н в моем мозгу.
Я повернулась к нему.
– Это странно?
– Мы еще даже не принадлежим им, так ведь? Кажется, слишком много ресурсов тратится на компанию, которую они даже не приобрели, но… – он пожал плечами. — Что я знаю? Я всего лишь скромный деревенский лаборант.
– Не прибедняйся. Ты родился в Лиссабоне и получил степень магистра в Нью-Йоркском университете, – отметила Тиш. – Может быть, им просто нравится путешествовать вместе, создавая антураж, и у них общий шеф-повар по приготовлению омлета и карточка медицинского страхования.
– Эти четверо… они все работают в частной инвестиционной компании? – спросила я.
– Я только что заглянул на вебсайт «Харкнесс». Они партнеры-основатели. Я так понимаю, что они хотят проверить, выполняются ли условия соглашения...
– Какие на хрен условия? – судя по голосу, Тиш доконал этот гребаный день.
– Которые ты даешь, когда подписываешь контракт: они дают нам деньги, а взамен мы приносим куропатку на грушевом дереве? Но почему здесь партнеры? Почему бы не прислать вице-президента? Неужели «Клайн» так важен для них? Просто это выглядит немного подозрительно.
Мы с Тиш обменялись долгим тяжелым взглядом.
– Нам нужно поговорить с Флоренс, – прошептала я. – Наедине.
– У тебя все еще остались ключи от ее кабинета, после ее дня рождения, когда мы набили его воздушными шариками с надписью «Ты – старая какашка!»?
Я встала.
– Да.
– Отлично. Джей, увидимся позже.
– Если меня не уволят, я не потеряю визу и меня не депортируют из страны.
– Ладно-ладно, – Тиш помахала ему на прощание. – Только не пытайся войти в одну реку дважды, ладно?
Мы покинули зал как раз в тот момент, когда Флоренс призвала всех сохранять спокойствие и вернуться на свои рабочие места.
***
Все началось с ферментации. Что, по общему признанию, было наименее увлекательной темой, даже для такого человека, как я, с неослабевающей страстью к химической инженерии и неукротимым интересом к производству этанола. Тем не менее, пара скучных химических реакций изменила траекторию развития пищевой микробиологии, и Флоренс Клайн была к этому причастна.
Менее десяти лет назад Флоренс была профессором Техасского университета в Остине, и у нее была очень, очень хорошая идея о том, как удешевить и усовершенствовать процесс перерабатывания пищевых отходов в биотопливо в массовых масштабах. Поскольку она была преподавателем, лаборатории университета были в ее распоряжении, но Флоренс знала, что любое открытие, сделанное на территории кампуса с использованием ресурсов кампуса, закончится тем, что университет присвоит изобретение себе. Флоренс этого не хотела. Она арендовала лабораторию за пределами кампуса, сама выполняла всю работу, потом подала заявку на патент и основала собственную компанию. Позже появились частные гранты, инвесторы, венчурные капиталисты; сначала горстка, а затем десятки и сотни сотрудников. Компания расширилась, усовершенствовала революционную технологию Флоренс и вывела ее на рынок.
Около четырех лет назад здесь появилась я.
В то время мы с Флоренс обе жили в Остине, но по счастливой случайности впервые встретились в Чикаго, на ежегодной конференции Общества пищевых технологий. Я стояла у своего стенда, одетая в старомодный кардиган и брюки Тиш, которые слишком туго сидели у меня на талии, и мне было безумно скучно.
И одиноко.
Академическое общество требует хороших навыков межличностного общения, которых у меня не было. Фактически, к тому времени, когда я поступила в аспирантуру, я уже более десяти лет скрывала свою замкнутость, застенчивость и некоммуникабельность за невзрачным внешним видом. Людей было трудно прочесть, понять, очаровать. В какой-то момент моей юности, сама того не желая, я превратилась человека, который не знал, как общаться, в человека, о котором думали, что он не хочет общаться. Никогда, ни с кем, ни при каких обстоятельствах.
Я все еще помню тот день в средней школе, когда меня осенило: если бы люди воспринимали меня как нелюдима, то хотели бы сохранить дистанцию. И если бы они держались на расстоянии, то не заметили бы, насколько я нервничала, была неуклюжа и неадекватна. По моему скромному мнению мне это удалось.
С профессиональной точки зрения моего психотерапевта это маскировка. Она думала, что я скрываю свою настоящую сущность и подавляю чувства, как гигантский маршмэллоу. Однако это длилось уже так долго, что я не знала, есть ли у меня внутри что скрывать. Отчуждение, которое я постоянно ощущала по отношению к остальному миру, вряд ли куда-то делось. Реальное оно или нет, но оно окутывало меня успокаивающим чувством безопасности.
Однако у этого были некоторые недостатки. Например, люди не выстраивались в очередь, чтобы пообщаться со мной, что превратило конференцию в Чикаго в довольно уединенную и утомительную. Не помогло и то, что я наотрез отказалась менять название своей презентации «Карбоксиметилцеллюлозное покрытие. Газовая хроматография и масс-спектрометрическое исследование влияния трех полисахаридов (алигнат, хитозан и пуллулан) на минимизацию послеуборочных потерь садовых культур», на то, что предпочитал мой консультант: «Три микроба в модном покрытии: использование полисахаридов для сохранения свежести и долговечности вашей продукции», или на то, что предложил мой соавтор: «Возьмите покрытие, и они сохранятся дольше», или вариант Тиш: «Они вам нравятся? Покройте их!».
Я знала, что научная коммуникация – важная работа, имеющая решающее значение для укрепления общественного доверия и информирования широких масс, но это не было моей работой. У меня не было таланта вызывать у людей интерес к моей работе: либо они видели ее ценность, либо ошибались.
К сожалению, подавляющее большинство ошибались. Я засыпала от скуки и подумывала уйти пораньше, когда у моего плаката остановилась женщина. Она была намного ниже меня ростом, но все же выглядела презентабельно. Из-за ее уверенного вида или, может быть, просто из-за копны ее рыжих кудрей.
– Расскажи мне подробнее об этом микробиологическом покрытии, – попросила она. Ее голос был глубоким, и звучал старше, чем она выглядела. Она задала много уместных вопросов, была впечатлена всеми ответами, и как только я закончила свою речь, она сказала: – Это блестящее исследование.
Я и так это знала, поэтому не была особенно польщена, но все равно ее поблагодарила.
– Не за что. Меня зовут...
– Флоренс Клайн.
Флоренс улыбнулась.
– Верно. Я все время забываю, что мы носим бейджи с именами, и... – она посмотрела, туда, где должен быть бейджик, но его не было. Как и имени. Затем вернулась взглядом ко мне. – Как ты узнала?
– Я кое-что о тебе прочитала. Ну, о твоей патентной саге.
– Моя патентная сага.
Я понятия не имела, было ли дело Флоренс действительно резонансным или просто казалось таковым из-за кругов, в которых я вращалась, но факты были просты: несмотря на неопровержимые доказательства того, что она самостоятельно разработала технологию производства биотоплива, университет по-прежнему заявлял о праве собственности на ее очень прибыльное изобретение. В дело были вовлечены юристы, что сильно склонило бы чашу весов в пользу университета, не привлеки Флоренс средства массовой информации.
Я не была пиар-стратегом, но было очевидно, что ход был блестящий: у женщины, женщины-ученого, хотели отобрать дело ее жизни и интеллектуальную собственность какие-то жадные техасские бюрократы. Новость набрала обороты, и университет быстро отступил.
– Ты отстояла свои права. Это было очень впечатляюще, – честно сказала я Флоренс.
– Верно. Что ж, это мило.
Казалось, она задавалась вопросом, не покровительствует ли ей аспирантка-ничтожество, которая явно носила чужие слишком маленькие штанишки, поэтому я не упомянула, что узнала бы о Флоренс даже без патентного скандала, потому что ее имя часто упоминалось на химико-технологическом факультете Техасского университета, обычно приглушенным тоном и теми, кто глубоко возмущался, что кому-то удалось вырваться из академических тисков преподавания биофизики каждый третий семестр.
– Ты производишь впечатление хорошего ученого, – сказала Флоренс. – Если будешь устраиваться на работу, подумай о «Клайн».
Я подумала об этом несколько секунд и отказалась.
– Биотопливо не входит в сферу моих интересов.
– Что входит в сферу твоих интересов?
– Продление срока хранения.
– Ну, это довольно тесно связано.
– Не так сильно, как хотелось бы. – Мой голос звучал жестко и упрямо. Я знала, какова моя конечная цель, и не видела смысла обсуждать вещи, не связанные с ней. Компромиссы никогда не были моей сильной стороной.
– Понятно. Хочешь остаться в академической науке?
– Нет. Я бы хотела заниматься чем-то действительно полезным, – ответила я торжественно, с чувством собственной важности.
От этого неподобающего чувства я избавилась позже, лет примерно к двадцати пяти, но сейчас, вспоминая об этом, съеживалась, как восьмидесятилетняя старуха.
Флоренс рассмеялась и протянула мне визитку.
– Если ты когда-нибудь захочешь пройти стажировку, оплачиваемую стажировку, напиши мне. Я была бы рада услышать о твоих проектных идеях.
Я выросла в бедности, в такой бедности, когда разбитую коленку заклеивают не лейкопластырем, а скотчем, когда бутербродом называют простой тост с кетчупом, и молятся, чтобы я перестала так быстро расти, ведь обноски становятся малы. Благодаря стипендиям и моей докторской степени я недавно превратилась из бедняка в того, кто считает каждый цент. Честно говоря, это было опьяняющее достижение, но я все равно была не из тех, кто отказывается от денег.
Тем летом я отправила Флоренс электронное письмо. И я действительно начала стажировку в «Клайн», а затем еще одну, и еще несколько. Я занималась исследованиями и разработками, производством, обеспечением качества и даже логистикой. Прежде всего, я работала с Флоренс, которая, как оказалось теперь, изменила мою жизнь наилучшим из возможных способов.