– Продолжай, – сказал он, и я была благодарна за это.
И я начала, прежде чем успела передумать.
– Мой отец ушел, когда мне было шесть, а Винсу чуть больше трех. После его ухода мы жили бедно. Не всегда. Это зависело от многих вещей. Была ли у мамы работа. Какая работа. Сломалось ли что-то в доме, болел ли кто-то. И все в таком роде. Например, когда мне было тринадцать, домовладелица решила продать нашу квартиру. Пока мы искали новое место, где жить… в общем, это было не лучшее время.
Я все еще была голой и чувствовала себя очень неуютно, поэтому быстро натянула безразмерную футболку, в которой обычно спала, затем села на кровати, скрестив ноги, и продолжила:
– У моей мамы были проблемы… психологического свойства. Некая зависимость. Насколько я понимаю, ее родители принадлежали к одной из этих ультраконсервативных церквей. Когда мама решила, что не хочет там оставаться, они лишили ее поддержки: и финансовой, и эмоциональной. Она родила нас, когда была очень молодой, и… Я пытаюсь сказать, что она не злодейка в этой истории. Или, может быть, злодейка, но сначала она была жертвой.
– Мы с Винсом не росли в окружении любимых вещей или игрушек, но хуже этого был недостаток еды. – Я опустила взгляд на свои руки и мысленно собралась перед тем, как продолжить: – Многие люди думают, что это означает постоянное, систематическое голодание. Иногда так оно и есть, но что касается меня... Я не была голодна все время. Я не всегда недоедала. Но иногда, когда я была голодна, в доме просто не было еды или денег, чтобы ее купить. Иногда это продолжалось два, три дня подряд. Иногда больше. Хуже всего было на каникулах, когда я не получала бесплатные обеды в школе. Помню, как раз у меня так сильно свело живот, что я подумала, что умру, и... – я прикрыла рот ладонью и медленно выдохнула. – Я говорю «я», но это были мы: я и Винс. Какой бы голод я не испытывала, он чувствовал то же самое. И мама... Я не уверена, как это объяснить, но она мне кажется, она не понимала или не заботилась о том, что в доме нет еды. К тому времени, когда мне исполнилось десять, я поняла, что не должна подходить к ней, когда проголодаюсь, потому что она просто улыбнется и соврет мне, что скоро пойдет за покупками. И к тому времени, когда Винсу исполнилось семь, он понял, что если он голоден, то лучше всего обратиться ко мне.
Эли смотрел на меня с пониманием, но я еще не закончила. Я говорила, говорила, а поток слов все не иссякал. Это ошеломило и сбивало с толку.
– Опять же, это было не все время. Целыми неделями у нас на ужин были запеканки, в холодильнике – молоко, а в буфете – хлопья. Но потом мама увольнялась, или теряла работу, или расставалась с парнем. Полки в холодильнике и шкафах пустели, и нам с Винсом приходилось ограничиваться черствыми крекерами. Нельзя было предсказать, когда закончатся сытые дни и начнутся голодные, поэтому мы с Винсом всегда были начеку.
– Я разработала... стратегию: крала несколько долларов в качестве чрезвычайного фонда. Иногда из маминой сумочки. В другое время из других мест. Я была очень беспринципным вором, – я рассмеялась. – У нас с Винсом вошло в привычку есть как можно быстрее. Мы боялись, что нас обнаружат, или что мама придет и спросит, откуда мы взяли еду, или что она заберет ее у нас. Еда дома была постоянным источником беспокойства. И, естественно, все, что мы ели, было очень дешевым и низкокачественным. В нашем распоряжении не было свежих овощей. Те небольшие деньги, которые у нас были, мы тратили на покупку продуктов, которые долго хранились. Когда я приходила к Тиш домой и видела большие вазы с фруктами, то мне казалось, что я попадала в сказку. Что все это для принцесс. Апофеоз роскоши. Понимаешь?
– Именно в доме Тиш я узнала, что еда – это нечто большее, чем просто калории и питательность. Еда – это то, что каждый вечер собирало семью Фули за обеденным столом. О еде говорили родители детям-фигуристам после тяжелой тренировки. О еде говорили люди, возвращаясь после выходных в прибрежных отелях типа «постель и завтрак». Еда, словно соединительная ткань, объединяла людей. И раз у меня она была в дефиците, значит, мне не с кем объединиться, не к кому привязаться.
– Ты сказал, что уехал в колледж и больше не вернулся, я сделала то же самое. Всем, что у меня есть сейчас, я обязана Алеку и фигурному катанию. Меня приняли в колледж на спортивную стипендию. Я улетела сразу же, как только открыли общежития, и не возвращалась два года. Я просто не могла. Как спортсмен я получала бесплатное питание в колледже. Я могла есть вволю, но это не значит, что я перестала беспокоиться. Триггером могла стать какая-нибудь ерунда: необходимость есть в спешке, маленькими порциями, закрытие столовой на День Благодарения. Это было иррационально, но...
– Это не иррационально, – мягко запротестовал Эли.
Я отвела взгляд.
– В любом случае, я поняла, что не справляюсь, и начала искать помощь. Университетский терапевт помог мне найти методики преодоления беспокойства. Я выздоравливала и просто не могла заставить себя вернуться домой, – я сглотнула. – Ты вернулся к Майе, Эли. Но я... Мне было восемнадцать, а Винсу пятнадцать, и я ушла от него. Я оставила его наедине с мамой на годы.
Глаза защипало, но я не боролась со слезами. Вместо этого я вспомнила летнюю ночь, когда мне было тринадцать. Вечеринку с ночевкой у Тиш. На следующий день миссис Фули отправила меня домой с остатками еды: паста с курицей, гарниром из кабачков-гриль и фруктовым салатом, все свежее и вкусное. Когда я вернулась домой, мамы уже не было, а Винс сидел на диване и смотрел новости по телевизору, в котором было всего три канала. Его глаза расширились от неподдельной радости при виде контейнеров в моих руках. Я наблюдала, как он жадно ест, и чувствовала себя счастливее, чем когда-либо.
Я была счастлива, когда могла накормить брата, и несчастна, когда не могла. Именно тогда я начинала обижаться на него, жаловаться, как несправедливо то, что от меня требуют.
– В конце концов, я вернулась. И Винс... он сказал, что простил меня. Но прежних отношений было уже не вернуть. Он вырос и сделал выбор, который я просто не могу… На протяжении многих лет мы то сближались, то снова отдалялись. Его нынешнее поведение совершенно неприемлемо, но я надеюсь, ты понимаешь, почему я просто не могла заявить на него в полицию… – Две вещи произошли одновременно. Первая: у меня сорвался голос, вторая: Эли усадил меня к себе на колени и крепко обнял.
Слезы текли по щекам. Мне не нравилось, что я такая слабая, что никак не могу справится с прошлым и с бесконечной виной. Но в тоже время было так приятно рассказать кому-то. Хоть ненадолго выпустить эту жгучую боль наружу.
– Ты сделала, что могла. – Эли гладил меня по волосам и спине. – Ты сделала достаточно.
– Правда? – я отстранилась и вытерла щеки. – Посмотри на нас. Наши с тобой истории начались одинаково: мой брат, твоя сестра, каток, наука, но финал... Мы, как картинки, в которых нужно дорисовать недостающие детали. Ты дорисовал, и твоя картинка стала прекрасной картиной, а моя – гребаным...
– Рута, нет, – он энергично покачал головой, как будто я не должна даже думать об этом. – Майя хотела, чтобы ее нашли. Мы оба прилагали усилия, чтобы наладить отношения. То, что Винс сейчас делает, не твоя вина. Пожалуйста, скажи, что ты это понимаешь.
Может, я и понимала, по крайней мере, рационально. Но в душе я этого не чувствовала.
Я печально хмыкнула.
– Как думаешь, может быть, где-то в параллельной вселенной существует другая версия нас, где мы не изуродованный комок рубцовой ткани, а нормальные люди, способные любить других так, как они того хотят?
Он смотрел на меня бесконечно долго, и глупая мысль закралась мне в голову:
«Если бы я могла кого-то полюбить, я бы выбрала тебя. В этой вселенной я бы хотела, чтобы это был ты».
Но потом Эли сказал:
– Нет.
– Что ж, это удручает.
– Ты не поняла, – он сглотнул и решительно посмотрел мне в глаза. – Я просто не думаю, что нам нужна другая вселенная, чтобы любить.
Это лишило меня дара речи. Сердце остановилось так резко, что я испугалась, что оно больше не забьется.
– История закончилась. Можешь уйти, если хочешь, – спокойно сказала я.
Я не могла поверить, что он захочет остаться. По моему опыту, остаться было исключением, а уйти – правилом. Мне была ненавистна мысль о том, что Эли больше нет в моей жизни, но, возможно, это к лучшему – мы и так слишком запутались.
– Могу уйти?
– Да. Обещаю, со мной все в порядке. Тебе не нужно и дальше меня обнимать…
– Я тебя не обнимаю.
– Разве?
– Происходит вот что. – Он уложил нас на кровать, почти в той же позе, как мы спали, только теперь Эли притянул меня к своей груди и удерживал там. Всякий раз, когда я вдыхала, его чистый аромат наполнял мои легкие. – Я жду, когда ты успокоишься. Как только перестанешь расстраиваться, мы сможем снова подурачиться. Потом я пойду домой. Хорошо?
– Хорошо.
Нормальный план, не слишком драматичный план. Несмотря на слезы и все прочее, я не была сверх эмоциональным человеком.
– Идеально. Просто закрой глаза и расслабься. Чем скорее расслабишься, тем скорее мы сможем заняться чем-нибудь веселым.
– Чем, например?
– Мы могли бы снова потрахаться. Это сработало хорошо. Или, может быть, ты сможешь отсосать у меня. Я пока не решил.
Я сделала глубокий вдох и приказала себе успокоиться. Возвращение к сексу – это хорошо. Это то, что я знала, и могла контролировать.
Но я слишком сильно расслабилась и в итоге меньше чем через минуту провалилась в сон без сновидений.
Мы не трахались, и я не отсасывала Эли, и он не пошел домой.
Вместо этого он обнимал меня до конца ночи.
ГЛАВА 29. ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ПОНАДОБЛЮСЬ
РУТА
Эли проснулся на рассвете, тихо выругался и осторожно отстранился от меня.
Я не стала притворяться, что крепко сплю, а просто лежала с закрытыми глазами, чтобы снова заснуть. Матрас прогнулся, когда Эли сел на край кровати. Он помедлил, возможно, глядя на меня. Затем он заправил прядь волос мне за ухо и нежно поцеловал в лоб. Уставшая, довольная, может быть, даже немного счастливая, я снова задремала под шорох одежды, которую надевал Эли.