— Отстаньте! — молила она. — Что вам нужно от меня? — голос срывался на шепот, ее будто снова охватывал паралич, руки и ноги слабели, и уже даже небытие во мраке казалось избавлением.
Мирас же уходил с тяжелыми смешанными чувствами. Почва под его ногами вдруг стала вязкой, как болото, она с чавканьем втянула ноги парня. Он сам не заметил, как погрузился сначала по колено, по пояс, по шею. Мелькнуло мысль, что, наверное, это все. Не встретить ему единственную возлюбленную. Однако эта мысль отчего-то не показалась настолько ранящей, как раньше. Мирас закрыл глаза и по макушку погрузился в жижу. И вдруг оказался в мире живых. Он сам не понял, как это получилось, но вдруг увидел прямо перед собой дверь в склеп. Та была приоткрыта. Изнутри доносились шорохи и какая-то возня.
В смешанных чувствах парень спустился по ступенькам. Перед его взглядом предстала усыпальница, усыпанная увядающими цветами, два гроба и спины троих воришек, увлечённо снимающих украшения с тела Амаль, разматывающих с нее дорогой саван и обменивающихся похабными шуточками. Тело Мираса их не заинтересовало, видимо, одежда, выделенная Храмом, не представляла особой ценности.
Парень попытался отпихнуть одного воришку, но руки просто проходили сквозь того, не давая зацепиться. Тогда он просто взвыл от отчаяния и мерзости происходящего.
Услышав утробный звук, воришки подскочили и принялись озираться по сторонам. Один размахивал ножом, второй поднимал повыше факел, третий на полусогнутых ногах прижимал одной рукой к себе расшитый жемчугом саван, а другой хватался за все подряд.
Но, как ни странно, воришки выглядели не страшно, а комично. Мирас не выдержал и расхохотался. Звук эхом отразился от стен. Факел упал из ослабевших рук и погас. Воры заметались по усыпальнице, роняя все подряд, натыкаясь друг на друга и испуская вопли ужаса. Мирас видел всё это очень хорошо, несмотря на отсутствие света, и хохотал во все горло. Быть бесплотным призраком оказалось довольно забавно. У него не получилось прикоснуться к людям, но вот управлять порывом ветра удалось — он захлопнул входную дверь с оглушающим грохотом.
— Никто из вас не выйдет до тех пор, пока не вернете все, что вам не принадлежит! — взвыл Мирас упоенно.
Воришки, с обезумевшими глазами, покидали все, что напихали за пазуху и в карманы, и бросились к выходу. Дверь заклинило. Подельники принялись обвинять друг друга, пока один не содрал с мизинца тоненькое колечко с поблескивающим камушком и не выбросил в порыве ужаса, то запрыгало по лестнице, пока не оказалось у ног Мираса.
Парень наклонился и узнал старое колечко матери, украденное разбойниками. Рассердившись, он поднял даже не ветер, а целый ураган, все цветы закружило по усыпальнице, кувшины с благовониями обрушились на голову воришкам, оставляя глубокие ссадины и синяки. Потом дверь усыпальницы сдалась под напором обезумевших бандитов, и те, с нечленораздельными воплями помчались по кладбищу.
Мирас поднял колечко. Единственная память о человеке, посвятившем ему жизнь, подарившем ему годы безоблачного счастья и надежду на любовь. Оно странным образом вернулось к нему и подарило покой и легкую светлую грусть. Юноша припрятал было колечко в пояс, но потом испугался, что вновь потеряет, и надел на мизинец. Внутри сразу разлилось тепло, будто обняла матушка и шепнула слова ободрения.
9
Амаль сама не поняла, когда прикосновения прекратились. На тот момент она уже находилась в такой панике, что не смогла бы вспомнить свое имя. Состояние было такое, словно внутри надувается воздушный шар, еще одно мгновение, и он лопнет, разлетится на тысячи кусочков.
Девушка пробовала вспомнить хоть какие-то молитвы, но все слова напрочь стерлись из головы. Она осталась одна. С непослушными губами, обуреваемая неподвластными ей чувствами, во власти непонятно кого.
А потом раздался вой, сменившийся хохотом. Амаль осознала, что липких прикосновений больше не чувствует, осталось лишь ощущение сквозняка, будто с нее содрали одежду.
Девушка присела в полном бессилии. Что делать дальше, куда идти — она не представляла. Вечный Мир оказался не уютнее земного. Мирас пропал. Обещанная встреча с ушедшими родителями не состоялась. Амаль не удивилась бы и тому, что пятно света бы опять сузилось, заключив ее в крошечную тюрьму.
Хохот сменился словами:
— Никто из вас не выйдет до тех пор, пока не вернете все, что вам не принадлежит! — произнесенные загробный голосом с подвываниями и, как вдруг показалось, несколько нарочитым актерством.
Раздавшийся голос смутно напоминал голос Мираса. Амаль удивленно огляделась по сторонам. Что вообще происходит?
— Мирас! — позвала она сначала робко, а потом повторила уже более настойчиво: — Мирас!!
Но кроме стрекота кузнечиков до слуха не доносилось больше ни звука, похоже, ее нежеланный супруг ушел достаточно далеко, чтобы услышать. Ей не осталось ничего другого, как подняться и пойти за ним, правда, она совершенно потерялась, в какую сторону, и вполне возможно, что сейчас все отдалялась и отдалялась от него.
А Мирас застрял в мире живых. Он прибрал усыпальницу, сложил, насколько мог аккуратно, сломанные цветы, заново обрядил тело Амаль. Оно оказалось высохшим и легким, гниение и распад не коснулись его. Сейчас девушка уже не казалась Мирасу настолько отталкивающе-безобразной. Изможденной болезнью, одиночеством, печалью. Кто выглядел бы краше в её случае? Боль тисками охватила Мираса, когда он вспомнил сцену, увиденную в шаре. В чем вина этой девушки? Чем она заслужила свои страдания? Он испытывал к ней неприязнь поначалу, но разве она выбирала свою судьбу?
Убедившись, что тело Амаль выглядит достойно, Мирас поднялся по ступенькам и вышел наружу из склепа. Сдвинуть с места дверь не получилось, но зато получилось вызвать ветер, который и захлопнул ее. Парень увидел, что замок сбит и валяется в стороне. Поделать с этим Мирас ничего не мог, оставалось лишь понадеяться, что воришки надолго забудут дорогу на кладбище.
Юноша встал, раскинув руки к рассвету. Как красиво. Яркие краски разливались по небу, солнечные лучи прорезали облака сияющей короной. Бисеринки росы переливались на травинках драгоценными камнями. И в этом прекрасном мире живут люди, совершенно не ценящие эту красоту!
Впитав в себя силу начинающегося дня, Мирас направился к Храму. Не понимая, что именно хочет, без определенной цели, возможно, просто посмотреть, как живется Мауни и Хейко, после того, что они натворили.
Служители просыпались рано. Еще до первых лучей солнца они совершали омовение, чтобы не читать утренние молитвы с грязными руками и лицом.
— Еще бы умывали свои души, — проронил Мирас.
Служитель, нечаянно услышавший его слова, вздрогнул и обернулся. Он оказался молод и незнаком. Ни одного волоска не росло на его голове. Безбровое лицо казалось удивленным, но не испуганным, как у расхитителей усыпальниц.
— Кто здесь? — мягко поинтересовался служитель.
Пугать его Мирасу не хотелось.
— Бесплотный дух, — ответил он. — Проведи меня к брату Хейко, — попросил, пользуясь возможностью.
— Конечно! — с восторженностью ребенка отозвался служитель.
Он повел Мираса по тропинкам храмового сада, минуя лечебницу, прямиком к кельям. Дойдя до одной из запертых дверей, тихонько постучал.
— Разве брат Хейко не служит больше при лечебнице? — удивился Мирас.
Служитель помотал головой и вздохнул.
Дверь открыл не Хейко, а глубокий старик в храмовой одежде.
— Валид? — удивился он. — Ты пришел навестить нашего брата?
Мирас скользнул в дверь и увидел Хейко, тот лежал на скамье, прикрытый целым ворохом покрывал, бледный, постаревший, будто прошли десятилетия. Он вяло сминал пальцами верхнее покрывало. Глаза его провалились. Кожа казалась серой.
— Ты пришел, — прошелестел Хейко.
Мирас оглянулся, думая, что тот обращается к служителю, показавшему ему дорогу, но Валид еще стоял у дверей со стариком.
— Ты пришел за мной, — повторил болящий, и Мирасу стало понятно, что тот видит его. — С тех пор, как я не рассчитал дозу, дающую расслабление телу и языку, дав тебе испить слишком много, моя душа не может найти покоя, моя совесть истончает кости и травит кровь. Мауни пытался убедить меня, что ты бы и без того испустил дух, но у него не вышло. Мне затмил разум блеск его монет в тот день, однако получив причитающееся, я не стал счастлив. Ты проклял меня?
— Нет, — ответил Мирас.
— Я не верю тебе! — простонал Хейко. — На твоем месте мне бы хотелось тебя наказать! И что, кроме посмертного проклятья, может так истощить тело?
— Поначалу я возненавидел тебя. Оказавшись же в этом мире, понял вдруг, что просто хочу взглянуть в твои глаза. Ты наказываешь себя сам, не мое проклятие, — ответил Мирас и отступил назад. — Прощай!
10
Амаль шла и шла вперёд, привыкая обходиться без воды и пищи, наверное, окончательно осознав, что не только к прошлому не вернуться, но и ее представления о Вечном Мире оказались совсем иными, чем он сам. Идти без компании, пусть и навязанной, оказалось тоскливо. Пожалуй, только это роднило Амаль живую, и Амаль нынешнюю, что некому было поведать свои мысли, поделиться впечатлениями, разделить момент. Наверное, подвернись сейчас ей под руку кто угодно, даже Рамина, девушка бы не стала противиться этой компании.
Зацепившись за образ мачехи, Амаль четко представила ее надменно вскинутый подбородок, расправленные плечи, прямую стать. Та будто и впрямь пошла рядом.
— Ты помнишь, — заговорила вслух девушка, обращаясь к воображаемому образу, — как мы встретились впервые? Тебя привела сваха. Отец не слишком хотел жениться, но она убедила его, что негоже известному торговцу оставлять единственную дочь без присмотра, на нянек-мамок, бесправных рабынь и служанок без рода, племени и воспитания. Сваха сказала, что у нее на примете достойная молодая вдова с двумя девочками, примерно моего возраста. Отец согласился на встречу. Мы с ним все утро хихикали от волнения и предвкушали встречу. Я надела лучшее платье и нацепила все матушкины бусы, надеясь понравиться тебе. Сейчас я понимаю, что выглядела, должно быть, как ярмарочная обезьянка, но отец ничего мне не сказал, а я руководствовалась своим пониманием красоты. Слуги начистили серебро и хрусталь. Рабыни вымели всю пыль, которую могли. Ты вошла, в сопровождении свахи, — Амаль судорожно вздохнула, буд