– За грибами сегодня пойдём? – спросила Янка, останавливаясь в шаге от Яра и снова открывая свой красный, очерченный мягкими пухлыми губами рот, чтобы зевнуть. Яр на секунду выпал из реальности, разглядывая его и невольно представляя, как эти губы смыкаются вокруг него.
Яр мотнул головой. «Надо запретить таким как она открывать рот, – подумал он. – Вообще запретить зевать до восемнадцати лет».
– Мне понравилось вчера, – Янка наконец закрыла рот и теперь смотрела на Яра, широко открыв глаза.
– Дров надо наколоть, – буркнул Яр и отвернулся, чтобы уйти к чёртовой бабушке, подальше от неё.
Уйти далеко он не успел. Сделал только шаг, когда почувствовал тёплые пальчики на своей руке.
Яр дёрнулся было, но пальцы держали неожиданно крепко, так что пришлось развернуться – и чуть не столкнулся лбами с рванувшимся вслед за ним Янкой.
В глазах Журавлёвой, оказавшихся настолько близко, что захватывало дух, плескалась обида:
– Я с тобой хочу!
Никогда ещё Яр не чувствовал такой неуверенности, такой растерянности и полной дезориентации в пространстве. Этому голосу было невозможно возражать. Эти требовательные нотки – вперемешку с детской ещё обидой – лишали любой возможности сопротивляться, оставляя только одну возможность – злиться на себя. Яр стоял, молча глядя в светлые, какие-то даже прозрачные, как дымчатый оникс с тёмными прожилками, глаза, и не знал, что сказать, хотя сказать надо было просто: «Нет».
– Ну! – Яна дёрнула его за руку ещё раз, уже, кажется, просто пытаясь вытолкнуть за дверь.
– Штаны одень, – сипло потребовал Яр и, понимая, что уже сдался в душе, закончил, – и пошли.
Ярик не знал ни тогда, ни потом, что эта девчонка в нём нашла. Почему прицепилась именно к нему. Всегда думал, что это просто… каприз. Что той попросту нравилось соблазнять мужиков. Все они – белые, рыжие, красные – были такими. Все, кого встречал Яр до тех пор.
Он знал, что нет ничего особенного в нём самом. Девушки, правда, вешались на него всегда – но девушки всегда вешались на здоровых молодых мужиков, особенно когда где-то рядом гремела война.
Зачем Яне было вешаться на мужиков? Яр понять не мог. И это злило его до сих пор.
Он смотрел на фотку, которую, робея и не глядя в глаза, притащил Хрюня в лазарет, и только сильнее убеждался в том, о чём думал всегда. Смотрел на эти красные губы, которым не требовалась помада, на эти шальные, бессовестные глаза – и понимал, что по-прежнему сходит с ума.
Очнулся Яр в больнице и в первые секунды только устало сквозь зубы застонал, потихоньку начиная припоминать, что натворил. Живой мог быть прав или не прав, но после такого делом принципа было для любого блатного сжить со свету беспределящего петуха.
У Яра оставалось несколько дней – может, неделя или две – пока его прикрывал бы лазарет. Потом оставалось разве что прятаться в ШИЗО. Заложить кого-нибудь ментам и податься в хату к шерстяным… Вот только это тоже был не вариант.
Яр стиснул зубы и попытался перевернуться на другой бок, игнорируя нахлынувшую боль – правый он уже основательно отлежал.
Положение ухудшалось слишком быстро, чтобы рассчитывать на то, чтобы протянуть десять лет. Можно было бы подать на УДО, но до половины срока было ещё далеко. ШИЗО и чуть ли не еженедельно – лазарет… Пока что в голову приходило только стиснуть зубы и терпеть.
Сева появился на третий день – глаз он больше не прятал, разве что чуть-чуть. Подобравшись к Яру поближе и равнобокими полукружиями размазывая по полу грязную воду, сообщил:
– Тебе от мамы привет.
Яр поднял бровь.
– У нас такое есть?
Сева кивнул.
– Тебя неделю где-то продержат, потом будут по понятиям дело разбирать. К Лысому тебя зовут.
Яр кивнул и уставился в потолок. Это конец. Можно было бы ещё попробовать бежать… только не на разбитых в хлам ногах.
Сева тем временем подошёл вплотную и, порывшись в кармане, опустил на койку рядом с Яром измятое фото. Яр скосил глаза и поджал губы.
– Я спрятал. А то могли бы разглядеть…
Яр взял фото, осторожно разгладил и убрал подальше от Севиных рук.
– Что разглядеть?
– Лицо, – Сева быстро отвернулся. – С тобой надоест разбираться, за ней кого-нибудь пошлют.
Яр похолодел. Помолчал, а затем произнёс:
– Теперь-то что?
Сева внимательно, с каким-то изучающим любопытством, глядел на него. Но Яр не собирался продолжать разговор, и Сева тоже не знал, что ещё сказать.
Яр осторожно разгладил фотографию и убрал под подушку, накрыв рукой. Так, касаясь кончиками пальцев укутанных в белую ткань плеч, он почти мог поверить, что Яна лежит рядом с ним.
К Лысому Яр всё-таки пошёл. Собирался как на казнь, хоть и верил где-то в глубине души, что как-нибудь этот день переживёт. И невозможно, нестерпимо жалел, что уже не может успеть позвонить.
В хате блатных в седьмом бараке сидело по койкам пять человек – некоторых Яр знал, но видел только мельком.
Тут же, в петушином углу сидел Живой. Яру так и хотелось спросить, а где же двое быков, но он промолчал.
Остановившись рядом с Живым, Яр достал из-за уха сигаретку и закурил.
– Мама, ну чё, – произнёс державшийся в тени, но, судя по силуэту, и правда лысый зек. – Будешь говорить?
Стоявший в сторонке ото всех светловолосый мужик посмотрел на него.
– Ну, твой Живой нарушил договор. Уже год как решили – без согласия не петушить.
Лысый не ответил ничего. А мама добавил:
– Я уже устал говорить.
– Живой теперь не мой, – оборвал его Лысый, – разбирайся с ним сам.
– Хорошо. А в следу…
Лысый поднял руку, обрывая разговор.
– Живой, чё-то хочешь сказать?
Живой, бледный как мел, молча переводил взгляд с одного на другого и молчал.
– Я бы вот, – Лысый нагнулся, скрипя досками шконки, и лицо его наконец выдвинулось на свет. – Обоих урыл.
Никто не ответил.
Лысый хрустнул пальцами, выставляя их перед собой, а затем произнёс:
– Ладно, на пять минут вышли вон. С этим… беспредельщиком-петухом я ещё не говорил.
Блатные по одному стали вставать со шконок и двинулись прочь. Последним вышел, зло кривя порванные с уголков губы, Живой.
Яр не смотрел на него. Всё это время он разглядывал лицо Лысого, которого абсолютно определённо знал, но, кажется, настолько давно, что и вспомнить толком не мог. И будто подтверждая его слова, едва дверь захлопнулась, Лысый произнёс:
– Ты бля совсем охренел, Толкунов. На воле был уёбок, а здесь-то думал бы головой.
Яр ещё раз всмотрелся в его лицо.
– Не узнал?
– Смутно, – мрачно ответил Толкунов.
– Почему Богатырёва не убил? Тебе что, одним больше, одним меньше. Нет, надо было задницу подставлять?
Яр молчал.
Лысый встал и, крякнув, подошёл вплотную к нему.
– Да и сел из-за какого-то дерьма, как полный урод. Эта девчонка, которую ты шлёпнул, это та?
– Какая та?
– Ну эта… которая слила в унитаз сто косарей?
Яр впервые за десяток лет покраснел.
– Чёрт.
– Вспомнил?
– А то.
Лысый покачал головой. На секунду Яру показалось, что тот разводит руки в стороны, чтобы его обнять, но если этот жест и промелькнул, то тут же исчез.
– Полный урод, – Лысый усмехнулся и покачал головой. Потом поджал губы и немножко отошёл назад. – Меня за тебя Лесной просил. Но это полный пиздец тебя прикрывать. Да и сам хорош… Хоть бы зашёл на поклон.
Яр последние слова пропустил мимо ушей.
– Тук?.. – растерянно спросил он.
Лысый не ответил ничего. Отвернулся и двинулся обратно к своей шконке.
– Ты когда начнёшь думать головой? – бросил он через плечо.
Теперь уже не ответил Яр.
– И что мне теперь делать с тобой?
Яр снова промолчал.
– Ты хоть знаешь, что тебя проплатил Журавлёв?
– Да.
Лысый покачал головой.
– Дерьмо, – вздохнул и добавил. – Ладно. Ты человек взрослый, должен понимать. У меня здесь закон. Понятия, да?
– Да.
– Если бы мама не попросил, я бы ничего не смог сделать ни для Лесного, ни для тебя. Но мама хорошую отмазу тебе подвёл.
Яр кивнул головой.
– Будешь сидеть тише воды, ниже травы – не буду трогать тебя. Может, разок избить прикажу – и всё.
Яр поджал губы и кивнул.
– Но если ещё раз… – Лысый наклонился, подставляя под тусклый свет лампы искажённое злостью лицо. – Швабрить будешь все десять лет. Дошло?
Яр последний раз кивнул головой.
– Всё. Пошёл.
Какое-то время к Яру никто не подходил. За окнами медленно расцветал май, и хотя сквозь заслоны бараков и ряды колючей проволоки видно не было почти что ничего, Яр всё же чувствовал, глядя на узкую полоску травы вдалеке, как сердца касается живительный солнечный свет.
В его углу в бараке было темно, и читать он выходил в основном во двор. Но времени вообще стало меньше – с первых чисел мая его запрягли работать на производстве. Время стало двигаться немного быстрей, но от вечной темноты барака, от мрачных, убегающих в сторону, едва они касались его, взглядов мужиков и от ощущения полнейшей безысходности, от понимания того, что впереди ещё десять лет, с новой силой накатывала тоска.
О Журавлёве-старшем Яр почти не думал – только перед сном иногда представлял, как уничтожит его.
С младшей было сложней.
Она снилась по ночам. В основном то лето, когда всё пошло под откос.
Посылки продолжали приходить – пару раз за неделю не приходило ни одной, но тогда в следующий раз приходило сразу две. Но этого было мало. Яр хотел поговорить.
В бараке был один на всех общий телефон, но к нему не подпускали петухов, так что Яру оставалось на аппарат только смотреть. Сжимать кулаки и вспоминать последние слова Лысого: «Швабрить будешь все десять лет». В том, что Лысый не шутил, сомнений не было – это Яр уже испытал на себе.
Медленно и неуклонно приближался день свиданий, и оставалось только надеяться, что на сей раз Яр не загремит никуда – ни в ШИЗО, ни в лазарет. Он за несколько дней перестал выходить во двор, чтобы не вляпаться в какое-нибудь дерьмо, и всё больше смотрел на фото, измятое теперь уже в конец.