Эллисон перестала плакать, и ее лицо уже было не такое красное, но руки по-прежнему дрожали. Лишь теперь Сорока поняла, что они дрожали не от печали, а от гнева – того, который наполнял тело Эллисон с самого момента ее зачатия.
Надо же.
И подумать только, Сороке когда-то нравилась эта девушка.
Перед ней стояла бедная, злая девчонка в очень короткой юбке и лифчике, который едва не выталкивал грудь из футболки. Сердитая, потерянная девчонка, которая научила Сороку, как наносить блеск для губ и не слизывать его, как надевать презерватив на банан, как заплетать волосы, и как вести себя так, как будто тебе нет дела ни до чего на свете. Сорока думала, что эта последняя часть была трюком, очередной уловкой, которой Эллисон Леффертс цепляла парней, но это было совсем не так. Эллисон действительно не заботило ничто на свете.
Было приятно наконец-то это узнать.
Но не настолько приятно, чтобы взять и передумать, но все равно. Прелесть была в том, что Эллисон погибнет именно такой, какой была при жизни: бешеной безжалостной сукой.
Сорока наблюдала, как далекая фигура открыла ворота, которые защищали крохотный городок Близкий от посягательств моря. Ей пришлось пройти несколько футов по щиколотку воды, прежде чем начался склон, и она снова оказалась на холме, послушно тащась к Сороке и Эллисон.
– Если ты не против, я бы хотела попасть домой, – сказала Эллисон. Но это было больше похоже на требование. Она скрестила руки на груди, и краем глаза Сорока увидела, как фигура у подножия холма остановилась, не зная, что ей делать.
– Домой? – повторила Сорока. – К сожалению, я вынуждена тебе сообщить, что это недопустимо.
– Ты что, пытаешься мне угрожать? – Эллисон фыркнула. – Обхохочешься.
Она нетерпеливо огляделась.
– Нас сюда привела дверь, так что я предполагаю, что та же самая дверь выведет нас обратно.
– Я же сказала, что это недопустимо.
– Серьезно, Сорока, ты собираешься меня убить?
Начались гляделки.
МаргаретСорока моргнула первой.
Эллисон снова осмотрелась и остановила взгляд на чем-то, что было в стороне от Сороки. Маргарет тоже это увидела: тонкий контур двери, которую Сорока нарисовала в спальне Брэндона. Должно быть, она забыла закрыть ее за собой, потому что сквозь нее мерцая, как дрожавший от жары воздух, виднелись очертания спальни Брэндона Фиппа – не застеленная кровать, одежда, лежавшая кучей перед тумбочкой, комод, на который кто-то поставил фотографию в рамке, где он с Эллисон смеется, пока они вместе едят рожок с мороженым (может, это подарок от Эллисон?).
Сорока сделала шаг вперед, преграждая ей путь, но она стояла слишком далеко, чтобы дотянуться и закрыть дверь. Кроме того, Эллисон увидела сарай Близкого и его дверной проем, который приведет ее на задний двор Сороки. В тихую ночь Дали, наполненную стрекотом сверчков. В свет луны на неподвижных водах надземного бассейна. К плавучему кругу в форме лебедя, который теперь стал бесполезен из-за тысячи порезов от лезвия бритвы.
Фигура у подножия холма так и стояла неподвижно, и Сорока чувствовала, как что-то внутри нее тоже застряло, как шестеренка, которая перестала вращаться от грязи и долгих лет плохого ухода, потому что ее как следует не чистили, кормили макаронами с сыром над кухонной раковиной, пока мать рвало в ванной.
– Ты была моей лучшей подругой, – прошептала Сорока.
Эллисон закатила глаза:
– Серьезно? Назови хоть три вещи, которые бы нас объединяли, Сорока. Ты как пиявка. Или та зверюшка, которая сигает за друзьями со скалы…
– Лемминг, – прошептала Маргарет.
– Сначала Эрин… В смысле, боже мой, она же на шесть лет старше тебя, а ты ждала, что она останется твоей лучшей подругой, будет с тобой тусить и повсюду брать с собой. Потом была я, а теперь кто? Клэр Браун? Бен? – Эллисон снова закатила глаза и на этот раз рассмеялась от души. – Я вижу, как ты сидишь с ними на обеде. Совсем скатилась, Сорока. По крайней мере, теперь у тебя есть хороший шанс, что ты кому-то понравишься в ответ. Только жаль, что они неудачники.
– Я тебе не верю, – ответила Маргарет. – Я не верю тебе – мы были подругами много лет, Эллисон, и ты говоришь…
– Я говорю, что ты раздражала меня с самого начала, именно это я и хочу до тебя донести. Но и от тебя была польза. Ты всегда была рядом, когда мне было скучно, когда я хотела чем-нибудь заняться. Но потом ты очень быстро стала бесполезной, Сорока. Потом ты пошла и отсосала моему парню. Ясно, как это работает?
– Но я не…
– Не напивайся до потери сознания и не позволяй парням увести тебя к себе в спальню. Тут же все чертовски ясно, – сказала Эллисон.
– Это не так работает, – возразила Сорока, и ее голос стал немного громче, а фигура у подножия холма сделала еще один неуверенный шаг вверх. – Тут нет моей вины.
– Как скажешь. Вещай и дальше, чтобы тебя перестали клеймить шлюшкой. Мне это не интересно. И я иду домой.
Эллисон пошла так быстро, что застала Сороку врасплох, и прежде чем та поняла, что происходит, Эллисон сильно ее толкнула. Маргарет упала на колени на вершине холма, а яркое солнце припекало, пока она смотрела, как Эллисон решительно заходит в спальню Брэндона, ни разу не оглянувшись, как она захлопывает за собой дверь, закрывая склон холма, закрывая солнечный свет, закрывая Сороку, также как почти семь месяцев назад, когда она приняла сторону Брэндона Фиппа и больше ни словом не обмолвилась с Маргарет.
Сорока осталась стоять на коленях. Она позволила себе сесть и дала солнцу согреть лицо, дала звукам океана заглушить все остальное.
А потом она глубоко вздохнула и поднялась на ноги.
Что ты делаешь? Я думал, что на этом все и закончится.
Но Сорока никак не могла сосредоточиться. Она до сих пор слышала, как кровь стучит у нее в ушах. Кожа была горячей и липкой. Ее переполнял гнев, который гудел и пульсировал, который никак не хотел стихать, который нужно было выпустить.
И поэтому Маргарет решила дать ему выход.
Она позволила гневу овладеть собой.
Девочка достала ручку. И открыла еще одну дверь.
Сорока не была уверена, что это сработает, потому что никогда раньше не была в этой комнате, но как только она вошла внутрь, то поняла, что у нее получилось. Вот мини-холодильник в углу. И узкая двуспальная кровать. И письменный стол, и шкаф. Все обычное и одинаковое в своей простоте.
В углу стоял аккуратно свернутый коврик для йоги. На кровати лежали сложенные тренировочные штаны. На стене висел плакат с изображением женщины, стоявшей по щиколотку в океане. На нем каллиграфическим почерком было написано: «У тебя есть лишь ты сам! Погляди! Сделай! Стань!»
Рюкзак цвета хаки, прислоненный к тумбочке.
Стены из шлакоблоков, которые объединяли все комнаты общежитий в Америке.
Эрин не было дома.
Сорока заставила себя успокоиться. Она нашла в себе гнев, который тек по телу, и сосредоточилась на том, чтобы успокоить его, сфокусировать, направить на единственную цель.
Она осмотрела то место, в которое ушла из дома сестра.
Там не было даже фотографии кого-то из семьи Льюисов. Нет, здесь была Эрин и группа девушек в одежде для йоги. Здесь была Эрин с парнем, который, возможно, был ее бойфрендом. Они обнимались, и камера поймала их смех. Парень повернулся к Эрин, как будто только что поцеловал ее или только-только собрался это сделать. Здесь была Эрин в сложной асане, ее ноги были скрещены так, что даже смотреть больно, а одной рукой она касалась земли. Ее глаза закрыты, а лицо выглядело совершенно безмятежным, как будто это движение легкое, естественное, удобное.
Она подняла последнюю фотографию, осторожно открыла простую металлическую рамку и вытащила снимок, как археолог, выкапывающий что-то хрупкое и старое.
За первой последовали еще две фотографии Эрин, и на обеих она была изображена в одинаковых позах, с одинаковым выражением безмятежности на лице.
Сорока аккуратно разорвала их пополам.
Потом она переключила внимание на остальную часть комнаты. И начала методично все уничтожать.
В корзинке на холодильнике Маргарет нашла острый кухонный нож, которым разрезала простыни, одеяло и занавески Эрин – сделала длинные глубокие разрезы, когда добралась до подушек, от которых перья разлетелись по воздуху. Потом разбила остальные рамки и разорвала все фотографии на куски. Она испытала особое чувство удовлетворения, когда сорвала плакат со стены – что эта фигня вообще значит? «Погляди! Сделай! Стань!» Это было так похоже на Эрин – вкладывать столько энергии в мотивирующие надписи, которые на деле оказываются бессмысленными, если над ними задуматься.
С помощью ножа Сорока разрезала всю одежду Эрин на ленты, опустошила шкаф, убедившись, что ничего не осталось нетронутым. Чувственные бюстгальтеры. Дорогие штаны для йоги. Футболки с надписями типа «Дыши», «Будь», «Люби». Потом она сосредоточила внимание на столе, разрезала все бумаги, перевернула ящики и наконец молотком, который нашла в небольшом наборе инструментов под кроватью сестры, разбила ноутбук, вдребезги, на миллион кусочков пластика, металла и проволоки. Невосполнимый урон.
Сорока на минуту остановилась посреди комнаты, чтобы поискать Здешнего.
Вон он, в одном из верхних углов комнаты, где стена соединялась с потолком: крохотный паучок на крохотной паутинке, который наблюдал за ней.
Закончив, Маргарет подумала, не оставить ли записку.
Но решила воздать должное сестре.
Если Эрин всерьез задумается, то и так точно поймет, кто это сделал.
Поэтому Сорока просто нарисовала себе другую дверь и оставила беспорядок за спиной.
Следующий человек, которого она посетила, оказался дома. Сорока осознала это мгновенно, так чувствуешь покалывание на коже, когда кто-то за тобой наблюдает.
Она оказалась в гостиной небольшого домика. В центре комнаты, напротив телевизора, стоял синий двухместный диванчик, который казался слишком большим для такого жилья. Ей было видно кухню через проем в стене и ванную в конце короткого коридора, который заканчивался открытой дверью.