Я как-то подняла его, мы вышли из дома и с трудом дошли до машины. Валерий сел за руль, развернулся, выехал на шоссе и доехал до Загорска. Тут я поняла, что дальше ехать он не может – отключается, теряет сознание. Я до сих пор помню это место на дороге. Я подняла руку, остановила какую-то машину и упросила водителя довезти нас до больницы. В машине опустили кресло, чтобы муж смог лечь.
Едем в больницу. Денег у меня крайне мало. Делаем рентген – компрессионный перелом позвоночника (без смещения). Нам предлагают остаться в больнице или ехать домой два с половиной часа. Я в ужасе: как я его оставлю? Как навещать его, как вообще все организовать? Да к тому же у меня вечером поезд в Харьков. Нет, говорю, я его забираю. Уговорила водителя, который нас привез, оставить свою машину дома, довезти нас до Москвы на нашей машине и вернуться обратно на электричке. Обещаю расплатиться в Москве – там можно было занять у кого-нибудь денег. Поехали.
Я звоню Ахеджаковой, уверяю, что ничего не сорву – отменить выступление в другом городе, где люди ждут концерта, немыслимо, а взваливать всю работу на Лию я не хочу. Жили мы в центре, рядом с театром «Современник». На втором этаже нашего дома жил (дай Бог ему здоровья!) редактор газеты «Известия» Василий Захарько. Он сразу же согласился отвезти Валерия в институт Склифосовского.
Снова делаем рентген. Была пятница, на следующий день – выходной, да еще и праздник. Никаких операций, даже гипс наложить не могут. Решение отложили до понедельника. Я объяснила Валерию: «Сейчас они тебе не помогут, ты лежишь и отдыхаешь до понедельника. А мне надо уезжать – вечер нельзя отменить, да к тому же я заработаю денег. Держись, а я поехала». Я понимаю, что кому-то это покажется сумасшествием – но мы так напряженно жили.
Выступили мы в Харькове с большим успехом и в понедельник были уже в Москве. Я сразу побежала в Склиф. Мне навстречу на каталке везли в операционную Валерика. Было два способа лечения: либо накладывать гипс от шеи до бедер на полтора месяца, либо лежать на доске неподвижно, не шевелясь, тоже месяца полтора. При нас как раз человек вставал после такого лежания: у него кружилась голова и атрофировались мышцы. Валерик испугался и согласился на гипс.
Первые дней десять он лежал в Склифе, рассказывал потом много анекдотических случаев: как кого-то посылают за пивом, чтобы скрасить серые больничные будни, травят «мужские» анекдоты, и вообще: жизнь – она всюду жизнь.
Потом его отпустили домой. Он так и ходил на работу в гипсе. Вы себе только представьте: загипсованный человек сначала едет в метро, а потом еще две остановки до института на трамвае. Работать он мог только стоя: полчаса стоит, а потом на полчаса ложится на пол. Отдыхает, потом как-то поднимается по стеночке – и снова работает. В транспорте люди, столкнувшись с ним, пугались: Каменный гость!
Он отпиливал маленькие кусочки от гипса в тех местах, где он натирал. Однажды я услышала звук пилы и заглянула в кухню: Валерик орудовал ножовкой где-то в районе бедер. Картина была страшной: как будто человек хочет лишить себя самого важного! Конечно, мы смеялись.
Через полтора месяца гипс был благополучно снят, позвоночник сросся без всяких последствий.
Мой крестник
Лето, но тепла так и не было, хотя уже начало августа. Я живу под Тарусой в Калужской области. У меня роскошный сад, который оставил мне в наследство младший сын Саша. И он, и его жена, очаровательная Наденька, были заядлыми садовниками. Кругом диковинные растения: весной цветет магнолия, у ворот нас встречает можжевельник, такой высокий, что все думают, что это кипарис. Мы принесли его когда-то в мешке из леса маленьким деревцем. Посреди сада, как снежный сугроб, распустились белые гортензии, буйно цветут флоксы какого-то роскошного малинового цвета.
Второе августа, Ильин день. Но гром не гремит и грозы почему-то нет. Сегодня все Ильи – именинники. Начали вспоминать всех знакомых с таким именем, вроде никого нет. Но бывает вдруг такое озарение – и я вспомнила: 90-е годы, люди жили очень трудно, и поэтому, наверное, у многих появилась потребность в Боге. Хотелось на что-то надеяться, чувствовать защиту. Тогда-то и покрасили заново храм Иконы Божьей Матери «Знамение» недалеко от Рижского вокзала.
Наш дом на проспекте Мира выходил окнами на эту церковь. Тогда еще не было Рижской эстакады, мы с мужем ходили в Сокольники пешком кататься на лыжах. По всем Сокольникам, в Лосиноостровский заповедник. Какое это было замечательное время! Однажды встретили лося. Он спокойно стоял между сосен, такой важный, и совсем нас не боялся.
Каждый раз, возвращаясь из Сокольников, мы проходили мимо церкви, и я вспоминала свою маму, которую здесь отпевали с праздничным хором при открытых Царских вратах. Моя верующая мама много жертвовала в церковь, в частности, пожертвовала большую коллекцию старинных серебряных монет, оставшихся от моего дедушки, и серебряные лампады. Мама ходила в этот храм крестить моего сына Ивана вместе со своей подругой, которая и стала его крестной. Это было в шестидесятые годы. Мой муж был членом партии, я тоже. Мама тихонько взяла наши паспорта и пошла в церковь. Сыну было года три. Придя домой, он не выдержал и все-таки рассказал, что он был в церкви, там был добрый дедушка, а когда они вышли на улицу, бабушка сказала: «Забудь навсегда».
Вдруг звонит мне мой товарищ, замечательный джазовый пианист Виктор Фридман, по первой профессии математик, и спрашивает:
– Милочка, вы ведь православная?
– Да.
– Видите ли, у меня странная просьба: моя приятельница, вы ее видели у меня на дне рождения, очень просит вас быть ее крестной.
– А почему?
– Понимаете, она безумно любит грузина, а он не может на ней жениться, поскольку она еврейка, а он христианин! Так вы согласны?
– Дорогой мой, как же я могу отказать? В таком деле не может быть отказа. Хотя я знаю только одну молитву и в церковь хожу редко. Но безусловно я хочу ей помочь, тем более что я всегда за любовь!
Вспоминаю будущую крестницу: красивая, интеллигентная, очень умная – окончила университет и консерваторию, прекрасная пианистка. Я мало с ней знакома, но нисколько в ней не сомневаюсь. Друг мой приходит и объясняет, что теперь в нашем храме служит новый священник, отец Владимир. Он был послом в Ватикане от нашего храма.
– Витя, а его не смутит, что я артистка, не воцерковленная, молитв мало знаю?
– Мы уже все объяснили ему, и его это не смущает. Главное – вы хороший человек. И Лена очень хочет, чтобы именно вы были ее крестной.
Отец Владимир был в Ватикане – вот почему около нашей церкви стали появляться красивые машины и прихожане стали совсем другие, интеллигентные и нарядные. Значит, привлекает священник. Я повторяла молитву за отцом Владимиром, но сам обряд как-то выпал из моей памяти. Зато помню, что после крещения все пришли ко мне домой на торжественный обед. Хотя я совсем не уверена, что для священника, приехавшего из Ватикана, он был достаточно торжественным.
Мы сидели на шестиметровой кухне, было вино, я что-то приготовила.
Я рассталась с крестницей на несколько лет. Слышала, что она уехала из Москвы, поменяв квартиру на Покровке на Тбилиси. Я подумала, что у них с тем грузином все в порядке.
Через несколько лет наш театр «Современник» поехал на гастроли в Тбилиси. Я позвонила Виктору и спросила, как мне найти мою крестницу Лену. Все ли у нее хорошо? Вышла ли она замуж? Оказалось, грузин бросил ее и уехал в Америку. Но зато она родила сына. Боже мой! Креститься, бросить хорошую квартиру в центре Москвы, родить ребенка – вот цена любви! А он ее бросил…
Я узнала адрес и телефон и разыскала свою крестницу. Она гуляла в парке со своим сыном, мальчиком лет пяти. Мальчик умный, красивый и явно тонкой душевной организации: когда его ровесник рядом с ним раздавил муравья, он разрыдался и упал на землю, а его мама сказала, что это «гурийская истерика».
Лена ушла с работы на обеденный перерыв, чтобы встретиться со мной, дальше с ребенком гуляла няня. Лена сказала мне:
– Вот видите, все старания были напрасны. Но зато у меня есть Илюша!
Она жила в центре Тбилиси, была довольна работой, могла платить няне.
Я спросила Илюшу:
– Кем ты хочешь быть?
– Летчиком! – прозвучал ответ.
Прошло еще какое-то время. В Тбилиси начались военные действия. Я слышала, что на площади, где жила Лена, были баррикады, взрывы. Лене удалось переехать в Израиль.
Это счастье, что с театральными гастролями можно повидать мир. Я была во многих странах, даже на Кубе, где видела дом Хемингуэя, встретила в магазине Маркеса и взяла у него автограф. «Мила, здесь Маркес!» – кричал артист Рогволд Суховерко на весь книжный магазин. «У меня дома есть Маркес». – «Да нет, живой!»
Мы познакомились: нас было три подруги – я, Галя Соколова и Лена Миллиоти. Лена представляла нас по очереди, с большим трудом говоря по-английски и вставляя в речь французские слова: вот Галя – она не только актриса, но и автор пьес, а Мила сочиняет песни.
– Мила, спой!
Они обе так настаивали, что я спела один куплет песни «Может быть». Понимаю, как это было смешно. Но Маркесу понравилось, и он всем дал автограф.
Так вот, однажды я с театром попала в Израиль. Тель-Авив мне не понравился, мне казалось, что это Земля обетованная, все должны улыбаться друг другу, море, пальмы. Но меня поразили русские разговоры на улице, бесконечные споры в магазинах.
Конечно, я позвонила Лене. К телефону подошел мужчина, сказал, что мамы нет дома, она в командировке.
– Ты Илья?
– Да.
– Как вы живете?
– Хорошо. Живем вдвоем, мама работает на интересной работе, а я стал летчиком, как и мечтал.
Как прекрасно, когда исполняются детские мечты!
Недавно я получила от Лены послание из Израиля, все через того же Виктора Фридмана: «Милая Людмила Ивановна! Посылаю вам вехи жизненного пути вашего крестника (к письму были приложены фотографии). Христианином он так и не стал, да и я вернулась к п