Если раньше и были какие-то сомнения, что Близкий – это точная копия Далекого, то они рассеялись, когда Сорока распахнула переднюю дверь школы и вошла внутрь. Коридоры пустовали, но если бы она захотела, если бы постояла и подумала об этом, то услышала бы, как идут занятия. Далекие голоса выкрикивали ответы на вопросы, на бумаге скрипели карандаши и ручки.
И вот кто-то идет к ней. Кто это? Элизабет? Да, так и было – она шла, прижимая к груди стопку учебников, и увидев Сороку, расплылась в широкой улыбке.
– Привет, малышка! – сказала она.
Маргарет чуть не обернулась. Сила привычки: она считала, что никто никогда не будет с ней здороваться, никто никогда не станет с ней разговаривать, особенно друзья Эллисон.
Но это было не в Далеком. И Сороку здесь не травили.
Но все-таки ощущения были несколько странными… Она улыбнулась в ответ и заставила себя заговорить:
– Привет, Элизабет.
– Прекрасный день, не правда ли? – спросила Элизабет. По-прежнему улыбаясь, по-прежнему радуясь Сороке.
– Угу.
– Тебе надо отсюда куда-нибудь свалить. Сходить в торговый центр или еще куда-нибудь. Если хочешь, я пойду с тобой!
– А, нет. Нет, все нормально. Лучше остаться здесь, – сказала Сорока.
– Как хочешь!
На мгновение, всего на долю секунды, по лицу Элизабет пробежала тень. Она была девушкой, но при этом чем‐то еще. Чем-то невозможным, которое могло менять форму и превращаться во что‐то другое.
Но потом она снова стала просто девушкой. Элизабет улыбнулась. Бесконечно улыбаясь, он ушла по коридору.
Сорока обернулась.
Здешний по-прежнему был там. Или он ушел и вернулся? Или был в двух местах сразу? Или в трех-четырех?
– Ты все это время был здесь?
– Да.
– Вот прямо здесь? Все это время?
– Здесь и в других местах.
Сорока закатила глаза. Она вышла из школы, пошла по одной улице, потом по другой; бесцельно бродила, дав ногам волю.
И, возможно, потому что люди – рабы привычки, через десять минут она оказалась в начале Пайн-стрит. Ее улицы. А там, всего через несколько домов, был ее дом.
Точнее – идеальный вариант дома: со свежескошенной лужайкой, без коричневых пятен и ползучих сорняков, с распахнутыми настежь окнами, в которые лил солнечный свет, а на подъездной дорожке стояли три чистые блестящие машины.
Три автомобиля.
Семейный фургон матери и грузовик отца.
А значит, в этом мире она решила стереть то, что произошло. Вернула отца и очистила последние полгода от отголосков его рокового греха. В этом мире ее родители не разводились, потому что отец не изменял матери с ее единственной сестрой. В этом мире их приглашали на рождественский ужин. В этом мире бабушка с дедушкой по воскресеньям брали ее с собой на завтрак и, когда она уходила, клали ей в карман пятидолларовые купюры.
И третий автомобиль.
В этом мире Эрин не ушла, потому что Энн-Мэри больше не пила. В этом мире их идеальная полная семья так и жила в своем маленьком доме. В подвале – в спальне Эрин – горел свет. Сорока перешла лужайку и распахнула входную дверь, прежде чем поняла, что это безумие.
Родители смотрели телевизор в гостиной.
Все было чисто, аккуратно, дома недавно пропылесосили и вытерли пыль. Кухня слева была безупречно чистой. Подставку, полную чистой посуды, поставили на стол, чтобы та высохла. Пахло дезинфицирующим спреем, которым пользовалась мать, – Fabuloso. Справа был коридор, что вел к ее комнате и спальне родителей. А еще правее – лестница, которая вела, туда, где все еще жила ее сестра.
– Милая! – позвала Энн-Мэри с дивана. Она вытянула руки назад над спинкой и не глядя потянулась к дочке.
Сорока зашевелилась.
Она окунулась в объятия матери, и Энн-Мэри неловко обняла ее, смеясь над тем, как сильно ей пришлось выгнуть руки.
Габриэль Льюис протянул руку назад и сжал запястье дочери.
– Ужин в духовке, Сорока, – сказал он. И как только он об этом упомянул, она почувствовала запах лазаньи – ее любимой, с плавящимся сыром и горячими овощами, наполнявшими дом аппетитным ароматом.
Мать отпустила Маргарет, и Сорока с осторожностью, словно слова могли разбиться, спросила:
– Эрин дома?
– Она внизу, милая. Скажи ей, что ужин почти готов, хорошо? – попросила Энн-Мэри.
Сорока подошла к лестнице и посмотрела вниз, на подвал. Она знала, что эта сестра не будет похожа на ее реальную сестру – на сестру, которой нужно было заплатить, чтобы та взяла Сороку в кино, на сестру, которая оставила Сороку на пороге, не научив ее заботиться о себе.
Эта Эрин была бы идеальна, эта Эрин из драгоценного воображения Сороки, старшая сестра, которая ждала, надеялась и хотела любить младшую сестренку, заботиться о ней и проводить с ней время.
Эта Эрин не ушла.
Сорока остановилась на верхней ступеньке лестницы.
Она оглядела гостиную и поняла, что Здешнего тут нет. Неужели он остался снаружи? Разве он не заходил за ней в дом?
Она бросила взгляд на своих родителей – улыбавшихся, довольных, смотревших телевизор. Отец заметил, что она наблюдает, и подмигнул ей. По его лицу пробежала быстрая тень.
Но нет – это все еще отец. Сорока спустилась.
Дверь в спальню Эрин была открыта.
Маргарет увидела ее – свою любимую, идеальную и нужную сестру, которая лежала поперек кровати, согнув ноги в коленках и скрестив в лодыжках. Она читала книгу, но, когда заметила в дверях Сороку, захлопнула ее и улыбнулась. Эта улыбка осветила лицо Эрин. Она была так рада видеть сестру, что вся комната стала светлее.
– Господи, где же ты была? – спросила Эрин. Она перевернулась на кровати, свесила ноги и замахала ими взад-вперед. – Я прождала тебя весь день. Хотела пойти с тобой поплавать.
И Сорока тоже сильно этого захотела – больше, чем когда-либо в жизни захотела пойти поплавать с сестрой, чтобы они вдруг оказались там, на заднем дворе, в бассейне, в купальниках и с пучками на голове. Эрин с бирюзовым пончиком вокруг талии, а Сорока на своей пицце, с руками, опущенными в воду. Солнцем ярко светит, и они не обращают внимания на мать, которая зовет их на ужин.
– Пусть подождет минутку, – сказала Эрин, подплывая к сестре и выливая холодную воду из ладошки ей на живот. – А ты не можешь остаться здесь навсегда?
И она могла, могла, могла.
Сорока закинула руки за голову и поплыла вдоль бассейна, Эрин прыгала рядом, источник бесконечной энергии, пока наконец не поднырнула и не сбросила Сороку с матраса.
– Мне скучно, – сказала она. – Давай сыграем в игру.
– Какую? – спросила Сорока.
– Закрой глаза.
– В «Марко Поло»?[4]
– Закрой, – настаивала Эрин.
Сорока закрыла.
– Марко, – сказала она.
– Поло.
– Марко.
– Поло.
Сорока нырнула и промахнулась. Смех Эрин доносился словно с расстояния в миллион миль. Эрин всегда побеждала в «Марко Поло»: она плавала быстрее Сороки. Казалось, она всегда была в дюжине мест одновременно.
– Марко.
– Поло.
Сорока поплыла вперед, вытянув руки и внимательно прислушиваясь к любому шуму от Эрин, любой ряби на воде, любому дыханию. Конечно, она уже должна была добраться до края бассейна. Она пошла медленнее, осторожнее, размахивая руками. И уже точно должна была добраться до борта. Она что, ходит кругами?
– Марко.
– Поло… – раздался шепот прямо у нее за спиной. Сорока развернулась и резко метнулась вперед, но в руках был только воздух.
– Я больше не хочу играть, – тихо заскулила она.
– Нельзя уйти в середине игры, – ответила Эрин, одновременно и рядом с ней, и далеко, и повсюду вокруг. Сорока обиделась и немного смутилась. Разве Близь не должна была делать все так, как она захочет? Очевидно, что Маргарет уже не хотела плавать в бассейне. Она хотела, чтобы сестра вела себя лучше. Хотела ощущать себя в безопасности…
Сорока открыла глаза.
Бассейн растянулся в бесконечность, невероятное пространство голубой хлорированной воды, покрывшей весь мир. Целый мир стал лазурного цвета.
А потом Маргарет моргнула и очутилась на платформе бассейна. Эрин выжимала волосы, подпрыгивая на одной ноге, чтобы вытряхнуть воду из уха.
– Ты победила, – сказала сестра, и ее глаза на мгновение потемнели. – Ты победила, довольна?
– Но я тебя не поймала.
– Поймала, – возразила Эрин. – Гляди.
Она протянула руку, на которой была красная отметина, уже начавшая исчезать – безошибочный отпечаток ладони и пяти пальцев вокруг кожи.
– Это я сделала? – спросила Сорока.
– Будь осторожна в своих желаниях, – эхом повторила сестра.
– Прости.
– Не позволяй этому повториться, – пригрозила Эрин, но затем улыбнулась так широко, что Сорока не поняла, шутит ли она. Красная отметка исчезла. Они обсохли, оделись и сели за стол ужинать. Отец как раз рассказывал какую-то смешную историю, которая случилась с ним на работе. Мать так смеялась, что стакан чая со льдом дрожал в ее руке, а жидкость плескалась по стенкам, едва не выливаясь. Эрин поймала взгляд Сороки, когда та поднесла ко рту кусочек лазаньи, и подмигнула.
Это время в кругу семьи всегда было у Маргарет самым любимым. Если с отцом не случалось ничего интересного, он что-нибудь выдумывал, плел замысловатые истории, которые вечно доводили Сороку и ее маму до истерического смеха. Порой семья не могла отличить правду от вымысла, они обходили стол и голосовали. Победитель получал дополнительную порцию десерта.
Эрин выросла из этих обедов и все чаще на них не появлялась, но Эрин из Близкого сидела рядом с Сорокой, играючи пинала ее ногами под столом и ела лазанью, хотя в той были сыр и глютен – две вещи, которые Эрин поклялась никогда не есть.
А потом они закончили обедать и сели, скрестив ноги, вокруг кофейного столика, играя в «Монополию». Маргарет победила. И только после того, как солнце давно зашло и родители с сестрой сонно заковыляли спать, Сорока вспомнила, что это не настоящий мир. В реальном мире Энн-Мэри лежала в больнице, Габриэль подал на развод, Эрин, скорее всего, занималась йогой в конце трехдневной соковой диеты, а Сороке завтра надо было в школу.