Когда в середине мая я просыпаюсь в постели Марка и всё ещё чувствую руку Яра на своём бедре, я понимаю, что нужно что-то менять. И первым, что я меняю, оказывается Марк – хоть мне и было какое-то время с ним хорошо, я абсолютно отчётливо осознаю, что он никогда не сможет дать мне то, что давал Яр.
Работу я менять не хочу, но этой весной меня снова тянет фотографировать места, где нет людей, и я по-новому ощущаю их красоту. Я проявляю фотографии сама и кладу их в посылки, потому что больше всего хочу, чтобы на этих фотках кроме деревьев и едва зеленеющей травы были вместе я и Яр.
Так я обхожу с фотоаппаратом Москву и заново её узнаю. Теперь у меня есть цель, и фото получаются совсем не такими, как в прошлый раз.
Впрочем, кроме как отправлять Яру, мне некуда их девать. Работа остаётся работой и продолжает идти своим чередом.
После майских праздников у меня берут ещё одно интервью. Я крашусь в этот день, что в последнее время делаю не часто – не для кого. Фотки получаются такие, что у меня сердце щемит от желания, чтобы их увидел Яр. Но в этот раз я почему-то не рискую отправить ему даже журнал.
В целом, у меня такое чувство, что Яр занимает мои мысли на сто процентов – и ещё на два. Попытка жить без него провалилась с треском – наверное, это нужно признать. Конечной точкой в осознании моей болезни становится момент, когда мне приводят фотографироваться зрелого мужика – для рекламы каких-то спортивных товаров. У него очень фактурное лицо, но всю сессию я не могу понять, кого он мне напоминает. И только когда фотки лежат у меня на столе, я абсолютно отчётливо вижу, что все четыре часа съёмок заставляла его садиться в те позы, в которых обычно сидел Яр. Я даже ракурсы выбирала те, с которых смотрела на Толкунова сама.
Это осознание, впрочем, не меняет ничего. Я здесь, а Яр там. И ничего, кроме посылок, я для него сделать не могу.
Какое-то время я перевариваю эту мысль, а потом испытываю непреодолимое желание врезать себе по башке. Я, конечно, не самая прилежная ученица, но могла бы вспомнить про возможности подать на апелляцию, оспорить решение и т. д. и т. п.
Поисками подобных путей я и занимаюсь следующие несколько дней. И довольно быстро сталкиваюсь с проблемой, что не знаю о случившемся ничего. Только то, что была девочка, до ужаса похожая на меня. И еще, пожалуй, то, что Яр ходил к проституткам. Не знаю, что из этого меня больше злит.
В общем, первым делом я еду к Кате, потому что больше на фирме Яра не знаю никого. И в тот же день с некоторым (не слишком, впрочем, сильным) удивлением узнаю, что Катя уволилась и уехала в Канаду. Логично, учитывая то, что фирма Яра на момент вынесения приговора балансировала на грани банкротства.
Я начинаю выяснять, куда делся Роман – я ведь помню тот разговор, который краем уха зацепила. Но и Романа след простыл. Вообще такое чувство, что исчезли все, кто был связан с этим делом хотя бы краешком руки.
Я трепыхаюсь ещё какое-то время, иду в бордель, который, к слову, называется красивым словом «модельное агентство». Парня, который здесь у руля, я видела пару раз – и вовсе не тогда, когда моделей искала. Он тоже, похоже, меня узнал. Усмехается неприятно и спрашивает:
– Работу пришла искать?
Мне становится противно, но тему я развивать не хочу – всё равно никто из моих старых знакомых по дому Яра не поверит, что у меня всё хорошо. Я осторожно задаю несколько вопросов насчёт предоставленных Яру услуг, но мне довольно быстро становится понятно, что здесь со мной никто не станет говорить. Я сажусь в машину и собираюсь ехать домой, но где-то на полпути меня застаёт звонок. От голоса, который звучит в трубке, бегут по спине мурашки и стынет кровь.
– Я же тебе говорил, не лезь, – напоминает отец.
Я молча вешаю трубку и резко делаю поворот – домой я ехать уже не хочу и вместо этого еду к Туку.
Странно, но Тук повторяет мне почти то же самое, что уже сказал Журавлёв:
– Я же тебе сказал, не лезь.
– Почему? – я пытаюсь высмотреть ответ в его лице, но не вижу ничего. – Кантимир, я не могу так. Я должна сделать что-нибудь для него.
Тук поджимает губы и какое-то время молчит.
– Живи, – говорит он.
– Что?..
– Просто живи. И не вляпайся больше ни в какое дерьмо.
Вот и весь разговор. Такое чувство, что его устами говорит Яр, но мне всё равно. Тук не понимает, что я просто не могу жить без Яра, как бы ни хотел. Вряд ли он когда-нибудь так сходил с ума. Я уже знаю к тому времени, что свою жену он бросил, когда понял, что ей нужно только бабло. Если честно, даже если бы Яру нужно было от меня что-то вроде того – ну не деньги, но, к примеру, только секс – я бы не сумела поступить так, как он.
Расследование не двигается с места. Главное, чего не хватает, это слов самого Яра. И хотя последние дни тянутся бесконечно долго, в конце концов наступает восемнадцатое мая – двадцать первого день свиданий.
Я сама не замечаю, как оказываюсь в поезде. До последнего дня я всё ещё не знаю, что собираюсь ехать к нему, а потом ноги будто бы сами меня несут. Рядом со мной на полке лежит посылка – значит, я всё же успела подумать головой, но как собирала её – не могу вспомнить, хоть убей.
Размеренно постукивая колёсами поезд стремительно несёт меня на восток, и чем дольше я сижу, глядя в окно, тем глубже меня пробирает дрожь. От мысли, что через три дня я увижу Яра, расплывается на душе солнечное пятно.
– Я-ро-слав, – шепчу я по слогам. Благо, в купе кроме меня никого. Никогда ещё я не хотел его объятий так, как в тот момент. Да что там объятия… Просто увидеть его лицо. А если улыбку – совсем хорошо. Он так редко улыбался всё то время, что я его знала…
Я сама себя обхватываю руками, пытаясь представить, что это руки Яра лежат на моих плечах. Он делает со мной что-то странное. Я никогда и ни с кем не вела себя так, как с ним. И… никто и никогда не вёл себя со мной так, как он.
Последняя мысль мгновенно спускает меня с небес на землю. Будто оборванная струна.
Я смотрю на свою левую кисть и вспоминаю больницу, куда он ни разу не пришёл. Палец слушается плохо до сих пор, если не сказать – не слушается вообще. Не то чтобы я не могла жить без мизинца, но всё же то, что Яр не вспомнил обо мне ни тогда, ни потом, кое о чём говорит.
Мысль о том, что он нанял Диму, почему-то не приходит мне в голову в тот момент – только воспоминания об одиночестве, когда мне так нужно было, чтобы он хотя бы недолго побыл со мной.
Вспоминаю я и своё единственное письмо, на которое так и не получила ответ. И прошлую поездку на зону – теперь уже в голову лезут не столько тётки с баулами, сколько равнодушное лицо охранника с сухими бледными губами:
– Толкунов не придёт. Посылку могу передать.
Я всё-таки не такая дура и посылку ему не отдаю, но и не знаю куда её девать – не тащить же с собой в Москву. Отдаю в ближайшее почтовое отделение и отправляю туда, откуда только что пришла. Но это всё ерунда, потому что в голове только одна мысль и в груди тупая боль, которая, кажется, была во мне всегда, всё то время, что Яр был рядом со мной. Яр не придёт.
– Что за чертов мудак? – шепчу про себя и тогда, шатаясь по коридорам, полным людей, где почему-то все шарахаются в стороны от меня, и тремя месяцами позже, сидя в купе.
Я. Яру. Не нужна. Понять, вроде бы, достаточно легко. Так какого чёрта уже четыре года это не укладывается у меня в голове?
Я пересаживаюсь на ближайшей станции и еду обратно в Москву.
ГЛАВА 64
Кажется, я начинаю входить в какой-то дурной цикл.
Иногда я почти нормальна. Я почти осознаю, что Яра нужно выкинуть из головы. Почти уверена в том, что веду себя как идиотка. Потом это проходит, и я продолжаю думать о нём.
Лето в этом году дождливое – кругом серая, промозглая сырость. Ребята договариваются поехать в Испанию. Я Испанию люблю… Была там, когда мне было пятнадцать лет. Но стоит мне подумать об Испании, как я вспоминаю то злосчастное фото, которое положили Яру на стол, и больше я никуда ехать не хочу.
Есть ли в моей жизни хоть одна вещь, которая не напоминает мне о нём?
Тогда, сразу после поездки, меня опять начинает мучить совесть. Она мучает меня день за днём в течение двух недель, пока я не плюю на гордость и не сажусь писать письмо.
Написать что-то внятное мне удаётся с трудом. Кажется, всё, что я хотела бы сказать Яру, я уже написала в дневнике. Сейчас… Сейчас я просто хочу, чтобы он меня поцеловал. Просто хочу ощутить ещё раз мягкость его губ на своих губах… Я невольно вспоминаю, с каким трудом мне дался первый поцелуй, и снова становится обидно. Никто и никогда не показывал такого пренебрежения ко мне.
И тем не менее я сажусь писать письмо. Я пишу, что что бы он там ни думал и что бы ни делал, я всё равно его жду. И всё равно его… люблю. Я запаковываю конверт и долго думаю, надо ли это письмо отправлять, но потом закрываю глаза и так, не глядя, кладу его в коробку.
Этим летом, когда половина моих знакомых уезжает из Москвы, я чувствуя себя абсолютно одинокой, изолированной ото всего. Я хожу по мокрым от дождя улицам, иногда навожу на какие-то закоулки объектив, но не фотографирую ничего.
Расследование, которое я начала в мае, не привело ни к чему – вернее, оно привело меня туда, где я и начинала. Тук только посмеялся надо мной.
– Я же тебе говорил, – сказал он, закуривая. Я стояла рядом с ним на лестнице. Курить не хотелось совсем. – Не такие, как ты, пробовали.
Я прицокнула языком.
– Да я же знаю, кто подставил его!
– И что?
Я молча смотрела на него.
– Яр тоже знает. Только доказать не может ничего.
Я склонила голову вбок.
– Тук… А ты общался с ним… После… Ну…
Тук затянулся в последний раз и выплюнул бычок.
– Поздно уже. Вали домой.
Я хотела возразить, но он молча развернулся и скрылся за дверью. Вот и всё.
Однако у меня появились основания думать, что Тук знает что-то о нём. Расстались они плохо, но по тому, как Тук поминал Яра во время наших недолгих встреч, злости в его голосе я уже не ощущал. И если так, получалось, что Яр соизволил дать о себе знать, но ему. А я… В конце концов, кто я для него? Шлюха – и всё.