Я объяснила причину своего прихода. Он спросил: «А как вы думаете, сколько художник должен зарабатывать?» – «Ну, хотя бы сто рублей…» (Сама я получала уже двести.)
Он засмеялся и сказал: «Ну, может быть, может быть, хотя и не всегда. Мне приходилось и голодать, и фамильные серебряные ложки продавать. И потом, художником становятся не сразу, все понятно будет лет через десять. А еще важно, какая жена попадется… Ну, показывайте, что принесли». Он отодвинул Ванины работы, сделанные в художественной школе, назвав их «чертежами»: «Давайте то, что он дома рисует». Тут я показала волжские пейзажи. «Так-так-так. Вот это – другое дело. А вот за этот пейзаж я, пожалуй, взял бы его в ученики. Учить буду совершенно бесплатно». Так мой сын стал учеником замечательного художника Владимира Домогацкого.
После десятого класса, по совету Владимира Владимировича, Ваня поступил на художественно-постановочный факультет Школы-студии МХАТ и стал учеником Петра Белова, тоже замечательного художника. Отслужив в армии, Ваня пришел преподавать в художественную школу, где сам учился. А через несколько лет стал ее директором и руководит ею до сих пор, будучи уже заслуженным художником и главным художником театра «Экспромт». Теперь он и сам преподает в Школе-студии МХАТ и до сих пор с нежностью и благодарностью вспоминает Владимира Владимировича.
Саша пошел в школу имени Ромена Роллана, в ту же, что и Ваня. Ваня водил Сашу в школу, и родители других детей мне рассказывали, что они, проводив своих детей, стояли около школы и ждали, пока мимо пробегут опаздывающие Ваня и Саша, и кто-нибудь из родителей давал отмашку: «И наконец – братья Миляевы!» Зрелище было комическое: бежит высокий худой Ваня, а рядом Саша – ростом с его ногу.
Оба моих сына учились в музыкальной школе, притом у одной учительницы, Марлены Семеновны Фрадкиной, моей одноклассницы, мы даже сидели с ней за одной партой. Она была энтузиасткой, занималась с Сашей дополнительно дома, говорила, что мальчик очень талантлив, а у него действительно был абсолютный слух.
К ней ходил заниматься и Саня Фролов. Однажды, торопясь на репетицию, я нечаянно заперла в своей квартире Марлену Семеновну, своего Сашу и Саню Фролова. И им пришлось спускаться с седьмого этажа по пожарной лестнице. Но они это смело сделали! Моему сыну тогда было семь лет, а Сане – десять.
Музыкальную школу по классу фортепиано Саша не осилил, но стал заниматься с педагогом гитарой и совершенно замечательно играл.
В школе он учился трудно, мне приходилось делать с ним уроки. Он не любил заниматься. Потом признался: он думал, что в школу надо ходить не учиться, а общаться. Меня постоянно вызывали и отчитывали за его проказы. Поражала его богатая фантазия. Однажды меня вызвал директор, показал мне красную бархатную коробку из нашего дома и спросил: «Вам знакома эта коробка?» Я испугалась и ответила: «Да». Моя честность меня всегда подводила. «Тогда откройте». Я открыла. Там лежали баллончики для сифона. Я сказала, что сама давала ему деньги, чтобы они с друзьями пили газированную воду. «Вы знаете, что если бросить эти баллончики в костер, будет взрыв? Ваш сын хотел взорвать школу!» Я воскликнула: «Ай-ай-ай!», но внутренне подивилась изобретательности Саши. Уж не помню, ругала я его тогда или нет. Он тогда вообще увлекался взрывами и однажды чуть не потерял глаз.
Он и дальше удивлял своими фантазиями, и меня продолжали вызывать к директору. У него был друг, Юра Машин, очаровательный мальчик с белыми кудряшками и ангельской внешностью, но такой же отчаянный озорник, как и мой Саша. Приведу только один пример. Учительница математики Клавдия Степановна по прозванию Клавиша отличалась подозрительностью и однажды, когда они дежурили и вымыли все полы и доски, поставила им четверку.
– Ну Клавдия Степановна, мы так старались, поставьте пятерку!
– Нет, нет, хотите пятерку – мойте еще раз.
Все ушли, Машин и Миляев остались, собрали по школе весь мел, развели в ведре и вымыли белой водой весь пол, доску и парты. Утром разразился скандал.
– Кто это сделал?!
– Машин и Миляев, они дежурили.
– Как, Клавдия Степановна? Мы же вам сдали дежурство и ушли, вы сами нам четверку поставили.
Концов так и не нашли. Меня даже в школу не вызвали. Саша рассказал мне эту историю много лет спустя. По-моему, это готовый сюжет для «Ералаша».
Учился Саша неважно, зато в коридоре школы висел его большой портрет в костюме Кота в сапогах. Учительница французского языка Нина Петровна организовала в школе музыкальный театр. Они занимали первые места по Москве, ставили на французском языке спектакли «Магазин игрушек», «Кот в сапогах», басни Лафонтена. Я была у них режиссером, Нина Петровна, имевшая музыкальное образование, подбирала музыку и аккомпанировала. Саша играл главные роли – не потому, что он мой сын, просто он замечательно пел. Также он отвечал за постановочную часть. Красный плащ Кота я храню до сих пор.
А в Ванином классе мы поставили «Мастера и Маргариту», и Ваня играл Иешуа. Это было в десятом классе, он тогда заканчивал художественную школу.
Ваня учился в музыкальной школе по классу фортепиано. Однажды к нему подошел преподаватель по классу трубы и сказал: «Тебе надо играть на трубе!» Ване эта идея понравилась, и он начал учиться играть на альте.
В нашей семье вообще все любят музыку, а звук трубы всегда очень радует. Оказалось, что в Дзержинском Доме пионеров есть оркестр, и педагог из музыкальной школы порекомендовал туда Ивана. Руководитель этого оркестра Даниил Матвеевич играл на параде на Красной площади 7 ноября 1941 года в тридцатиградусный мороз.
Труба – дело дорогое. Сначала мы брали ее в музыкальной школе напрокат. В это время я снималась в телеспектакле «Из записок Лопатина». В главной роли был Валентин Гафт, а я играла машинистку. У меня было две-три фразы, я несколько раз плакала по сценарию, но присутствовала на сцене все время, и спектакль шел под стук моей машинки. А заплатили нам почти одинаково. Я мучилась этим, говорила Гафту: «Валя, это несправедливо, возьми у меня деньги!» Конечно, он их не взял и сказал: «Купи лучше что-нибудь ребенку. Он у тебя на трубе играет – вот и купи ему трубу!»
Как-то мы всей семьей ходили на концерт в Дом пионеров, и маленький Саша слушал выступление старшего брата с большим вниманием. Валерий научил его издавать звуки на огромной тубе, и не просто так, а по нотам. Однажды в «Современнике» был концерт по случаю какого-то праздника. Собралось много гостей, должен был выступать Михаил Жванецкий. И мы вышли на сцену семейным оркестром: Валерий играл на гитаре, я – на балалайке, Ваня на трубе, а Саше (ему было лет пять) взгромоздили на табуретку тубу, и он совершенно точно играл, попадая в ритм.
Концерт был в фойе, многие зрители сидели на полу – кресел на всех не хватало. Когда мы заиграли, все повалились от хохота, а мы с Валерием спели такую песню его сочинения:
В театр мы никогда не ходим,
Нам это просто ни к чему:
Все комедии и драмы
Мы имеем на дому!
Успех был оглушительный, а Жванецкий сказал: «Нет, я не пойду после них на сцену!»
Мой муж, наверное, не очень хорошо относился к артистам и никак не хотел, чтобы наш младший сын стал актером. Он уважал только физику и математику, поэтому Саша поступил в Институт электронного машиностроения, хотя, по-моему, как раз математика была ему чужда. Но уже на втором курсе он перешел на психологический факультет Педагогического университета им. Ленина. С большим интересом читал, причем от корки до корки, досконально знал «Войну и мир» – мы в этом с ним были товарищами. И вдруг он попал на практику в Институт генетики (на первом и втором курсах у них была медицина), а там выращивали из клетки саженцы голубики. Его это так потрясло, что он заразился новым делом, создал группу, с которой выращивал саженцы для совхоза. Окончив институт, Саша стал профессиональным садовником и выращивал тысячи цветов для Москвы. А в деревне Шишкино, в шести километрах от Тарусы, он создал необыкновенно красивый сад.
Внуки
У нашего старшего сына Вани хорошая семья, двое детей – сын Трифон и дочь Лиза. Его жена Анна Ефимова – талантливый художник-график, автор костюмов к нескольким спектаклям театра «Экспромт», преподаватель художественной школы. Лиза – девочка «компьютерная», математическая, а Трифон мечтает быть архитектором. От своего дедушки Валерика он унаследовал неистребимую любовь к строительству, всяческим инструментам. В полтора года он держал в руках топор – мы только за головы хватались! – и ни разу не поранился.
Валерий очень уважал Аню за то, что она настоящая труженица. Он вообще терпеть не мог лентяев. Когда в 1998 году родился Триша, он отвез его с Аней и Лизой в Шишкино, поскольку в нашей семье считалось, что главное для ребенка – дышать воздухом. Дом был холодный, приходилось ежедневно топить печку, колоть дрова, ходить за водой. Естественно, туалет был на улице. Уже выпал снег, а Аня все катала коляску с сыном, и соседи удивлялись: какая выносливая!
Чудеса выносливости она показала и на юге. Трише было уже четыре года, Лизе – восемь, и Валерий решил, что дети должны провести все лето на море. Он отвез их в Наниково (Крым), а сам вернулся в Москву. До моря было пять километров, и Аня с мольбертом через плечо ходила на пляж рисовать, держа за руки двоих детей. И к обеду они по солнцепеку возвращались обратно. Нет, конечно, в жизни есть место подвигам!
Аня читала детям книги, иногда очень большие: и сказки, и «Тома Сойера», и «Трех мушкетеров». Когда я была свободна, пристраивалась рядом слушать и получала огромное удовольствие. А мы с Трифоном учили наизусть стихи. Он читал Лермонтова, «Белеет парус одинокий», «На смерть поэта», выучил «Бородино». Триша вообще поэтический мальчик. Да и Лиза тоже: как и все члены нашей семьи, она любит Окуджаву.
Оставаясь с детьми на даче, я учила их печь блины и делать всевозможные салаты, и они с огромным удовольствием всех кормили. И даже научились правильно жарить мясо, так что Триша может накормить пришедшего с работы голодного отца. У Триши золотые руки, он мастерит дома шкафчики и полочки, а Лиза, будучи еще совсем маленькой, научилась вышивать крестиком и бисером, и я на день рождения и 8 Марта получала от нее подарки, сделанные своими руками.