— Морин, из твоей Скарлетт ничего не выйдет. Нет в ней никакой напористости. Абсолютно без воображения девица. Деловой жилки тоже нет.
Мать вышла от Финуалы повесив нос, но яростные шаги ее, наверное, слышны были на всю деревню. Я поняла, что дома меня ждет головомойка, так оно и случилось: не успела я перешагнуть порог, как мать набросилась на меня, как смерч.
— Я назвала тебя в честь отважной и смелой девушки, когда ты…
— Твоей Скарлетт О’Хара никогда не существовало на свете! — крикнула я.
И тогда она отвесила мне такую пощечину, что я не удержалась на ногах, брякнулась на пол и сильно ударилась головой. В черепе что-то взорвалось, вспыхнуло, посыпалось искрами… Потом голову, как обручем, сжала дикая боль, в ушах оглушительно зазвенело, застучало, и этот стук мучил и изводил меня еще не один день. Подняться я смогла не сразу. Лежала с закрытыми глазами на полу до вечернего чая. Все думала о том, что случилось, и дала себе слово, что никогда больше не позволю ей тронуть меня хоть пальцем.
И помоги мне, Боже.
Я перестала с матерью разговаривать. Когда она делала замечание или задавала вопрос, я не обращала внимания, притворялась, что не слышу. Буфером между нами стал Деклан, но его часто не бывало дома, он ухаживал за одной красивой, очень спокойной девушкой. Мне всегда казалось, что она собирается стать монашкой, потому что мир и безмятежность исходили от нее, как утренний туман от земли. Ее звали Эйслинг, и когда они с Декланом в первый раз обратили друг на друга внимание, я была рядом и все видела. Он пришел встречать меня после школы, а Эйслинг тоже кого-то ждала на автостоянке. Она была на четыре года старше меня, уже заканчивала школу и собиралась ехать в Дублин учиться на медсестру. Когда глаза их встретились, клянусь, между ними словно искра пробежала. Так влюбляются только в сказках или в кино, в фильмах, которые обожает моя мать; они подошли друг к другу, застенчиво перекинулись несколькими словами и договорились встретиться.
Я очень радовалась за него, но за себя боялась, потому что Дайармейд и Финн уже жили в городе, в Голуэе, а мне приходилось коротать долгие вечера наедине с матерью. Отец частенько бывал занят, работал в поле или, когда становилось темно, пропадал в пабе. Он всегда что-то делал и мог усидеть на месте, только когда в его руке была кружка пива: дома пить ему не позволяли, это разрешалось только матери. А она, напиваясь, мучила меня своими нравоучениями.
— Ни в коем случае не выходи за местного. Все пьяницы, все до единого. Застрянешь здесь на всю жизнь с четырьмя детьми. Мне было семнадцать лет, когда я родила Деклана… Семнадцать!
В шестнадцать лет у меня появился мальчик. Трудно представить, где я с ним познакомилась — на мессе! Он появился там только потому, что мать его сломала ногу и не могла ходить самостоятельно. Он был на два года старше меня, и хотя мы с ним не были знакомы, я знала, кто он такой, потому что с ним общались братья Дайармейд и Финн.
— Мама назвала меня Габриэлем в честь архангела Гавриила, на счастье. Это имя означает «Божья сила», — сказал он. Месса закончилась, он стоял и ждал, когда его мать договорит с отцом О’Риорданом. — Но все это чушь собачья!
— Вот уж верно, — отозвалась я. — У меня у самой такое имя, что моя мамаша считает, что я его недостойна, и ненавидит меня за это.
— И какое же?
— Скарлетт.
— Великая блудница [2], что ли?
— Нет, — засмеялась я. — Скарлетт O’Хара из «Унесенных ветром».
Он отвернулся, пустил сигаретный дымок над могильными плитами.
— Не так-то просто быть достойным героя кино.
— Да я пыталась ей объяснить. Неделю потом ухо болело.
Я стала с ним встречаться, мне нравились его темные глаза, проказливое, плутовское лицо. Он не был со мной груб, как Дайармейд или Финн. Не тыкал меня локтем в бок, не делал вид, что хочет подставить мне подножку. И не отворачивался, не дослушав до конца. Относился ко мне по-доброму, как Деклан, подчинялся мне. Часто меня смешил. Он не обращал внимания на всякие условности, и я восхищалась им за это. Был смел и отважен, и рядом с ним я ощущала себя так же.
Конечно, наши отношения должны были плохо кончиться, но поди объясни это шестнадцатилетней, да еще влюбленной, девчонке. В последний раз мы встретились ранним вечером и до ночи просидели на улице, только вдвоем, и потом не один месяц я вспоминала каждое его слово, каждый жест, смаковала свои ощущения, как маленький сластена смакует каждый кусочек шоколадки.
Мы сидели с ним, укрывшись от ветра за толстым стволом одинокого старого дуба, в единственном уютном уголке во всей голой местности. Гейб только вернулся из Дублина, где гостил у брата, привез с собой марихуану и свернул косячок. Прикурил, прикрыв огонек ладонями, глубоко затянулся. Я говорила, как мне хочется уехать из Ирландии, что я пойду на все ради этого. Он не отвечал, и тогда я прижалась к нему плотней.
— Ты меня слушаешь?
— Слушаю.
— Ты мне веришь?
— Конечно. Кто не хочет уехать отсюда подальше?
Я улыбнулась, сползла, опершись спиной о ствол, на землю и стала смотреть сквозь ветки на небо. Ночь была ужасно холодная, изо рта шел пар, безоблачное небо светилось яркими звездами. Я искала знакомые созвездия, представляла себе, что где-то там, в пространстве, есть другие галактики, а в них есть планеты, похожие на нашу Землю, а на этих планетах живут такие же девочки, как и я. Мне хотелось знать названия далеких галактик и звезд, словно так они стали бы более реальны, более осязаемы. И почему в школе нас не учат ничему полезному?
— У меня аттестат с отличием.
— Что?
— Мистер Бирн нас учил. В следующий раз притащу бинокль. В это время года довольно хорошо видны Сатурн и Марс.
У меня челюсть отвисла.
— Ты мои мысли читаешь или как?
— Или как, — ответил он. — А теперь поцелуй меня.
Я приблизилась, но в последний момент увернулась и взяла у него косяк.
— Так и знал, что ты это сделаешь.
— Видишь меня насквозь? — спросила я и глубоко вдохнула дым.
— Словно стеклянную.
Подымить косячком для меня — очень смелый шаг. Я знала, если застукают, буду проклята навеки, из дома больше не выпустят. Но с Гейбом мне море было по колено. Я затягивалась, дым обволакивал легкие, глаза сужались, потом передавала самокрутку Гейбу и прислушивалась к своим ощущениям. Наркотик бродил по моему телу, проникал в кровь, потом в мозг, я ощущала удивительную легкость, казалась себе чуть ли не ангелом; время замедлялось и почти останавливалось, не существовало ни прошлого, ни будущего, сплошное настоящее, и мне в нем было хорошо.
— В детстве мне казалось, — медленно проговорила я, — что ночное небо — это одеяло, а звезды — это такие дырочки в одеяле… А за этим одеялом свет.
Гейб протянул руки кверху, а потом снова уронил.
— У нас дома попугай, и по вечерам, в восемь часов, мама накрывает клетку покрывалом. В нем тоже есть дырочки.
— Точно! Прямо как Божье покрывало. Бог накрывает нас по ночам, чтобы мы могли немного поспать!
Мы похихикали, потом снова замолчали. Сознание было как неподвижная вода, и на поверхность время от времени поднимались пузырьки мыслей, лопались и растворялись в воздухе. Я ощущала такой покой, хотелось остановить это мгновение и так жить всегда. Не остановить течение времени, а приостановить, как на фотографии.
Мы прикончили косячок, и Гейб полез меня целовать. Язык у него был теплый и влажный, он прокладывал себе дорогу, ощупывая мой рот изнутри. Руки его беззастенчиво шарили по мне, длинные и проворные пальцы заползли под плащ, потом под свитер. Я не противилась, пусть погуляют. Вот они юркнули за спину и двинулись ниже, к попе. Было довольно приятно, и я ему не мешала. Он был дюймов на шесть выше ростом, и обниматься было удобно, мои округлости идеально совпадали с его впадинами. Вот руки его залезли под лифчик, он еще сильней прижался ко мне. Пальцы ласкали соски, и в нижней части живота у меня что-то проснулось.
— Ну, хватит, — оттолкнула я его.
Один раз мы с ним уже занимались сексом, один лишь разочек, но я плохо помню, была совсем пьяная, и очень надеялась, что во второй раз все будет гораздо романтичней.
— Ну что ты, Скарлетт, — бормотал он, целуя меня в шею, и я чувствовала, что кровь закипает в жилах. — Ты же знаешь, я с ума по тебе схожу.
— Ага, чувствую, как сходишь, в живот мне уперлось, — хихикнула я, отстранила его и совершенно серьезно спросила: — Думаешь, мне очень хочется забеременеть?
Я не могла без дрожи представить, какой позор это будет для всего нашего семейства. Гейб снова притянул меня к себе.
— Я сначала выну, потом кончу, — пробормотал он и вжикнул молнией на ширинке. — Честное слово.
Руки его потащили с меня джинсы, я шлепнула его перчатками по лицу, но без толку, потому что в душе уже сдалась. На секунду ощутила обжигающий холод, но Гейб тут же накрыл меня горячим телом, потом поднял, прижал спиной к дереву. Он что-то шептал мне на ухо, в чем-то пытался убедить, но в этом уже не было нужды, мной полностью овладели ощущения, передаваемые нервными окончаниями, и я ни о чем не могла думать, да и не пыталась. Погрузилась в свои чувства, растворилась в них.
Потом мы разгладили на себе одежду, застегнулись и оба рухнули на землю. Я уселась ему на колени, свернулась клубочком, прижалась к теплому телу. И когда послышались голоса его друзей, сунула руку ему под куртку, потянулась, чтобы поцеловать в последний раз до того, как они нарушат нашу идиллию. Друзей его я не любила. Они все были грубые, не то что он. Такие же, как Дайармейд и Финн, вечно толкались, пихались, мерялись силой.
Мы вышли из-за ствола, зашагали по полю. Говорят, Ирландия — самая зеленая страна в мире, потому там постоянно идет дождь, и в ту ночь у нас лица были мокрые от дождя, да и сильный ветер дул, так что приходилось двигаться боком, как ходят крабы. Гейб держал меня за руку, но разговаривал со своими дружками, их было трое. Чтобы не отстать, мне приходилось то и дело бежать трусцой. Почти полная луна света давала мало, не разберешь, что под ногами, которые путались в высокой траве, проваливались в ямы и борозды, я то и дело спотыкалась. И каждый раз Гейб тащил меня вверх, чтобы я не упала.