и с ненайденными 448-ю до 16600 рублей, а после о том также через Сенат вошла в торг ближняя Пашковой заводчица Казицкая и наддала сверх первой 3400 рублей. При том поверенный Пашковой и еще объявил желание торговаться». Скоро цена возросла до 35200 рублей, Гавриил Романович Державин был не только первым поэтом своего времени, но и, как мы увидим из его «Мнения», дотошным и принципиальным чиновником. Впрочем, он всегда со свойственной ему прямотой и резкостью боролся со взяточничеством и лихоимством. Это не всегда нравилось его непосредственным начальникам, как не нравилась им и его независимость по отношению к вышестоящим. Как известно, его губернаторство в Тамбове закончилось отставкой и преданием суду, недолго удержался он и в должности секретаря Екатерины И, утверждавшей впоследствии, что Державин «не только грубил при докладах, но и бранился». Павел I подверг его опале «за непристойный ответ», Гавриил Романович Державин усмотрел в представлении бергколлегии хитрость, или, как он осторожно выразился, «обнаруживается одна умозрительность в расчетах бергколлегии». Но для того, чтобы доказать это, он вынужден был вникнуть в мельчайшие подробности дела, или, как оц сам писал, «то за нужное я почел войти во всю подробность сего небезважного дела и изобразить Правительствующему Сенату вкратце на благорассмотрение».
Державин рассмотрел вопрос в четырех аспектах: «ПЕРВОЕ, историческое сего завода происхождение, ВТОРОЕ, разноречие для осмотру его посланных чиновников и чиновников самых мест, управляющих сею частью, а из того ТРЕТЬЕ, замечания мои о невыгодности продать оный в частные руки, и, наконец, ЧЕТВЕРТОЕ, способы восстановить для пользы казенной».
Что же удалось выяснить Державину?
Как я уже говорил, в 1777 году Вознесенский завод был сожжен восставшими, и в 1777 году Сенат приказал бергколлегии «освидетельствовать наперед заводское место, леса, рудники и качество руды, и ежели будет прибыток, сделав смету, во что возобновление встанет и в какое время издержки окупятся, представить мнение».
Бергколлегия поручила это сделать существовавшей тогда Канцелярии Главного заводского правления, а та в свою очередь послала на далекий таежный завод обер-штенфелвалтера Аистова. Долго ли, коротко ли был на заводе Аистов, неизвестно, но бергколлегия получила от него такое донесение: «Строение сгнило, леса невыгодны, воды недостаточно, выплавка меди станет дороже продажной цены. И вообще от возобновления того завода пользы никакой не будет». И Аистов предлагал как можно скорее избавиться от него. Как? Да продать его в частные руки.
Но неужели такие уж дураки частные заводовладельцы, если наперегонки стремятся заполучить, и за немалые деньги, заведомо убыточный завод? Державин справедливо заметил тут неувязку. Скорее всего уральские заводчики крупно сунули Аистову в лапу.
Но так как в это время завод поступил в управление Уфимской казенной палаты, то бергколлегия поручила рассмотреть это дело ей.
Палата «через своего советника горных дел Ушакова, а потом и асессора Вонявина начала чинить осмотры и отыскивания вознесенских рудников».
Долго ли, коротко ли чинили они осмотры, опять-таки неизвестно, но надо полагать, что Ушаков и Вонявин тоже получили в лапу, потому что докладывали: «Хотя лесов и достаточно, но возка угля так затруднительна, места заводские на таких горах, косогорах и стремнинах, что наверх не только с возом, но и пешком с немалым трудом всходить должно». Державина не могло не возмутить такое наглое утверждение, и он пишет: «И это, невзирая на то, что сей завод углем действовал во время Сиверса 5, а во время казенное — 8, а всего 13 лет, и те же приписные крестьяне его свободно возили, почему и оказывается из того скользкое его Ушакова наблюдение».
Что же было дальше?
В то время, как посылаемые на завод чиновники один за другим докладывали о невыгодности восстановления завода, частные предприниматели грызлись между собой из-за него в цене. А тут еще поступила просьба о непродаже завода от бывшего поверенного графа Сиверса купца Гордиевского. Он брал на себя обязательство за небольшую ссуду из казны восстановить завод и утверждал, что он будет прибыточным. Тогда Сенат в 1787 году предписал разобраться в этом деле оренбургскому генерал-губернатору барону Игельстрому. Но, как пишет Державин, «означенный генерал-губернатор, не приступая к какому-либо оснавательному исследованию о том заводе, потребовал от той же Уфимской казенной палаты сведений, которая ему ответствовала то же, что от продажи не отступает».
«Бедный» Сенат уже не знал, что делать. Никому нельзя было верить. Ни на кого нельзя было положиться. В это время в Екатеринбурге (ныне Свердловск) была вновь организована так называемая Канцелярия Главного заводов правления. Может быть, в ней чиновники еще не успели развратиться? И Сенат предписал канцелярии, «дабы она через надежного обер-офицера опытами удостоверилась как о числе, так и о благонадежности всех рудников, этому заводу принадлежавших, равно о лесах и землях, о — состоянии заводского строения, чего возобновление его стоить будет, от меди бу