Так что теперь на столичных улицах расхаживали, пробегали с поручениями, шествовали, разгоняли толпу, оттесняли зевак, оцепляли места происшествий, толкались плечами, затевали поединки — что позволяло подробно рассмотреть форму и заточку оружия дуэлянтов — сотни вооруженных людей, в массе которых простенькая рукоять катаны не выделяла меня совершенно.
Громко топали десятки городских стражников с алебардами, ростовыми щитами и сетями — им ставили задачу брать нарушителя живьем, тесня щитами, зажимая алебардами, накидывая сеть; если же патрульные не справлялись, то призывали спецотряд из пышноименных. Те прибывали с полупудовыми секирами — выбивать двери — и клинками не длинее локтя, для смертельной рукопашной в уличной давке или тесноте штурмуемого дома.
Слитно грохотали сапогами ровные коробки армейцев: железнобокие, медноголовые, с непременной строевой песней, (иногда пели из книжки Огре), все с одинаковыми мечами длиной в руку, равно пригодными всаднику и пешему, в одинаковых же прямоугольных ножнах из сложенного пополам куска коровьей шкуры, сшитого косоглазым подмастерьем наутро “после вчерашнего”. За спинами в серых дерюжных чехлах — “безобразно, зато единообразно” — щурились в прорехи треугольные стальные щиты. Качество не самое высокое, но и нисколько не низкое. Снаряжение армейское — грубоватое, тяжеловатое, кривоватое. Зато добротное и прочное: сухарной сумкой нет проблем оглушить, неразмоченным сухарем забить гвоздь.
А вот офицеры армии, гвардейцы от сержанта и выше, порученцы и телохранители важных лиц — словом, “живущие с копья” профессионалы — носили превосходные боевые мечи. Всегда простые ножны, всегда смазанные от растрескивания крепкие ремни, подтянутые точно под хват. На рукоятках часто кольцо для защиты пальцев, обязательно рельефная оплетка или вовсе шершавая кожа ската — чтобы оружие не скользило в заплывающих кровью ладонях. Эфесы без украшений, лишь изредка уколет глаз искра одинокого самоцвета. Зато клинки наилучшей стали, наивыгоднейшей формы, идеального баланса — в точном соответствии с длиной рук, весом, характером владельца. Как можно было видеть по дуэлям, (и учитель рассказывал, помнится), на некоторых клинках даже заточка по длине лезвия отличалась. Треть от острия — “зубилом”, под размашистый “дальний” удар на пробитие доспеха; у самого перекрестия вовсе незаточено под перехваты; между ними заточка до бритвенной остроты — резаться, когда уже вошли в клинч; а обушок вообще скругленный, толщиной добрых полпальца — подставлять на блоки. Завидев человека с подобным снаряжением, я поспешно переходил на другую сторону дороги. Если меня опознает мастер, а не кабинетный сыщик с десятком телят-новобранцев, тут и кончится весь фарт.
Фартовые тоже узнавались легко. Закутанные в дорогие ткани, сопровождаемые тремя-пятью здоровяками, важно двигались теневые короли Столицы: известные бандиты, хозяева тайных игорных и публичных домов, спекулянты продуктами. Главари носили оружие только для статуса. Сверкающие эфесы вычурной формы. Рукояти от пояса почти до подбородка, утыканные всевозможными блестящими камнями — иногда и со вкусом, но чаще без. Роскошные гарды. Разукрашенные, окованные серебром и золотом ножны — а в ножнах чуть ли не жестяные клинки.
Каждую неделю “Рейд” приказывал убрать кого-то из уголовников, и я охотно вымещал на них страх перед земным криминалом. Местные крутые проявляли завидное благоразумие, избегая противопоставлять армейскому оружию — гражданское, а бойцу с хоть каким-нибудь опытом — необученную шпану. Конечно, истинный мастер даже с “финкой и дубинкой” победит недоучку с более мощным и длинным клинком — но как раз мастерам в смутное время хватает заказов и без того, чтобы пачкаться охраной бандитов.
Пользуясь такими обстоятельствами, я выкатывался навстречу, как рейдер перед конвоем, ровным шагом сокращал дистанцию — кураж нес на крыльях, ни малейшего сомнения в удаче не возникало. Тут всегда подбегал телохранитель, непременно замахиваясь. Клянусь, если бы хоть один из них начал с вежливой просьбы, я бы нарушил приказ “Рейда”! А в оправдание доложил бы, что цель защищена слишком хорошо для моих слабых способностей. Пока “Рейд” нашел бы возможность отвлечь от важных дел того же Тацуми, цель могла переехать — в другой район или сразу в лучший мир, поссорившись с конкурентами совершенно без посторонней помощи. Но стильные благородные спекулянты обитают разве что в сказках; проблем не возникло ни разу. Набегающий слуга размахивал палкой или сразу мечом, рычал традиционное: “Куда прешь, мудило! Не видишь, идет Крутой Офигенный, сын Того Самого!” — и отлетал первым, заливая булыжник великолепным багряным веером, точь-в-точь кино про самураев! И я шел сквозь кучку встречных тяжелым крейсером, рубя на обе стороны: кто бежал — бежал, кто убит — убит! Ни разу в таких сшибках не подвела спина, не прошило болью колено, не стеснило грудь одышкой, не зажало виски поднявшимся давлением. То, что делается истинно, делается легко! Чувствуя себя полностью на своем месте, я поворачивал за угол, уходя заранее рассчитанной трассой.
А местные жители боялись уголовников точно так же, как на Земле их избегал и боялся я.
— Я… — Тацуми опустил голову, насколько позволяли цепь и ошейник. Вздохнул тяжело, длинно. Поднял взгляд и отчеканил:
— У меня есть девушка! И это не ты!
Эсдес моргнула.
— Никогда не думала, что так больно. И неприятно… Помнишь турнир, где я тебя увидела? Ты уже тогда был в “Рейде”?
— Да.
— Ты поэтому не остался со мной?
— Тогда — по той причине. Сейчас добавилась еще.
— Кто?
Тацуми прикрыл зеленые яркие глаза.
— Не скажу.
— Кто там у вас в “Рейде”… Акаме? Малявка! Леона? Ну, сиськи-то есть, да их половина Столицы перепробовала. Мейн? Даже мы знаем, что язва, она тебя в три года переест пополам… Ривер? Однорукая хитрая сволочь, мы когда-то были… Не то, чтобы подругами… Помню ее тоже… Кто?
Тацуми упорно молчал.
— У тебя тоже неотъемный тейгу… — Эсдес вздохнула. — Как и у меня.
Парень покосился недоверчиво:
— Ты не бережешь от меня такой секрет?
— Ты будешь знать обо мне все. Просто — пойдем со мной!
— Эсдес… — зеленоглазый пленник выговорил имя почти по буквам. — Ты правда… Чувствуешь…
Синеволосая молча кивнула.
— Так пойдем со мной! Воевать можно на любой стороне! Не хочешь воевать с бывшими друзьями? Отлично, внешние враги никуда не денутся!
— Ага, — съязвила Эсдес, — особенно, если вы им ворота открываете… Настоятель, которого вы привели к власти, впустил западников и в долину, и в сам город. Теперь армия вторжения стоит уже под Громким Камнем, и дела наши настолько плохи, что туда направлена дворцовая гвардия во главе с Будоу…
Тацуми ничего не ответил.
— Там, наверху, кончается лето, — тихо, безнадежно выговорила Эсдес. — Вот же нас угораздило, а?
— Что с моим напарником, скажешь?
— Он в другом каземате. Либо ты согласишься завтра — либо я уже не смогу оттягивать дознание. Вы не моя добыча, ловушку придумал сам премьер-министр, а выполнил его сын, Сюра.
— А, — скрипнул зубами пленник, — расфуфыренный, обклеенный стекляшками, костюм как у портовой шлюхи… Даже у нас знают, что твой морячок набил ему морду за Куроме… Эсдес! Почему нам — “Рейду” и “Охотникам” — не объединиться? И не набить морды всем этим… Раззолоченным?
— Можешь ли ты предать учителя, Тацуми?
— Ты же первая меня после этого презирать будешь!
Эсдес кивнула:
— Таков обычай Империи… Мой учитель — премьер-министр Онест. Вижу, для тебя это новость… В самом деле, почему бы всем хорошим людям да не убить всех плохих людей…
Синеволосая грустно и коротко засмеялась:
— Потому что в процессе некоторые хорошие люди станут уже не совсем хорошими. Придется их тоже… И так до бесконечности… Я приду завтра.
Повернулась и вышла из каземата.
Пленник выдохнул. Сплюнул. Выругался.
Ловушка оказалась простой и надежной. Несколько агентов-предателей дали наводку на важного чиновника министерства наказаний. Чиновник прославился бессмысленной, безудержной жестокостью; вместе с тем, драться он умел тоже. Подумав, Надежда отправила на охоту Лаббока и Тацуми.
Цель действительно появилась в указанном проулке; стоило “Рейду” атаковать, под ногами засветилась печать переноса. Со слов Енота: “Как в золотистое молоко вступил”. Только на другом конце телепорта открылся не тропический остров, а сразу казематы дворца, набитые готовыми к бою стражниками, “Егерями” — хотя и Эсдес там как раз была. В качестве главной ударной силы и руководителя захвата.
Ни Тацуми, ни Лаббок не успели перевести тейгу в боевой режим — повязали обоих мгновенно.
Теперь зеленоглазый хмуро сопел в каземате правого крыла. Зеленоволосого держали как можно дальше, в подземелье левого крыла здания. Еще не хватало, чтобы пленники сговорились перестукиванием.
Одного Тацуми для себя Эсдес выторговала; но до второго пленника ей дела не было. И теперь к Лаббоку танцующей походкой сытого хищника вошел сын премьера, Сюра, с увесистым бумажным свертком на сгибе правого локтя. Пленник, точно как и Тацуми, прикованный к стене за лодыжки, запястья, горло, посмотрел на вошедшего:
— Гость в дом… Угощать нечем, твои пидоры кошелек вытянули…
— Дерзишь! — с удовольствием протянул Сюра. — Это хорошо. Терпеть ненавижу резать сонных. Особенно здорово, когда такие вот гордые под конец сапоги целуют… А пидоров не держу. У меня народ нормальный, холостой, бисексуальный… А, это ты, небось, решил, когда тебя обыскивали?
— Не, — сплюнул зеленоволосый, — когда яйца пересчитывали.
Сюра засмеялся:
— Так они яйца пересчитывали совсем не зря. Мошонка такой… Забавный предмет. Вот она есть… — сын Онеста жестом фокусника сбросил бумажку, ловко перехватил руками большие клещи, развел их, с силой щелкнул в воздухе:
— А вот ее нет!
Положил клещи, где стоял, и подошел к Лаббоку.