Сэрью пока еще могла спать по три-пять часов, чтобы всю неделю распутывать сложные случаи; пока еще успевала прочитывать, что там подсовывают на подпись хитрые заместители; но смены ждала с нетерпением. Никакого повышения сыщица не хотела; хотела только увидеть, как головы убийц катятся по плиткам… Работа же отрывала время от расследования, что выводило рыжую из терпения чем дальше, тем сильнее.
Кстати, о работе. Кто там у нас в паланкине?
Подойдя к разломанным носилкам, Сэрью весьма удивилась. Убитого чиновника наследница клана Юбикитас несколько раз встречала на приемах и балах. Чиновник числился не по ведомству наказаний, не по вызывающей всеобщую ненависть налоговой палате. Убит был заместитель министра архитектуры и строительства! Он-то чем успел навредить и кому? “Ночной рейд” тем и отличался от обычных убийц, что принимал заказы не на всех подряд, и всегда проверял, действительно ли заказанное лицо погрешило против справедливости. Либо “Рейд” изменил своим принципам, либо — что вернее — убитый провинился не как чиновник, а как частное лицо. Служанку там принудил к сожительству и потом выкинул с дитем на мороз; задвинул молодое дарование в угоду нужному человечку; пользуясь весом, перекроил границы земельного участка в свою пользу — в протоколах центральной управы находилось и не такое… Сыщица поймала себя на крамоле: получалось, что “Ночной рейд” делал ее работу. Додумывать Сэрью не стала — этак могло в итоге получиться, что простые граждане ищут правосудия не в полиции, не в суде, где стоило бы — а нанимают собственную справедливость? Ладно, адвокат — “нанятая совесть”, а нанятая справедливость, это как?
Для Сэрью Юбикитас — оскорбительно, вот как. А значит, подлежит искоренению.
Следственная бригада собрала инструменты. Старший уже принялся делать заметки для отчета. Восточный край неба заметно посветлел. Коро перестал ворчать — видимо, убийцы сняли наблюдение и ушли, и даже верхнее чутье тейгу их больше не улавливало… Вот и могильщики принялись складывать порубленных…
Сыщица вздохнула, отдала команду сворачиваться и сама зашагала к управе, к очередной порции писанины, подбадривая себя надеждой встретить в бумагах хоть какие-то сведения по делу Огре — например, что искомого чужеземца все-таки заметили на воротах.
Сегодня справедливость проиграла; но ведь наступит завтра!
Завтра тоже надо что-то жрать.
Это простая истина отравляет любой самый вкусный обед, если в кармане на второй такой же ничего не осталось.
И потому, едва разместившись в гостинице — не платя вперед, ибо не имелось ни грошика — пришлось топать на поиски работы. Такой работы, которую можно получить, объясняясь одними жестами. Дрова там поколоть, двор подмести, вынести-погрузить-выкопать.
Ну, или хотя бы пожрать стянуть что-нибудь.
Ирония судьбы — не только новогоднее кино. Ирония судьбы — это когда из трех человек самым приспособленным к городской жизни оказывается чужак-попаданец. Ну, а кому еще идти, если чужеземец старше обоих попутчиков — даже вместе взятых?
И ведь не бросишь — они-то на Тракте подобрали, куском поделились, кафтаном укрывали. Была бы телега, везли бы на телеге.
Да только, если бы у Вилли с Торном была телега, не пошли бы они наниматься в Столицу на черные работы. У них кафтан — и тот на двоих один оказался. Вместо костюма — шерстяные, сильно выношенные, штаны с рубахой, от частых стирок уже обесцвеченные, севшие чуть не до локтей рукава, утянутые до середины голеней штанины, растоптанные кожаные тапочки вместо ботинок… Тут и с языковым запасом Эллочки-людоедки все понять можно. Идут ребята из одной задницы в другую. Потому что, как ни бедна родная деревня, а только в Столице понаехавших никогда не любили. Обидеть-обжулить не замедлят. Тут мир другой, но это правило наверняка действует точно так же.
Насколько другой мир, и насколько по-другому действует правило, выяснилось только при возвращении в гостиницу с безрезультатных поисков.
На встопорщенной брусчатке окраинной улочки, перед входом в ночлежку, связанного почему-то Вилли бесцеремонно вертел толстяк в богатом плаще, трогал бицепсы, хлопал по спине, даже, кажется, в зубы заглядывал. Растерянный Торн бегал вокруг, обращаясь то к хозяину гостиницы, то к толстяку, то к паре одоспешенных мужиков — должно быть, стражников.
Стражники-то и спасли. Не будь их там, выскочил бы, вмешался в разбирательства — с вполне предсказуемым результатом, потому как ситуация требовала куда большего знания и языка, и законов, чем выученные за время похода полсотни слов. А подождем-ка… Вот подходящий выступ каменного забора.
Разбирательства быстро перетекли в разборку. Вилли правый стражник хлопнул древком копья по голени: шагай, мол. Торн ухватил стражника за руки; тогда второй лениво двинул паренька кулаком — даже без чешуйчатой перчатки кулак не вместился бы в жбан. Торн отлетел на стену гостиницы, хозяин которой неприятно засмеялся.
Мимо размашисто прошагал здоровый мужик, весь в кожаных одеждах, перетянутый ремнями, обвешанный оружием, по камням скребли подкованные сапоги — высокие, с раструбами, для верховой езды. Крайне начальственного вида военный. И точно — стражники прекратили пинать связанного Вилли и упавшего Торна. Выпрямились, грохнули кулаками по нагрудникам дубленых кирас — это приветствие у них такое?
Начальник задал несколько вопросов стражникам. Повернулся к хозяину гостиницы — лицо вчеканилось в лазурное осеннее небо… Небо и золотые листья тут были — чистый сентябрь, но любоваться природой ни времени, ни настроения что-то не находилось…
Вот зараза!
Начальник жестом приказал: уводите! Стражники без церемоний подхватили Вилли под руки и поволокли вдоль по улице. Торн вскочил, бросился было за ним… Клянусь, не было видно, когда начальник выхватил клинок! Голова Торна покатилась точно как в кино; и точно так же из шеи плеснули две быстро слабеющие темные струи!
В глазах потемнело — это был признак поднявшегося давления, оно всегда скакало при ссорах в семье, или когда ругался с кем-нибудь на работе. Тело и ноги сделались как ватные — хоть кантуй, хоть катай, ни возражений, ни даже возмущения. Убийца отер клинок о застиранную Торнову рубашку, осмотрелся с видом полного превосходства и абсолютной уверенности в правильности своих действий. Взгляды столкнулись; лицо убийцы снилось потом еще долго: рубленые скулы, ровный нос, загорелая, обветренная кожа полевого, ни разу не штабного, воина. Нависшие брови не дали разглядеть, какого цвета глаза.
Глаза незнакомца потемнели и замылились. Капитан Огре пожал плечами: видать, не привык гость к здешним реалиям, вон как морда раскраснелась. Как бы сердце не прихватило. В отличие от несомненных бродяг, человек у забора носил хорошую одежду — потертую и запыленную, но явно сшитую на него, по размеру. А это значило, что он, по меньшей мере, не нищий — следовательно, не может быть из одной компании с этими двумя отбросами. Ну, даже и напишет жалобу — так жалобу доставят самому же капитану. И не сразу, а после того, как свидетель раздаст кучу взяток на нижних уровнях. Поначалу придется давать взятки просто за то, чтобы тебе указали, кому и сколько надо предложить за передачу твоей бумаги на уровень выше… Капитан убрал клинок, приказал хозяину ночлежки:
— Падаль уберешь. Твою долю принесут.
В имперской полиции Огре чувствовал себя, как рыба в воде. Прошло уже немало лет со времен его собственного попадания. Поначалу мир, где холодное оружие прекрасно уживалось с огнестрелом, ошеломлял и удивлял. Но, несмотря на все железячные заморочки, основу мир имел здравую. Лучший кусок тут доставался сильным, решительным, крутым людям. Не только парням: капитан облизнулся, вспоминая пару теток, которые с легкостью надавали бы ему по ушам. Даже сильнейшим бойцом Империи считался совсем не командир дворцовой Гвардии, генерал Будоу. Нет, сильнейшей признавали все-таки генерала Эсдес. Вопреки — а может, напротив, благодаря — молодому возрасту, Эсдес неизбежно выигрывала семь из десяти учебных поединков у генерала Будоу, а у всех прочих — десять из десяти. Было ли это связано с ее нерастраченной пока юностью — либо с особенным артефактом — капитан Огре не собирался выяснять. Секрет подобного уровня можно узнать лишь в настоящем бою, а после взаправдашней схватки двух владельцев тейгу один точно погибнет; да и как бы не пришлось потом изрядный кусок Столицы отстраивать заново.
Капитан Огре не видел ничего неправильного в том, что лучшее достается сильным. Там — в прошлом — его попытка прорваться к хорошей, годной доле принесла закономерные девять граммов от нанятого снайпера. Но есть на свете справедливость! Бог не дал пропасть правильному человеку, перенес целиком, с телом и памятью, как тех книжках, что продавались в прошлой жизни на каждом углу. Как там, помнится, было закручено: “Небесный пахан сидит на золотой шконке. Тело его в язвах от беспредельщиков, но силы его питает твердость воровского намерения!”
Твердость намерения — вот все, что по-настоящему нужно мужику. Остальное — хлюпикам и книжным детишкам!
Детишки безмятежно возятся в пыли. Силуэт незнакомого мужчины пугает их больше, чем заметное, сладко пахнущее кровавое пятно на неровной брусчатке. Оно и понятно — мужчина живой, может напасть, ударить, причинить вред. А кровавое пятно на месте гибели Торна уже никому ничего не причинит.
Чувств никаких вообще.
Вот оно средневековье во всей красе. Либо ты наверху, либо тебя скармливают свиньям, как прямо сейчас бедолагу Торна. Еще можно в рабство, как Вилли. Коротко и ясно.
Ну — так.
Что делать?
Голова тяжелая, решать что-то в подобном состоянии глупо. С другой стороны, сильный испуг задавил все прочие чувства. Никакого смятения в душе. Какое решение сейчас ни прими — оно будет выполнено.
Только решать явно преждевременно. Хоть бы немного подучить язык! Если тут есть город — да еще и обнесенный настолько громадной стеной — так, наверное, есть и учебники. И учителя. В том же Риме было много покорен