Мы ехали в плацкарте всей командой КВН в Питер. Ехали шумно. Проводница ненавидела нас люто. Она ненавидела нас больше, чем даже группу пьяных дембелей, которые ехали в этом же вагоне в прошлом месяце. И она нам об этом говорила на каждой станции. А мы, взрослые люди, галдя и смеясь, как детвора, едва намотав на себя какую-то наспех схваченную одежду, выбегали из душного вагона и шныряли по платформе на каждой станции. Мне кажется, проводница мечтала, чтобы половина из нас отстала от поезда и заблудилась где-нибудь в Сызрани.
Один раз она даже попыталась спровоцировать такую ситуацию. Мы с ребятами выскочили из нашего вагона на какой-то станции и в броуновском движении замельтешили по перрону: кто-то наспех курил, кто-то побежал за «Дошираком», все были заняты делом. Мы с Анькой метнулись в киоск за шоколадом.
– Надо быстрее, Ань, стоянка минут пятнадцать, – поторапливала я подругу.
Анька кинула мимолетный взгляд на спокойно стоящий поезд и сказала эпическую фразу:
– Без нас не уедут!
Но когда мы подбежали к нашему вагону, дверь была закрыта. Нас не было минут пять, а дверь вагона уже законопатили, видимо, в надежде, что мы не догадаемся зайти через соседний. Едва мы забежали в вагон, поезд тронулся. Анька была в гневе. Она за секунду прошла вагон насквозь, влетела в купе проводницы и, тряся батончиком «Сникерса», внятно желала той всяческих судебных разбирательств. Проводница слушала, пила чай и делала безучастный вид, хотя было понятно, что она упивается ощущением своей власти над всеми нами.
Вот так мы ехали весь день, а к вечеру все наши ребята наугощались изрядной дозой алкоголя и достали гитару. Проводница приковыляла к нам в плацкарт, ощерилась и зашипела что-то на своем змеином. Анька зашипела на нее в ответ. Создавалось ощущение, что они обе учились на факультете Слизерин, откуда и подчерпнули все эти лингвистические умения. На этом шипении диалог с владычицей вагона оборвался, и наши ребята куда-то ушли. Стало совсем скучно. Поезд дернулся и остановился. За окном – лес и тьма. Видимо, какая-то маленькая станция. Наверное, даже стоянки не будет.
– Здесь можно выйти? – аккуратно спросила я, заглянув в купе к проводнице.
Проводница поджала губы и всем своим видом показывала, что выходить нельзя. Настолько нельзя, что она опять закроет дверь, как только я выйду из вагона. Но вдруг ее узкие губы разомкнулись, и из недр рта прозвучало:
– Только быстро! Стоянка – пять минут.
Я вышла из вагона. Ну как вышла. Не целиком. Спустилась на одну металлическую ступень и остановилась в дверях вагона. Сделала я это на тот случай, если проводница опять замыслит свой внезапный саботаж. В темноте полузаброшенного перрона слышались какие-то тихие разговоры. Видимо, кто-то из соседних вагонов все-таки рискнул прогуляться. Закутавшись в полушубок из полинявшего енота, я стояла там, на подножке, закрыв глаза, и вдыхала ночной воздух.
– Помочь? – раздался приятный мужской голос откуда-то из темноты перрона.
Я открыла глаза и увидела улыбчивого парня в сером пальто. Он любезно протянул руку, как бы приглашая меня спуститься с опасно шатающейся лестницы на платформу. Голубые глаза, темные коротко стриженые волосы и гладко выбритый подбородок. «Ему бы усы – и вылитый Вронский», – подумалось мне.
– Вам бы кудрявые волосы и хоть Каренину играй, – рассмеялся голубоглазый и услужливо предложил: – Давайте помогу.
Вронский отчего-то решил, что меня надо снять с подножки поезда, и, аккуратно подхватив под локоть, потянул к себе. Я отчаянно схватилась за ржавый поручень вагона и замотала головой. Голубоглазый расхохотался и прекратил свои попытки быть джентльменом. Ухмыляясь, он достал из кармана сигареты:
– Курите?
– Нет, конечно! – как-то слишком поспешно ответила я. – И не пью.
Голубоглазый нарочито сокрушенно покачал головой и проговорил:
– Да вы – просто идеальная девушка. У вас есть хоть один недостаток, кроме этого странного полушубка?
– У меня есть муж, – сухо сообщила я новому знакомому информацию, которая, как мне казалось, должна была меня обезопасить от этих всех романтических посягательств с его стороны.
Незнакомец затянулся сигаретой, а потом с усмешкой произнес:
– Повезло вам. А у меня нет мужа… Зато у меня есть невеста.
– Один – один, – пожала я плечом, развернулась и шмыгнула вглубь вагона.
А в глубине вагона уже творилась какая-то суета: Анька надевала джинсы вместо треников, а Эля расчесывала волосы. Создавалось ощущение, что мы уже приехали в Питер.
– Наташ, пойдем, там в соседнем вагоне еще ребята с нашей работы едут, тоже в Питер, наши все там уже с гитарой! – суетилась Элка, подтягивая колготки через юбку. Я взяла со стола кружку с недопитым чаем и потопала за подругами. Проводница стояла в дверях своей норы, по-наполеоновски заложив правую руку за борт пиджака, и победоносно смотрела на то, как спешно мы покидаем насиженные места. Думаю, для нее это была маленькая победа.
Но нам с девчонками было наплевать на нее, мы шли сквозь череду разнокалиберных пяток, которые свешивались со всех верхних полок, через насквозь прокуренный тамбур. И вот, наконец, зайдя в очередной плацкарт, мы услышали равномерное: «пой, златая рожь, пой кудрявый лен», разложенное на несметное количество пьяных голосов. Анька внезапно возликовала и кинулась с кем-то обниматься в припадке дикой ностальгии. Эля скромно сказала «здрасссстье» и, незаметно подтянув колготки еще раз, примостилась на край нижней полки, вынудив пятерых человек, которые сидели там же, сдвинуться к окну. Аньку и Элю тут все знали, я полагаю, они были самыми популярными девчонками в челябинском филиале. Я такой популярностью не обладала, я обладала только кружкой чая, поэтому стояла бочком в проходе и потихоньку взглядом ощупывала не особо знакомые мне лица. Вдруг откуда-то сзади знакомый голос воскликнул:
– О, привет, Каренина!
Мне даже не нужно было поворачивать голову, чтобы понять, кому принадлежит этот голос. Я расплылась в улыбке и, медленно развернув корпус вместе с головой влево, произнесла:
– Рада вас видеть, господин Вронский.
Точнее, я успела произнести только «рада вас видеть, господин», и поезд лихо заложил петлю, отчего я так же лихо опрокинула все содержимое своей кружки на господина Вронского. Раздалось радостное улюлюканье ребят. В мой адрес со всех сторон полетели всевозможные шутки на тему трезвости и криворукости, а голубоглазый улыбнулся и спокойно сказал:
– Спасибо, что не кипяток. – Он провел всей пятерней по распластанному чайному пятну на своей груди. – Давай свою кружку, я тебе новый чай сделаю. Черный, верно?
Я молча кивнула головой и смущенно улыбнулась.
– У нее муж есть вообще-то, – с напускной возмущенностью откуда-то с нижней полки выкрикнула ему вслед Анька и расхохоталась.
– Анют, без тебя разберемся! – не оборачиваясь, крикнул голубоглазый, направляясь к титану за кипятком.
– Наташ, садись к нам, – засуетилась Эля, стараясь подвинуться, хотя двигаться уже было решительно некуда. Но, к моему удивлению, люди, которых подвинула Эля, радостно и нетрезво закивали головами, мол, конечно, садись к нам.
– Да я постою, – сказала я, украдкой глядя вслед удаляющемуся Вронскому. – Мне отсюда всех вас виднее.
– Да мы все понимаем, Натах, че тебе там виднее! Кстати, хватит на Леху залипать, он ващет к своей девушке в Питер едет. – Анька, похоже, знала вообще все обо всех.
– Да мне наплевать на вашего Леху и на девушек его, – почему-то в тот момент стало очень обидно, что у Вронского есть девушка. Парадоксально, но тот факт, что у меня есть муж, меня совершенно не напрягал. Ну, а с чего этот факт меня должен напрягать, если я ничего плохого не делаю.
«А что такого-то, – говорила я сама себе, – просто вслед человеку посмотрела. Я же не изменяю мужу. И не собираюсь. У меня и ноги небритые. Как я буду изменять с небритыми ногами? С небритыми нельзя, с небритыми стыдно…»
– Держи свой чай, – голубоглазый протянул дымящуюся кружку. – Осторожно, на этот раз он очень горячий.
– Очень горячий, – зачем-то повторила я, глядя на его мокрую футболку. – Кстати, красивое пятно получилось, как будто логотип Бэтмана.
– Подожди, Каренина, успеешь еще постебаться надо мной, – деловито отозвался он, мягко отодвигая меня в сторону. – Сань, кинь мне футболку, она в сумке, под столом.
Саня, с сожалением отставив стакан пива, полез вниз, попутно ударившись о край стола головой. Вся компания опять начала улюлюкать и неистово ржать. Полетели шутки, что «было бы что-то в голове, получил бы сотрясение». Я стояла в проходе и, как и все, смотрела на бедного Саню, мыкающегося в поисках футболки. Вронский, видимо, решив, что на него никто не смотрит, стянул с себя мокрую футболку и ждал. Я знала, что у женщин хорошо развито периферическое зрение, но чтоб настолько хорошо, никогда не догадывалась. Я смотрела вперед, прямо перед собой. Но все, что я видела, это обнаженный мужской торс слева от меня. И безупречные плечи. И татуировку на груди слева. Якорь какой-то, что ли…
– Я на флоте служил, – зачем-то объяснил голубоглазый и прикоснулся пальцами к татуировке.
– Да мне вообще без разницы, – грубо ответила я.
Это у меня в характере: чем больше я нервничаю, тем сильнее начинаю грубить человеку. Поэтому, если я вас ни с того ни с сего послала в общеизвестном направлении, будьте уверены, я в вас просто влюблена, но стараюсь эту влюбленность в себе заглушить. Я перевела взгляд в противоположную сторону и наткнулась на Анькино лицо. Она с усмешкой смотрела на меня и вдруг произнесла:
– Давно такое не видела, ага?
Я залилась краской.
– Видала и получше, – холодно бросила я фразу, хотя не могла вспомнить, когда я видала что-то получше. – У меня вообще-то есть муж. И у моего мужа тоже есть туловище.
– Туловище – это которое на диване лежит, а у меня – тело, – насмешливо уточнил Вронский и натянул футболку, которую Саня наконец-то нашел.