– Сколько тебе было лет?
– Двадцать пять.
– И ты был ее единственным оставшимся родственником?
– Есть несколько дядей и троюродных кузенов, но не здесь, в Остине, и она их плохо знала. Я был взрослым, и ее братом. Ни у кого и в мыслях не было сомневаться, что именно я должен заботиться о ней, даже у меня.
– Если бы кто-то попросил меня позаботиться об одиннадцатилетнем ребенке, я бы не знала, с чего начать, – сказала Рута.
– Я тоже. Майя была совсем маленькой, когда я уехал учиться в колледж. Я не ладил со своими родителями, поэтому редко возвращался домой и почти ее не видел.
– Поэтому последнее, что ты сказал своей маме...
– Что она – дерьмовая мать? – Эли вздохнул. – Мой отец был строгим, наказывал даже за то, что ты закатывал глаза, а я был... придурком. Его подход ко мне не сработал. Постоянные ссоры, ультиматумы, угрозы, а я становился все более диким им назло. Все это подростковое дерьмо. Мама всегда и во всем полагалась на отца, так что, – Эли пожал плечами. – Если бы я мог поговорить с ними сейчас, как взрослый с взрослыми, возможно, мы бы все решили. Но я переехал в Миннесоту, чтобы играть в хоккей. Подрабатывал на полставки. Возвращался домой максимум раз в год на пару дней. Потом началась аспирантура, и времени совсем не стало хватать. Мы жили в одном городе, и я мог бы бывать у них чаще, но дом был тем местом, где я был несчастен три четверти своей жизни, и у нас всех было так много багажа. В последний раз я видел маму на свой день рождения. Они пригласили меня на ужин. Разговор перетек в обычные взаимные обвинения. Несколько недель спустя моя мама умерла. – У Эли было десять лет, чтобы разобраться с сожалениями, и они все еще не отпускали. Так будет всегда. И именно поэтому, он терпеть не мог свой день рождения. – Потом погиб мой отец, четырнадцать месяцев спустя. И я стал опекуном своей сестры.
В глазах Ру не было ни жалости, ни осуждения.
– Майя... – она покачала головой. – С тобой все было в порядке?
Никто не спрашивал его об этом раньше. Все внимание было приковано к Майе, и это было справедливо. Сердце Эли бешено заколотилось, но он скрыл это за смехом:
– Я определенно не был в порядке. Паниковал. Я совсем не знал Майю. У меня не было денег, меня только что выгнали из докторантуры, а ипотеку моим родителям все еще нужно было выплачивать. А Майя... поначалу она просто горевала. Позже горе переросло в гнев, и ей нужно было выместить его на ком-то. Вариантов было только два: она или я. Она использовала оба, – Эли сглотнул. – Думаю, сестра не стала бы отрицать, что была занозой в задницей. С другой стороны, я был хорошим воспитателем.
Из-за недавних слез смех Руты вышел «плаксиво-пузырящимся». Так необычно и мило.
«Мне нравится, когда ты смеешься. Ты мне нравишься, когда ты серьезна. Ты мне нравишься все гребаное время».
– Стало лучше?
– Потребовалось несколько лет. Хлопанье дверями, крики, выходки продолжались до того момента, как она уехала в колледж. Оглядываясь назад, я понимаю, как невыносимо Майе было, что, по сути, чужой человек, указывал ей, что делать. Уехав в колледж, она порвала со мной все связи. Я был практически уверен, что больше никогда ее не увижу. К тому времени дела у «Харкнесс» шли хорошо, и я мог позволить себе отправить ее учиться туда, куда она хотела. Знаешь, что она выбрала?
– Восточное побережье?
– Шотландию. Она проделала весь этот гребаный путь в Шотландию, просто чтобы сбежать от меня.
Рута попыталась скрыть улыбку.
– Я слышала, там очень красиво.
– Не знаю. Меня никогда не приглашали в гости.
Рута фыркнула от смеха, и Эли заставил себя перестать пялиться.
– Но она вернулась, да?
– Да. И она была другой. Взрослой, и мне больше не нужно было быть для нее авторитетной фигурой. Она много лет жила за границей, и я мог доверять, что она сама о себе позаботится, – он помассировал затылок. – Она часто жаловалась на мои деспотические наклонности, но я не знал, как еще себя с ней вести. Она была дикой, непредсказуемой и хрупкой. Приказывать ей – единственное, что я мог сделать, чтобы уберечь от опасности. Я начал понимать своих родителей и то, через что они прошли со мной. Но было слишком поздно: оба были мертвы. Такой вот вынос мозга, – он покачал головой. – Майя всегда будет немного обижаться на меня, и, возможно, я всегда буду обижаться на нее. Но боль от этого притупилась. Мне действительно нравится наблюдать за ней сейчас. Она намного умнее, чем я был в ее возрасте. Она жизнерадостная, решительная и добрая. Из всего этого опыта я сделал один важный вывод.
– Какой?
– Дети – наименьшее, чего я хочу в этой жизни.
Рута снова рассмеялась.
Было ли что-нибудь приятнее, чем заставлять ее улыбаться, когда всего несколько мгновений назад она плакала? Это опьяняло. К черту науку или финансы! Смешить Руту могло стать его постоянной работой. Он бы потратил несколько лет на изучение мельчайших нюансов ее настроения и темперамента, каталогизацию ее характера со всеми особенностями, и как только накопит достаточно знаний, его миссией станет делать Руту Зиберт счастливой. Это будет приносить больше удовольствия, чем его нынешняя должность.
– Мне даже не нужно было быть опекуном моего брата, чтобы прийти к такому выводу, – пробормотала она.
– Хвастаться нехорошо, – он улыбнулся ее удивленному виду и взглянул на часы, висевшие над полкой для растений.
Прошло двадцать минут.
– Спасибо. Что пришел.
– Спасибо, что позвонила мне. Я простой парень, который раньше направлял свою агрессию в хоккей, а теперь у меня скучная корпоративная работа. Мне нужно где-то получать удовольствие. И...
«Я все равно думал о тебе. Я хочу, чтобы ты обращалась ко мне, когда тебе что-нибудь понадобится: что угодно. Я хочу большего. Если я признаюсь в этом, как ты отреагируешь?»
Она кивнула, как будто поняла, что он не сказал. Казалось, она близка к тому, чтобы признать то, что Эли очень-очень хотел услышать. Но в последний момент Рута, как обычно, отступила.
Она перевернулась и втиснулась между его раздвинутых ног. Ее ресницы превратились в темные полумесяцы, когда она опустила взгляд, оценивая его тело со всей тщательностью безжалостного экзаменатора. Эли бросило в жар, его охватило возбуждение и неподдельная гордость, что он был объектом ее внимания.
Рута взяла его лицо в обе ладони и наклонилась. На вкус она была как высохшие слезы. Эли инстинктивно углубил поцелуй, но тут же опомнился и обхватил ее запястья.
– Я пришел не за этим.
– И я позвала тебя не для этого, – она твердо посмотрела на него. – Но мы все равно можем это сделать?
Он вгляделся в ее лицо.
– Если попросишь, я никогда не скажу тебе «нет». Ты ведь знаешь это, верно?
– У меня были подозрения.
Поцелуй возобновился: неспешный и все еще солоноватый, но Эли смог держать себя в руках около двух минут, затем прижал Руту к себе и провел ртом по ее шее. Когда она зарылась пальцами в его волосы, он спросил:
– Здесь? Или в постели?
Рута взяла его за руку и повела по коридору. То, как ее пальцы обхватывали его, возбуждало не меньше, чем любая другая сексуальная близость, и, учитывая, как мало настоящей близости Рута обычно им позволяла, это и вправду попахивало извращением. Вдобавок к этому, пока Рута вела его в спальню, Эли чувствовал себя так же, как на заре своей сексуальной жизни (когда девушка впервые разрешила дотронуться до нее), словно делал что-то запретное, пугающее и меняющее жизнь.
Он задумался, приглашала ли Рута сюда других мужчин, и, решив, что маловероятно, попытался заставить сердце не выскакивать из груди.
В своем личном пространстве Рута не была аккуратисткой. Поверхности, не заставленные растениями, завалены одеждой, нераспечатанной почтой, пустыми кружками. От этого ее комната стала еще меньше и уютнее. К тому же двуспальная кровать не была застелена. Рута не стала утруждать себя извинениями за беспорядок, и Эли это понравилось.
Интересно, каково было бы жить с ней? Эли представил, как он будет бороться с Рутой за то, чтобы ее беспорядок не распространялся по всей комнате, как спотыкается о брошенный лифчик по пути в ванную. Представил, как будет любоваться ее неулыбчивым лицом в мягком утреннем свете. Как не будет бояться проснуться и понять, что все это было сном – он просто протянет руку и коснется ее. Представил, как с головой погрузится в те чувства, что охватывали его всякий раз, когда она была рядом.
Пока Эли все это воображал, Рута села на край кровати и посмотрела на него. Она была так сосредоточенна (именно с таким выражением она говорила о нанополимерах), и Эли охватило нестерпимое желание нырнуть головой между ее бедер.
Возбуждать ее становилось все легче и легче. Как хорошо обученный музыкант, он точно знал, как на ней играть. От его рта, языка, пальцев она задыхалась, стонала, дрожала, и кончала снова и снова, а когда всего это стало уже слишком много, оттолкнула голову Эли.
«Я не знала, что способна на такое удовольствие», – прочел он в ее глазах. Когда они были вместе, она иногда сомневалась, что ее тело действительно принадлежит ей.
– Когда захочешь почувствовать то же самое, – пробормотал он, уткнувшись во внутреннюю сторону ее бедра, – позови меня. Используй меня. – Я все равно думаю об этом почти каждую секунду.
Рута рухнула обратно на матрас, прикрыв глаза рукой. Эли вытер рот тыльной стороной ладони, расстегнул джинсы, чтобы дать своему члену немного передышки, и приподнялся, чтобы заставить ее еще немного посмотреть ему в глаза. Она, казалось, не была склонна к этому, и Эли терпеливо ждал, как рыцарь, добивающийся аудиенции у своей прекрасной королевы с железной волей.
– У меня должны быть презервативы в аптечке в ванной, – ее голос все еще был хриплым от стонов и криков. – Срок годности у них еще не истек… наверное, – она лениво потянулась и так замерла. Эли подцепил ее футболку и потянул вверх. Будто завороженный, он уставился на ее полную грудь, мысленно приказывая себе быть терпеливым.