За этот месяц Хрящ дважды предлагал Яру переезд – один раз в хату к блатным, второй – в соседний беспризорный барак.
От хаты с блатными Яр отказался. Его вполне устраивала возможность видеть и слышать всё, что творится в тюрьме, своими глазами. А элитным жильём он, напротив, был сыт по самый край.
Перспективу смены барака Яр решил обдумать всерьёз и обещался дать ответ после нового года. Здесь у него уже появились если не друзья, то, по крайней мере, пацаны, на которых можно было положиться. В новом бараке всё пришлось бы начинать с нуля.
С другой стороны, там бы не было и Богомола, который по-прежнему пытался путать карты. Был бы, наверное, кто-нибудь другой.
И ещё там не было бы Хряща – и вот на это как раз и рассчитывал Хрящ. Яр отлично понимал, что тот пытается откупиться до того, как его спихнут с поста. И, возможно, уступить ему было бы честно, как-никак на первых порах он неплохо помог.
Думать, тем не менее, удавалось с трудом, потому что чем прочнее укоренялась в своих правах зима, тем основательней занимала своё место в душе Яра апатия.
«Десять лет…» – думал он про себя, глядя на двор, заметённый снегом, который кое-как силились расчистить мужики поутру. Расчищать было без толку – за день наметало ещё, а за ночь опять ещё, и так по кругу, так что, может быть, если бы не расчищали вообще, бараки давно бы засыпало снегом до самых крыш.
Плохо здесь не было. Здесь было… никак. Снова жратва без вкуса и запаха, к которой Яр привык по тем давним временам, когда жил один, снова карты, водка, бабы, которые самому ему были нахрен не нужны. Только теперь ещё – стены со всех сторон. Спать по отбою – и никакого смысла в том, что происходило вокруг.
Вроде ничего нового. Холод, голод и серая тоска. Меси себе воду в ступе, карабкайся наверх, куда тебе не надо сейчас, как не надо было тогда. Но чёртова цифра, которую впору было бы выбить на руке – такой вечной и неизменной она казалась теперь, спустя четыре месяца в тюрьме – чёртова цифра билась в голове и иногда мешала спать.
Спать хотелось всегда. Во сне Яр оказывался за стенами зоны, видел те места, по которым никогда бы не смог соскучиться, если бы не тюрьма. И ещё всё чаще видел Януку маячившую в серости холодных дней бледным тёплым пятном.
В ноябре, когда все готовились к дню свиданий, Яр надеялся, что Яна придёт. В конце концов, сказал же Тук, что та ещё пыталась ему помочь.
Но Яна не пришла. И Яр остался единственным, кто провёл этот день в камере. Не было у него ни матери, ни сестры, ни жены, не было никого.
В тот день он думал, что, может быть, так и должно быть? Может, ему лучше было бы остаться на зоне насовсем? Там – на воле, его не ждал никто. Здесь же он был пахан. Он был на своём месте – и был нужен всем. Странно, но этого чувства нужности он никогда не испытывал там, снаружи, когда просто проворачивал свой бизнес год за годом неизвестно зачем.
И всё равно эта цифра продолжала висеть над плечом Дамокловым мечом.
Яру было даже всё равно по большому счёту – этот или другой барак, и сколько человек признает его паханом. Он снова и снова пытался вспомнить, почему эта жажда власти не давала ему покоя на воле, пока не добрался, наконец, до самого начала – до девчонки, мёрзнущей у него на даче под ледяной водой. Если бы не этот чёртов душ, Яр никогда бы не пошёл этим путём. А каким бы пошёл? Ответа Яр не знал. Может быть, оказался бы в болоте сам давным-давно. Или сел. Или – чем чёрт не шутит – завязал.
С течением времени Яра всё меньше удивляла мысль, что столько места в его жизни может занимать один-единственный человек. Он понимал, что где-то в глубине души смирился с Янкой уже давно – смирился как с диагнозом, как с участью, которой не избежать.
Вот только его жизнь уже подходила к концу. «Что там осталось? – думал он, – лет двадцать, из которых десять предстоит проторчать в тюрьме». А Яна ещё не видела ничего. И если бы Яр без неё, скорее всего, оказался бы где-нибудь в канаве, то Яна без этой встречи, ставшей для обоих роковой, могла бы быть сейчас успешным юристом где-нибудь в Англии… И всё бы у неё было хорошо.
Яна забуксовала, когда оказалась рядом с ним. Яр не был настолько наивен, чтобы считать это исключительно своей виной. Яна принадлежала к тому поколению, которое не стало бы шевелить рукой, если бы от этого не зависела их жизнь. Имея всё, Яна не хотела добиваться ничего, и счастье, что она не подсела на наркоту всерьёз.
Сейчас, когда она осталась по-настоящему одна, жизнь только-только началась для неё всерьёз. И может быть, правильно, что она не пришла. Не было ей смысла ещё десять лет тратить на человека, который никогда не сможет быть с ней.
Яр старался убедить себя в этом изо всех сил, но апатия всё равно накрывала с головой.
А потом наступил конец декабря. Опасно приблизился новый год. И пришла посылка, которую никак не хотели отдавать – вроде бы было там что-то, что пересылать запрещено.
Посылка была вторая из тех, что пришли ему за месяцы, проведённые в тюрьме. Первую отдали легко. Там лежали куртка, которую толком было не надеть, и два свитера, которые пришлись как нельзя более кстати с наступлением первых холодов. Подписи не было, как и письма. Оставалось гадать. Могла, в принципе, прислать Мира – всё же женщина она была заботливая. Хотя у Миры, наверное, теперь была другая жизнь.
Яр задумался тогда, что стало бы с его браком, если бы он сам в последние месяцы не плюнул на всё? Мира была из тех, кто мог бы дождаться… Наверное. Вот только он и сам не захотел бы, чтобы она его ждала. Может, она была и не так молода, как Яна, но всё-таки молода. Четыре встречи с уголовником в год для неё рано или поздно стали бы мукой, а ему не прибавили бы ничего.
Был ещё другой вариант, хотя он уже граничил с безумием, с подступающей паранойей.
Яру невыносимо хотелось поверить, что куртку прислала Яна, потому что для них этот пуховик – или, вернее, такой же точно, который Яр некогда носил – значил кое-что, понятное только им двоим. Вот только что мог означать такой подарок – подарок, напоминающий об их последнем дне вдвоём – Яр не знал.
Здесь, в тюрьме, у него было достаточно времени, чтобы гадать. Иногда он даже завидовал мужикам, которые хоть немного могли занять свой пустой день. Ему работать было не к лицу, и оставалось только думать и изнывать от тоски.
Когда Яна не пришла на встречу, смутные подозрения развеялись, и Яр снова остался ни с чем.
А потом пришла эта, вторая коробка, в два раза больше первой. «Какой дурак мог послать ему запрещённые товары?» – задавая себе этот вопрос, Яр не мог сдержать улыбки, потому что на сей раз был почти уверен – такая дурочка только одна. Мира не сотворила бы что-то настолько глупое, а Тук всё, что ему нужно, мог передать и так – впрочем, кроме телефона, он ничего ему лично не передавал.
Открыв при первом обыске коробку, Яр какое-то время тупо смотрел на то, что находилось внутри: в том, что передачка пришла от Яны, сомнений на сей раз не было никаких. Только она могла додуматься отправить в посылке французский коньяк – и только она вообще знала про этот коньяк. Яр обычно пил то, что дают, если не считать зимних вечеров у себя на Таганке, когда они с Яной были вдвоём.
Именно теперь получить эту бутылку стало делом принципа. Бухло к тому времени ввозили на зону партиями, к празднику готовились все, и Яр в том числе. Были там и водка, и самогон, коньяк – может, не такой хороший, но был. Яр хотел именно этот и никакой другой.
Менту пришлось предложить тройную цену и ящик водки, которая перед праздником тоже была в цене. В конце концов бутылка оказалась у Яра в руках.
В тот вечер он ничего больше не пил и сам не делился ни с кем – только порыкивал со своей шконки на зарвавшийся народ, когда те переходили грань, и продолжал в одиночку цедить терпкое пойло из горла.
Что-то оно ему напоминало, вот только Ярик толком не мог понять, что – он не скучал по той квартире и не скучал по самому коньяку. Вот только, закрыв глаза, волей-неволей представлял себе, как сидит в кресле у камина, а Яна сидит на полу у его ног.
Яна любила класть голову ему на бедро и поглаживать легонько по колену, как если бы гладил огромного пса. А иногда тёрлась о него щекой. Закрывала глаза и прислонялась к бедру Яра лбом.
Яр изучил её всю в такие вечера – как она хмурится, как беззвучно шевелит губами, думая о своём. Как смотрит в огонь и как, то и дело, бросает косые взгляды на самого Яра – будто думает, что тот не видит.
Яна в те вечера вызывала в нём странную смесь нежности и желания – не такого, как бывало, когда Яр трахал её, безудержного и всепоглощающего – а тягучего и сладостного, от которого не хотелось избавляться. Близость Яны согревала лучше фальшивого огня. Она сама была как печка – горячая и гибкая, если дёрнуть её на себя и заставить усесться на колени. Яр не дёргал почти никогда, потому что не хотел разрывать эти мгновенья, когда они были только вдвоём – и были почти что одним.
Иногда Яна танцевала ему – как змея изгибалось её тело в темноте и будило не столько жажду обладать, сколько желание приблизиться, коснуться, погладить рукой. Удостовериться, что она и в самом деле есть.
Яр видел потом много танцев – взрослых женщин и молодых, брюнеток и блондинок. Тех самых, которые подвели его под тюрьму. Но никогда это не было так… пронзительно. Никогда не проникало в самую глубь.
Потом Яр обхватывал её за талию и уносил к себе – почти всегда, если они не трахались прямо в гостиной.
Они могли ссориться, могли ненавидеть. Но они всегда проводили вместе эти полчаса – даже если потом Яна уходила к себе. Неожиданно чужая.
Яр не запомнил, как он допил коньяк. Проснулся уже утром и с удивлением обнаружил себя не дома, на Таганке, а в холодном бараке, продуваемом ветром насквозь.
Вокруг спали шестеро таких же похмельных зеков. Хрюня валялся в углу со спущенными штанами – кажется, ближе к утру правила стали забывать. Нужно было разбудить его, растолкать и отправить обратно под шконку для петухов, но Яр ещё какое-то время просто лежал, глядя в потолок, и вспоминал обрывки вчерашних снов.