– Потому что у меня до сих пор есть фотографии из твоего готского подросткового периода?
– Для протокола, это вымогательство и шантаж. Оба являются уголовными преступлениями. И я ненавижу тебя, – она вздохнула. – Я получила контракт, который ты отправила по электронной почте. Тот, в котором якобы говорится, что патент на равиоли принадлежит тебе, несмотря ни на что.
– Это микробиологическое покрытие...
– Да, да. Ты в первую очередь – ботаник, а потом уже – человек. Мы все в курсе. В любом случае, у меня еще не было возможности взглянуть на этот контракт. Но я проверила письмо твоего брата.
– И?..
– Честно говоря, я не юрист по недвижимости, но тебе лучше всего выкупить его долю. Ты можешь себе это позволить?
Могу ли я? В технологической отрасли хорошо платили, и у меня были сбережения. Но хватит ли их, чтобы выкупить у Винса половину коттеджа?
– Наверное, но не прямо сейчас.
– Ты могла бы получить ссуду.
Могла бы, но мой кредитный рейтинг все еще не восстановился после жестокого обращения, которому подвергся во время защиты моей докторской диссертации.
– С моей удачей заем перекупит стая гиен или «Харкнесс», что одно и то же.
Ниота хихикнула, отчего я почувствовала странную гордость.
«Она – пожирательница козявок, – напомнила я себе. – Тебе не нужно производить на нее впечатление».
– Тиш сказала, что дела идут на лад, – Ниота все еще продолжала бежать и при этом легко дышать. – Я имею в виду, с «Харкнесс».
– Надеюсь. Если Флоренс найдет кредитора получше. Или вообще любого кредитора. Уверена, что они точно не будут хуже «Харкнесс».
– Не будь так уверена. Они не так уж плохи. – Она заметила мою удивленную бровь и продолжила: – Не пойми меня неправильно, в капитализме нет этики и все такое. Но эти ребята находятся на менее отвратительном конце спектра ит-технологий. Угадай, сколько компаний они обанкротили?
Я понятия не имела. Три? Тысяча семьсот?
– Двенадцать.
– С чего такая конкретная цифра? Но ты в любом случае не угадала. Ноль.
– Что это значит?
– Я бы не стала заходить так далеко и говорить, что они ставят социальную ответственность выше прибыли, но, по крайней мере, они пытаются. Или, может быть, я просто слегка очарована, потому что работаю в финансовой сфере, а значит, почти не встречаю людей с твердыми моральными принципами. Или слабыми. Или вообще никакими, – она пожала плечами, не сбиваясь с шага. Впечатляет. – По крайней мере, они не обременяют приобретаемые ими компании долгами и не сокращают рабочие места. Их мотивация, похоже, заключается в том, чтобы инвестировать в компании, в которые они верят, и использовать свой капитал для их развития. И у них, кажется, есть интуиция, когда дело доходит до определения того, какие технологии обладают хорошим рыночным потенциалом.
Я подумала о Минами и ее степени.
– А как насчет того, что они пытаются сделать с Флоренс? Они когда-нибудь нацеливались на компанию, чтобы получить контроль над ее технологиями?
– Насколько я знаю, нет. Но не волнуйся, они все еще делают деньги из денег, и все остальное мерзкое дерьмо, а значит, ты спокойно можешь их ненавидеть, если хочется, – она усмехнулась.
***
Не мы с Тиш основали ежемесячный журнальный клуб в «Клайн», но Флоренс вынудила нас его возглавить, когда наша предшественница перешла на тепленькое местечко в Центре контроля по заболеваниям, а добровольцев не нашлось. Возможно, мы и не были первыми в клубе, но мы, несомненно, были лучшими.
Никто не хотел читать научные статьи в свободное время, не говоря уже о том, чтобы их обсуждать. Итак, после того, как на первом ежемесячном собрании присутствовало трое (Тиш, я и упрямый Джей, который не прочитал статью и пригрозил позвонить в отдел кадров), мы решили, что назрели изменения. Среди них: перенос клуба на вторую половину дня по четвергам, закуски, и, самое главное: бюджет на покупку пива, «чтобы стимулировать непрерывный образовательный процесс». Флоренс с этим согласилась.
Посещаемость взлетела до небес. Журнальный клуб стал синонимом «общекорпоративной вечеринки без обязательств». Даже мне, не привыкшей к общению, это нравилось по нескольким причинам: в девяти случаях из десяти я сама выбирала статью (другие забывали вовремя подавать идеи); мне было намного легче взаимодействовать с людьми в рамках организованной дискуссии; а пиво сглаживало шероховатости.
«Когда ты под хмельком, то гораздо меньше напоминаешь человека, готового убить любого, кто осмелиться с тобой заговорить», – сказала мне Ниота много лет назад, наблюдая, как мы с Тиш ковыляем домой пьяные, путаем ванну с кроватью и используем мочалку вместо подушек.
Я решила воспринять это как комплимент.
В тот четверг под аккомпанемент из бойкотирования упаковки мыла с бисфенолом А, клеветы по поводу техники моделирования, отрыжки, и многократного повторения, что кто-то из присутствующих на заседании клуба учился в аспирантуре у третьего автора статьи, я выпила несколько кружек пива.
– ... даже не принимая во внимание этические аспекты...
– ...всегда такой всезнайка...
– ... это мой бокал или твой?
– ...они полностью неверно оценили каталитическую активность…
Последнее сказал Мэтт. К сожалению, я была с ним согласна, но не собиралась это признавать под угрозой тотального уничтожения. Я встала на нетвердых ногах, многозначительно посмотрела на Тиш: – Может, нам завернуть это дерьмо и пойти домой? – и направилась в ближайший туалет.
У меня кружилась голова, я определенно была пьяна, но не настолько, чтобы увидеть призрака, приближающегося ко мне в коридоре. Эли не могло быть здесь, не так ли? Ему больше не разрешалось бывать в «Клайн».
Он был в слегка помятых брюках и рубашке, но без пиджака и галстука, волосы короче, чем когда я в последний раз проводила по ним пальцами, и, конечно, в очках. В них он не выглядел умнее или солиднее, но они превращали его в Эли из частной инвестиционной компании. И что еще хуже, они ему подходили. Это было просто непростительно.
– Ты в порядке? – спросил он. Его голос звучал слишком реально, чтобы быть просто воспоминанием. И все же, иначе и быть не могло.
– Почему ты спрашиваешь?
– Ты пялишься на меня уже тридцать секунд. – Он выглядел счастливым, увидев меня, и я подумала, на самом ли деле он счастлив, или я вообразила его таким. Он не имел права. Мой мозг не имел права. Это счастье было незаслуженным.
– Рута, – весело сказал он.
– Эли, – я старалась говорить тем же тоном.
Протянула руку и ткнула его в бицепс. Непостижимо твердый, совершенно невообразимый.
Фантастика. Мне нравилось вести себя как идиотка.
– Знаешь, – сказала я прозаично, – когда-то давно, еще до того, как услышала слово «Харкнесс», этот стартап был действительно хорош.
– Угу. Так вот почему ты так явно пьяна на своем рабочем месте в шесть вечера?
– У нас заседание журнального клуба.
Он выглядел заинтересованным.
– Ты напиваешься в журнальном клубе.
– Может быть, – я пожала плечами, и у меня закружилась голова. – Первое правило журнального клуба – не говорить о журнальном клубе.
– Вау, – он притворно отшатнулся. – Пьяная Рута шутит?
Я подумала, не показать ли ему средний палец, но это доставило бы ему слишком большое удовольствие.
– Почему ты здесь? – мой взгляд упал на папку в его руке. – Кража собственности компании. Мне вызвать охрану?
Я подумала об очаровательном пожилом Чаке, с его пивным животиком, быстрой улыбкой и жизнерадостным «Доброе утро». Представила, как он пытается вывести сопротивляющегося Эли на улицу. Моя фантазия плохо закончилась для Чака, и, поскольку ему оставалось совсем немного до пенсии, я решила отказаться от нее.
– Все, что находится в этой папке, принадлежит мне, – сказал Эли немного резко. Я была не в том настроении, чтобы распознать ложь, поэтому не стала задавать вопросов. Даже когда между нами повисло продолжительное, смутно неловкое молчание.
– Как поживаешь, Ру? – тихо спросил он, когда прошло столетие или два.
– Пьяна, как ты и заметил.
– Помимо этого?
Я пожала плечами: это лучше всего описывало мои чувства.
– Было бы неплохо получить ответ, поскольку ты игнорировала меня неделями, – дружелюбно сказал он.
– Правда? А может, наше знакомство подошло к своему естественному и предопределенному концу?
– Может, и так. – Его челюсть напряглась, а взгляд остыл, как будто он больше не был в настроении изображать безразличие. – И, может быть, ты не обязана ценить мое душевное спокойствие. Я все равно хотел бы знать, расстроил ли я тебя чем-то, когда были вместе, или, возможно, причинить тебе боль.
Он думал об этом последние две недели? Я изучала его, и меня посетила смутная пьяная мысль, что вполне мог: он был именно таким человеком. В нем было что-то от белого рыцаря. Он заботился, действительно заботился о том, чтобы поступать правильно. Тогда почему же он с «Харкнесс»?
– Нет. Все было хорошо, – ответила я.
Он вгляделся в мое лицо, ища признаки, что я лгу, а потом его губы растянулись в медленной улыбке.
– Хорошо, да?
– Очень хорошо.
Хотя вряд ли так хорошо, как я помнила. Должно быть, я приукрасила воспоминания о той ночи, в своей голове.
Ничто не было настолько хорошим.
– Да. – Глаза у Эли потемнели, а когда он снова заговорил, его голос стал грубее: – Я тоже так думаю. Жаль, что нельзя повторить.
«Да. Не просто жаль. Это трагедия», – подумала я. Пока пиво текло по моим венам, это правило казалось еще более шатким, чем когда-либо.
Словно прочтя мои мысли, Эли сказал:
– Сходи со мной на свидание. – Слова, казалось, вырвались у него сами собой, но тем не менее он решительно продолжил: – Позволь пригласить тебя на ужин.
Все что я могла сделать – это не рассмеяться ему в лицо.
– Почему?
– Потому что. Я не видел тебя две недели и... Мне на самом деле нравится быть с тобой. – Эта его скромная, дразнящая улыбка. Мне так хотелось к нему прикоснуться. – Ты сможешь рассказать мне еще истории. Ужасные, тайные. Я выслушаю и расскажу тебе свои.