ж… Ань, серьезно. Это не та тема, которую я хочу обсуждать.
— Прости, — перевожу взгляд на тусклую лампочку.
— А у меня родители в секту ударились, — невесело отзывается Рома. — и по совету их духовного наставника отказались от меня, потому что он во сне увидел, что я одержим дьяволом.
— Что?! — охаю я.
— Поэтому-то я достиг успеха, потому что подписал контракт с темными силами, — Рома медленно моргает.
— Ты серьезно? — недоверчиво смотрю в его мрачное лицо. — Скажи, что шутка.
— Нет, — отвечает серьезно и с толикой тоски. — Продали квартиру и укатили куда-то в Непал после того, как я отказался проходить ритуал очищения.
— Они и мне предлагали.
— Да? — Рома удивленно вскидывает бровь.
— А я зря рассмеялся в тот момент, — Тимур чешет щеку, — и они мне в лицо плеснули какой-то хренью жирной и убежали с криками об апокалипсисе.
— Почему не сказал?
— Я не знаю, Тим.
Я ничего о Роме и Тимуре не знаю. И мне от этого грустно, и я хочу это немедленно исправить и свернуть разговор о родителях в более позитивное русло.
— А какие у вас любимые цвета?
М-да. Могла же спросить о чем-нибудь другом. Вдыхаю пар, который отдает еловыми иголками и древесной смолой.
— Желтый, — отвечает Тимур, а поперхнувшись, прижимаю ладонь ко рту.
— Желтый?
— Да, — он кивает.
— Неожиданно, — Рома приподнимает брови. — Вот это откровение. Так вот почему у тебя горшок с фикусом желтый в кабинете?
— Ты лучше скажи, какой у тебя цвет любимый, — Тимур сердито хмурится.
— Черный.
— Чернов любит черный? — Тимур насмешливо вскидывает бровь. — Брешешь.
Вглядываюсь в глаза Ромы. Врет.
— Признавайся.
— Салатовый, — Рома закатывает глаза, — такой вырвиглазный салатовый.
— Я уж думала розовый.
— Твоя очередь. Какой ты любишь цвет? — с нетерпением шепчет Тимур.
— Красный, — пожимаю плечами.
— Цвет страсти, — Тимур поддается в мою сторону и шепчет на ухо, — это намек?
Я сижу вся мокрая и тяжело дышу через рот, как задыхающийся мопс. Какие тут намеки? Я просто люблю красный.
— Намек на то, чтобы мы тебя в четыре руки отстегали березовыми вениками? — шепчет с другой стороны Рома. — С нами можно без намеков, Анюта.
Соскакивает с лавки и вытаскивает из ведра два веника. Стряхивает воду, пристально глядя на меня:
— Ложись на животик, Анюта.
Тимур со смешком выхватывает из рук Ромы один веник и разминает плечи:
— Поддерживаю.
Голые, по груди и напряженным животам стекают капли пота к лобкам. Возбуждены, и веники в их руках добавляют какого-то соблазнительного безумия.
— На живот, — Тимур с угрозой бьет веником по ноге, и его впечатляющее и желанное достоинство покачивается, гипнотизируя меня темной головкой.
Я сглатываю и ложусь на живот, закусив губы.
— Поехали…
Рома поглаживает голени и бедра, Тимур — спину. Медленно, с чувством и расстановкой. Никаких поползновений к близости. Начинают похлопывать от пяток до лопаток, а после преходят к подстегивающим ударам. Боли и дискомфорта я не чувствую. Мне хорошо. Кровь разгоняется по всему телу, меня охватывает нега и слабость.
Вновь поглаживают и опять умело и интенсивно стегают. Я аж постанываю от удовольствия. Теперь прижимают веники к коже, захватывая ими горячий воздух. Мышцы плавятся, и я чувствую себя амебой.
— Давай на спинку, — Рома помогает мне повернуться, заглядывает в глаза и улыбается. — Хорошо?
Я лишь киваю в ответ и закрываю веки. Поглаживают, похлопывают и посмеиваются, когда я в очередной раз издаю тихий и одобрительный стон. Как мало надо для счастья и как бы я хотела этот момент растянуть в вечности.
— Садимся, — Тимур медленно и аккуратно усаживает меня.
Выдерживает минуту и помогает встать:
— Так, без резких движений.
Перед глазами все плывет, и глупо улыбаюсь. Выводят из парилки в душевую, и Рома обливает меня из черпака теплой водой, которая после горячего и влажного пара кажется холодной. Охаю и под смех Тимура прижимаюсь к нему. Взвизгиваю, когда Рома безжалостно плещет на спину воду, а затем смеюсь.
Через минуту сижу укутанная в полотенце за столом в предбаннике с чашкой травяного чая из термоса. Передо мной Рома и Тимур в халатах. Смотрят на меня, а я смущенно улыбаюсь. На душе легко и спокойно. Тимур копается в кармане халата и через секунду протягивает золотое кольцо с изумрудом:
— Будь нашей женой, Одинцова, — серьезно вглядывается в лицо.
— Давай жить неправильно, — Рома ласково улыбается.
Я теряю дар речи. Слезы выступают на глазах, и я молча протягиваю руку. К черту правила. Я жила все эти годы по правилам, а живой чувствую только сейчас.
— Надеюсь, подойдет, — Тимур неловкой улыбается и нанизывает кольцо на безымянный палец, — бабушкино.
И тут я не выдерживаю и всхлипываю. Кольцо будто ждало меня. Размер в размер. Прижимаю ладони к лицу и перевожу взгляд с Тимура на Рому. Слезы ручьем текут по щекам.
— Господи, — Рома откидывается назад и закрывает глаза, — я думал, откажет.
— Да кто же после бани отказывает? — Тимур смеется, но я слышу в его смехе облегчение.
Позади поскрипывает дверь и в предбанник заглядывает бабушка Маша:
— Ну? Согласилась.
— Согласилась, бабуль, — Тимур улыбается во все тридцать два ровных и белоснежных зуба.
Глава 60. Набедокурили
Бабушка Маша смахивает слезы, подскакивает ко мне и хватает меня за руку. Смотрит на колечко с изумрудом, всхлипывает и поднимает глаза:
— Подошло!
Я киваю, и она тянет меня за собой:
— Пошли, милая, пошли!
Я едва успеваю сунуть ноги в кроссовки.
— Ой, а я так распереживалась! Даже рюмку настоечки махнула для смелости! Тимур бы натворил дел, если бы ты отказала, и Рома бы за ним. Со школы ведь любят.
У кустов крыжовника останавливается и обнимает меня. По голове гладит и приговаривает:
— Одного мужика сберечь тяжело, а тебе с двумя придется, но если любишь… — заглядывает в глаза. — Любишь?
— Люблю, — тихо отвечаю я, — но страшно.
— И с одним страшно, Аня, — бабушка Маша улыбается и обхватывает лицо. — В любви всегда страшно и ничего непонятно. Я своего схоронила и до сих непонятно за что полюбила. Вредный был, ужас.
Увлекает за собой по дорожке между кустов и аккуратных грядок к дому. Кутаюсь в полотенце и улыбаюсь. Мне рядом с бабушкой Машей уютно и безопасно, будто она моей крови и родства.
— Рубаху надень. Она на кровати лежит, — говорит бабушка Маша на пороге комнаты, — я тебе затем косы заплету.
И вот сижу я на стуле, в белой рубахе с милой вышивкой васильков по вороту, рукавам и краю подола. Бабушка Маша косы мне заплетает и тянет тихие напевы без слов. Вот уж точно мне сейчас ничего непонятно. Ко сну меня еще никто не готовил.
— Я до мужа любила одного паренька, — шепчет баба Маша и вздыхает, — да что уж. Я его и сейчас вспоминаю вечерами, но это не отменяло моей любви к мужу. Конечно, Даниле говорила, что только его одного и на всю жизнь, но ведь тот тоже в душу запал. И как я себя корила за светлые воспоминания, Аня. В подушку плакала, винила себя, корила. И как стыдно было перед Данилой. И никому об этом не говорила, даже подругам, только тебе… Да и тебе не стоило рассказывать. К чему тебе все это старческое нытье.
Я оглядываюсь. Печально улыбается:
— До глубокой старости пронесла этот секрет. Умер уже, наверное.
К горлу подкатывает ком, а глаза жгут слезы. Прожить столько лет в чувстве вины и не иметь возможности ни с кем об этом поговорить!
— Как его звали?
— Юра, — бабушка Маша с ласковой тоской улыбается. — Белобрысый, шутник, а глаза голубые-голубые, — касается моего лица, — любите, Аня, и не оглядывайтесь на других, а то будешь в старости, как я, девчонке молодой косы заплетать и плакаться о моем Тимурчике или Роме.
— Или сразу о двух, — тихо смеюсь и утираю теплые слезы с щек. — План был сбежать от двух.
— Любите вы, девки побегать, — бабушка Маша качает головой, — а мужикам дай только погонять красавиц. И это правильно. Нечего сразу их принимать.
Стоит ли бабушку Машу посвящать в подробности того, как у меня с Тимуром и Ромой все закрутилось?
— У нас все очень непросто, — обтекаемо отвечаю я.
— Ну еще бы, — бабушка Маша умело и ловко подвязывает косы лентой. — С Тимуром и Ромой просто? Это что-то из сказки, — вглядывается в глаза и хмурится, — набедокурили?
Очень хочется наябедничать на Рому и Тимура, чтобы получить дозу поддержки от милой старушки. Они устроили мне такой эмоциональный аттракцион, что даже опытная женщина лила бы слезы.
— Набедокурили, бабуль, — раздается мрачный голос Тимура. — Сглупили и пошли на поводу мальчишеских обид, а под ними так и тлела влюбленность. Вспыхнула при новой встрече, опалила и взяла злость, когда вновь в глазах увидел равнодушие. Это было больно, Аня.
Стоит в проеме, привалившись к косяку плечом. Рубашка расстёгнута под воротом на несколько пуговиц. Из темноты коридора подает голос Рома:
— И это нас никак не оправдывает, Анют. Я хотел верить, что вырос из детских штанишек и пытался себя в этом убедить очень сомнительными способами. И как бы нам ни было больно и обидно, мы не имели права делать больно тебе. Мы не умеем любить. Нам проще дернуть девочку за косичку, чем сказать, что она красивая и милая, потому что тогда ее презрение не так обидит. мы же сыграли на опережение и первыми укусили. Только вот не укусов хочется, Анюта.
— Определенно не укусов, — Тимур прямо и открыто смотрит на меня. — Ань, все могло быть по-другому, верно?
— Верно, — тихо соглашаюсь я. — У меня не было цели в школе вас дразнить или обижать, а после я пришла к вам за помощью… — я сглатываю ком слез. — Я не должна была приходить…
— Должна была, — Тимур переводит хмурый и темный взгляд на окно, — это мы вновь взяли и больно дернули тебя за косичку. Так сильно, что скальп содрали.