В комендатуре работы было невпроворот. Помещение большое, народу много, а уборщиц всего две — тетя Нюся, пожилая, тугая на ухо женщина, и вот она — уборщица, так сказать, высокой квалификации, почти с высшим образованием. Вот они вдвоем с тетей Нюсей и вертелись с раннего утра до позднего вечера. Затемно приходили и поздно вечером уходили. Уходили с одним желанием — скорее добраться домой и упасть на кровать.
Непросто и нелегко бывшей студентке ходить с веником и тряпкой среди чужой солдатни. Мусор, окурки, грязь, постоянные приставания, казарменные остроты, грубости. Но, как потом оказалось, и это не так уж страшно, во всяком случае, пережить можно. Страшно находиться все время под колпаком, постоянно сознавать, что не только самой угрожает опасность, но и другим. Вдруг и в самом деле явится Аркадий или кто-то другой. Где же выход? Неужели этому не будет конца? Выхода она пока не находила, а тому, что так останется навсегда, не верила. Шли дни, недели. Время от времени она чувствовала, а иногда видела собственными глазами, что за ней пристально наблюдают, ходят по пятам. Нервничала, конечно, хотя понимала, что по-иному и быть не могло. Штрекер и его свора не выпустят из своих когтей за здорово живешь. Капканы давно расставлены, ждут жертву. Не выходило из головы:
«И все же встретиться нужно. Очень нужно. Хотя бы посоветоваться, что же в конце концов делать, как жить дальше…» И внезапная, как ожог, мысль: «А знают ли там, что я на свободе? И не считают ли предательницей — всех казнили, кроме меня…»
Весна набирала силу. Еще совсем недавно деревья были совсем голые, на ветвях едва обозначались почки. Но вот несколько теплых солнечных дней — и все вдруг преобразилось. Парк и скверы стали нарядными, заблестела на солнце первая нежная душистая листва, весело захлопотали птицы. День заметно прибавился, и Лариса стала ходить на работу через городской парк узкой тропой в густом кустарнике. Так было гораздо ближе, хотя и страшновато. Все здесь было ей знакомо, кроме чужих немецких могил с крестами, вытянувшихся во всю длину парка.
До войны тут отдыхали и веселились. Ходила сюда в выходные дни и Лариса с родителями или подругами. Но лучше об этом не думать. Все изменилось в городе, изменился и старый парк…
Каждый раз, проходя парком, она невольно поворачивала голову в ту сторону, где ей приходилось бывать до ареста не один раз. Боковая аллея, большой куст орешника, пень — ничем не примечательный, нестарый, очевидно, по какой-то причине спилили липу перед самой войной. В стенке пня углубление со щепкой-заслонкой. В углубление закладывалось письмо или записка, завернутая в промасленную бумагу, и заслонка водворялась на место. Постороннему глазу ни за что не обнаружить. Этим местом иногда пользовалась Лариса для передачи сообщений партизанам.
«А что если рискнуть?.. Если попробовать?.. Конечно, времени прошло порядочно. Может быть, сюда уже никто не приходит. Но надо же что-то предпринимать…» И она решилась.
На следующий день Лариса вышла из дому раньше обычного. В парке было тихо, безлюдно. Она прошла вдоль центральной аллеи, обогнула осевшую, заросшую травой клумбу — огляделась, вокруг никого. Свернув на тропу, она ускорила шаг. Вот и старый знакомый пригорюнился под раскидистым кустом. Давно она не была здесь. Последний раз перед арестом сообщила тогда, что инструктор-подрывник благополучно прибыл и приступил к делу. Она наклонилась и вложила записку, которую приготовила загодя: «Меня выпустили. Очень нужно встретиться. Только осторожно, за мной следят. Береза». По выходе из парка не утерпела, еще раз оглянулась: никого…
Через неделю она снова пришла сюда. Очень волновалась. Записка лежала на месте. Лариса не исключала, что ее могли выследить, но старалась отогнать от себя эту мысль и надеялась, что ее записка попадет в нужные руки. В другой раз ожидать, пока кончится неделя, не могла. Пришла через три дня. Записка по-прежнему находилась там же. Потом еще через три дня. Потом еще. Ходила к заветному пню больше месяца, записку никто не брал.
Потеряв всякую надежду, она забрала ее и даже не стала ходить на работу через парк. Однажды утром, когда бежала на работу, в переулке, совсем рядом с комендатурой, повстречала старика с посохом и торбой за плечами. Она так торопилась, что могла бы вообще его не заметить. Он уронил палку прямо перед ней и, поднимая ее, загородил Ларисе дорогу. Она хотела помочь старику, но в это время он вдруг произнес знакомым голосом:
— Сегодня после работы в старой парковой сторожке… Только осторожней, гляди в оба. Жду до полседьмого, больше времени нет.
Старик, постукивая палкой, пошел дальше своей дорогой, а Лариса не могла сдвинуться с места. Это был Аркадий.
…На этот раз был он без бороды, но отросшие рыжеватые усы тоже очень меняли его внешность. Темен лицом, худой, чуть сутулящийся, он смотрел на нее как-то странно, в глазах его мешалась радость, смятение, мука и еще что-то такое, что остановило ее порыв, заставив внутренне сжаться.
— Значит… жива!
— А ты хотел, чтобы было наоборот, — вырвалось у нее. — Чтобы лежать мне во рву?!
Не верил! Не верил он ей, единственной уцелевшей, оставшейся на свободе. Ее душили обида и злость. Не такой она представляла их встречу.
— Лара, пойми!
— Ничего, ничего не хочу понимать. Нет моей вины. Нет… Как же ты мог подумать!!
Он невольно шагнул к ней, и она разрыдалась, припав к его плечу…
Он порывисто гладил ее по голове, что-то говорил, успокаивая.
— Не верил бы, не позвал, не доверился…
Нет, не так это было, не так. И не надо было оправдываться, но она, все еще всхлипывая, торопливо выложила ему все, что с ней произошло, о своей отчаянной попытке найти партизан и о том, что за домом следят. Вот почему ее приберегли.
А он все гладил ее — голову, плечи и все повторял: «Да, да, понимаю…»
— Лар, у нас мало времени. Я здесь по другому делу, и мне еще в одно место, далеко отсюда, а уж потом в отряд, если удастся…
Отряд, по его словам, ушел на запад с боями. Погибли те, кто знал ее, был с нею связан: начальник разведки, Коля, Павел Данилович.
— Но ты-то жив! Возьми меня с собой, возьми, пожалуйста…
Он крепко сжал ее руки, сказал спокойно, словно приводя в чувство.
— Это невозможно. Путь далек, у меня задание. И документы на одного. На первой же заставе тебя схватят. Я прошу тебя, Лара. Доложу о тебе новому командиру, если будет хоть какая-то возможность, вернусь за тобой…
— Если.
— Лара, вернусь! Лар, нет у меня дороже человека, Лар…
Она поняла, спросила, безвольно опустив руки, что же ей теперь делать.
— Затаись, береги себя, будь осторожна, главное — берегись. А пока… Тайник цел? Николай перед смертью сказал мне о нем.
— Да.
— Если узнаешь о появлении новых воинских частей, о тех, кто захаживает в комендатуру, — предателях, словом, все, что покажется важным, засекай. Записку — в тайник, кому надо, заберут. Я предупрежу. Это будет твоя работа. Только осторожно, не рискуй.
Она кивала — да, да, поняла. Значит, она по-прежнему станет нужна им, этот тайник свяжет оборванные нити.
— Когда же ты появишься?
— Давай так, максимум через две недели. Тебе дадут знать, где я, куда прийти.
У нее было такое ощущение, что он поверил ей не до конца, просто пожалел. А поверят ли ей там, в отряде? Ей и ее записочкам…
…Она жила ожиданием. Но Аркадий не явился ни через две недели, ни позже. Зато в тайнике от него была записка: «Ведем тяжелые бои. Будем двигаться дальше, на запад. Тебе приказано оставаться на месте. При вызове обещай что угодно, но тяни со страшной силой, как можно дольше. Задание прежнее».
И снова потянулись дни, один тяжелее другого, дни одиночества, печальных раздумий, постоянной опасности. И конечно, надежд и ожиданий, без которых не стоило бы жить. Если удавалось раздобыть что-нибудь из того, что просил Аркадий, она сообщала запиской, пряча ее в тайник. Кто забирал эти ее сообщения, как передавали дальше, она не знала. Ни с кем она все это время не встречалась. По-прежнему ждала Аркадия, но он не появлялся.
8. Ловушка
Она никак не могла прийти в себя от неожиданного вызова и очень волновалась. Ответы получались поспешные, порой нелепые и вызывали у Штрекера холодную усмешку. Очевидно, он истолковывал состояние Ларисы и ее ответы в свою пользу. Он был явно не в духе, не приглашал садиться и не пытался казаться любезным, как это иногда позволял себе.
— Не надо, не надо, фрейлейн, я заранее знаю все ваши ответы. А если я вас пошлю к партизанам? — Он стоял перед ней, покачиваясь с носков на пятки, и пристально смотрел ей в глаза.
— Но я никого из партизан не знаю и не знаю, где они находятся.
— Даже того охранника, что сбежал к ним?
Холодок ужаса пробежал по спине. «Вдруг Аркадий все-таки пришел и его схватили?»
Штрекер подошел к столу и нажал на кнопку. В кабинет тут же, как будто он сидел под дверью, вошел человек, которого она раньше как будто не встречала. Или, может быть, не обратила внимания. Он был уже, по мнению Ларисы, в годах, лет тридцати, а то и больше. В сером коверкотовом костюме заграничного покроя, с ярким галстуком. Светлые, редеющие впереди, напомаженные волосы зачесаны на косой пробор. Над пухлыми губами тонкая нитка усов.
Человек остановился у порога в выжидательной стойке, изобразив на физиономии учтивую, еле заметную улыбку.
— Проходите, господин Юшаков, садитесь. Вы тоже садитесь, фрейлейн Яринина, — Штрекер указал на стулья. Юшаков и Лариса сели у приставного столика напротив друг друга. — Знакомьтесь.
— Юшаков Арнольд Арсентьевич, — человек слегка привстал и улыбнулся, как прежде, только на этот раз Ларисе. Та назвала свое имя, недоуменно переводя взгляд с одного на другого. Неловкую паузу прервал Штрекер:
— Будете работать с господином Юшаковым, как у вас говорят, на пару. — Он посмотрел на Ларису, словно пытаясь определить, какое впечатление произвели на нее сказанные им слова. Юшаков, улыбаясь, бесцеремонно рассматривал Ларису.