— Ну что, закончили свой панегирик?
— Кирсти…
— Моя мать умерла, она умерла, понимаете? А вы у нас знаменитость, общественный деятель, вам дали премию «Женщина города». Разве это справедливо?
— Жизнь вообще штука несправедливая. Жизнь сложна и часто сбивает нас с толку. Она непредсказуема. В ней нет ничего определенного и вечного.
— Вам легко говорить! — кричит она, тыча в меня пальцем. — У вас есть все!
— Ну нет! — Я чуть не смеюсь. — Жизнь для меня никогда не была усыпана розами. Все, что у меня есть, я заработала тяжким трудом, и все-таки потеряла мужа, мой брак распался, и я до сих пор совершаю ошибки и страдаю от этого. — (Лицо ее проясняется.) — Мне очень жаль, — продолжаю я, — что тебе выпала такая трудная жизнь, жаль, что я приложила к этому руку, но ты уже отомстила мне. Ты чуть не убила Робби, ты заставила меня пережить несколько самых страшных часов в моей жизни. Ты обманным путем вкралась в мою семью. Ты лгала полицейским, прикрывалась при этом ни в чем не виноватой Тесс.
— Нет, это она все придумала… Почти все.
— Не верю! — Я хватаю ее за плечи. — Кирсти, я знаю, что такое быть девушкой в твоем возрасте, когда кажется, что тебя никто не понимает, но, честное слово, пора остановиться. Хватит уже, наигралась.
— А если нет? Расскажете все полиции? И меня арестуют? — Разыгрывает браваду, но губы дрожат. — У них нет никаких улик, а я буду все отрицать!
— Я не угрожаю, пойми меня, Кирсти. Я хочу, чтоб ты осознала, что ты только себе делаешь хуже. Как бы ни было трудно, мой совет: брось это дело.
— Теперь вряд ли получится. Не смогу. — Она произносит шепотом: — Для меня это слишком важно.
— Вовсе не обязательно разбираться с этим одной. Я найду тебе человека, опытного в таких делах, вы поговорите, и он поможет. Поможет преодолеть себя. — Я берусь за ручку двери. — Давай встретимся завтра и все обсудим. — Выхожу в коридор и надеваю туфли. — Даю слово, у тебя все получится, ты избавишься от этих мыслей.
— Вы позвоните мне завтра?
— Да. — Я кладу руку ей на плечо. — Не беспокойся. Все будет хорошо.
13
Выбегаю из подъезда, мчусь к машине — и снова промокаю насквозь, — влезаю в машину, включаю на полную мощность обогреватель, и от меня пар валит так, что запотевают стекла. Жму на газ, гоню по улицам, кажется, нарушаю, но ведь опоздала на целый час, даже больше, меня давно ждут в участке. Фил с детьми небось уже там, ходит взад-вперед. И О’Рейли ломает голову, куда я запропастилась на этот раз.
Дрожащими руками вцепившись в руль, пробираюсь по вечерним улицам, забитым машинами, несусь на желтый, который сменяется красным, как только пересекаю перекресток. Водитель фургона истошно сигналит вслед. В машине уже жарко, но у меня зуб на зуб не попадает. Разговор с Кирсти выжал из меня все соки. Я все еще злюсь на нее из-за Робби, но мне ее уже жалко, ничего не могу с собой поделать. Временами она ведет себя как обиженный на несправедливость ребенок, не желает понять всю чудовищность собственного вранья, гнусность своей мести. Но порой сквозь ее недоверие и уязвленные чувства проступает личико маленькой девочки, которой сделали больно. Мне кажется, она нормально отнесется к идее проконсультироваться у психолога. Психотерапевтические сеансы не всякому человеку подходят, но, думаю, Кирсти, способной описать свои чувства, они помогут самой яснее увидеть ситуацию. Она должна не только примириться со смертью матери, но и с тем, что отец ее неизлечимо болен. И вряд ли долго проживет, это тоже станет для нее переломным моментом.
Подъезжаю к полицейскому участку и долго не могу найти свободное место. Приходится парковаться довольно далеко и бежать бегом больше сотни ярдов. Снова промокаю насквозь и наверняка, пока доберусь, буду заляпана грязью с головы до ног. Мокрые волосы липнут к черепу, как сахарная вата, на плечи стекает вода. Юбка, промокавшая уже два раза, теперь похожа на грязную половую тряпку, хлопает мне по ногам, с нее тоже течет мутная вода.
— Черт возьми, где ты пропадаешь? — кричит Фил, как только я появляюсь в вестибюле.
— Извини. Задержалась с больным.
— А почему не отвечала на звонки?
— Не могла, — говорю я резко и понимаю это, посмотрев на дежурного; впрочем, он здесь и не такое видел. — Иначе ответила бы, понятно?
— Смотри, вся промокла, с тебя течет, — хмуро бормочет он, качая головой, мол, балда ты, балда, что с тебя возьмешь.
Когда мы были женаты, мне казалось, что так он проявляет заботу обо мне, это звучало, словно покровительство старшего, сильного. Теперь я слышу в его голосе только неодобрительные, критические нотки.
— Где дети? — спрашиваю.
— В служебном помещении, телевизор смотрят. А я уже двадцать минут тебе названиваю.
— Извини.
— Эрика меня заждалась.
Остается только закатить к небу глаза, не могу удержаться. Он не замечает, уставившись в пол, крутит на пальце кольцо, подарок Эрики, перстень с печаткой, что там изображено, не разобрать, на лице его беспокойство.
— Детям новость не понравилась.
— Какая новость? — спрашиваю я, но до меня тут же доходит: это он о своей грядущей свадьбе.
— Как какая? — чуть не кричит он.
— Успокойся! — Я тоже повышаю голос. — Вспомнила, о чем ты. Прошу прощения.
Всего за пару минут я в третий раз прошу у него прощения. Пытаюсь взять себя в руки, поставить себя на его место. Он ведь старается быть хорошим отцом, а детям не нравится, что он снова женится. И сейчас он хочет, чтобы я помогла сгладить ситуацию. И я это сделаю. Не ради него, конечно, ради детей.
— И что они говорят?
Как только он рассказал о своих планах, Лорен кинулась в слезы, а Робби скрестил руки на груди и вообще рта не раскрыл.
— И оба молчали, за весь обед ни слова. Лорен ничего не ела. А Робби проглотил обе порции — и свою, и ее.
— Ну и молодец! — пытаюсь я внести в разговор живую нотку. — Прожорливый мальчик, никакие беды не вредят его аппетиту.
Фил выжимает из себя жалкую улыбку.
— Не знаю, куда их везти отсюда.
— Я поговорю с ними. Им нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли.
— Спасибо, — отвечает он смиренно. — Я тебе очень благодарен.
— Мы же с тобой взрослые люди! — стараюсь говорить весело и вдруг вспоминаю дневник Тревора.
Щеки мгновенно вспыхивают, глаза наполняются гневными слезами: передо мной во всей красе встает жуткий обман, в атмосфере которого я прожила с Филом восемнадцать лет, сама не подозревая об этом.
— Я понимаю, Лив, тебе это все нелегко принять, — бормочет он, доставая из кармана бумажный платок. — Но моя женитьба…
— Да при чем здесь твоя женитьба?! — Беру платок, но не для того, чтобы вытирать слезы, их нет, я стираю капли дождя на щеках. Он смотрит на меня снисходительно, почти ласково, таким я давно его не видела, но этим сейчас меня не купишь. — Мне надо с тобой серьезно поговорить о том, что случилось…
— Ты только не волнуйся. — Он кладет руку мне на плечо, словно утешая. — О’Рейли говорит, расследование идет успешно, они скоро все узнают. Уже получили результаты экспертизы, отпечатки пальцев совпадают с отпечатками этой девицы, Тесс Уильямсон. Кажется, она приходила к тебе на прием?
— Она тут ни при чем. Ее запугали, шантажом заставили участвовать.
— Оливия, откуда ты знаешь…
— Знаю, причем наверняка. Знаю, черт побери, и расскажу тебе, откуда я все это знаю. Потому что это… — Голос мой переходит в почти змеиное шипение, злость рвется из груди, словно пар из кипящего чайника. — Это…
— Говори потише. — Он берет меня за локоть и отводит в сторону, где нас не слышит дежурный. — Ну что ты, перестань дрожать…
— Я дрожу потому, что сейчас лопну от злости. И от возмущения, и от обиды, и… — Я больно закусываю губу, но это не помогает, яростные слова извергаются, точно лава из вулкана. — Я сейчас глаза тебе выцарапаю, будь ты проклят!
Он бледнеет и делает шаг назад, на всякий случай. В коридоре слышится голос О’Рейли, но я хватаю Фила за лацканы.
— Ты помнишь, как все было, когда умерла Сэнди Стюарт? Ты помнишь, что вы с Лейлой сказали мне про ее ребенка? Вы сказали, что он умер!
— О чем ты, ничего не пойму? — презрительно ухмыляется он. — При чем здесь Сэнди Стюарт?
— Доктор Сомерс, ну наконец-то. — Ко мне подходит О’Рейли, он улыбается, но я не могу ответить ему тем же. — Похоже, вы топали сюда под дождем через весь го род, — говорит он. — Наверное, хотите привести себя в порядок… Туалеты вон там.
Принимаю его совет и иду туда, куда показывает О’Рейли. Туалет сразу за углом, и как только я открываю дверь, меня встречает визгливый гогот. Перед зеркалом вертятся две бабенки, трудятся над своим макияжем, будто здесь не полицейский участок, а ночной клуб. Пусть веселятся, мне сейчас как раз нужен раздражитель, чтобы разогнать злость. Становлюсь за соседнюю раковину, роюсь в сумке в поисках расчески. Ох и устрою я Филу головомойку за то, что восемнадцать лет назад он влез не в свое дело. Но главное — держать себя в руках. Хочу, чтобы он обращал внимание не на то, как я с ним говорю, а на то, что я ему говорю. Он обожает подчеркивать, что мы с ним должны «общаться корректно, сохраняя уважение друг к другу».
Глаза щиплет, как только представлю, что Фил возвращается к своей Эрике и сообщает, что я совсем взбесилась, и вот вам еще один повод настаивать на совместной опеке. Так и слышу голос Эрики — она разыгрывает роль адвоката дьявола, прикидывается, что сочувствует мне, она всегда так себя подает, прямо ангел во плоти, вся из себя такая чуткая, готова протянуть руку помощи человеку, которого сама же втоптала в грязь. Забыла, что похитила чужого мужа, ну конечно, такое легко забывается. Я понимаю, если бы Фил сам не захотел, не ушел бы, я теперь думаю, что они с ней два сапога пара, нашли, как говорится, друг друга, но и она хороша. Вклинилась в семью, отняла у меня супруга, а теперь еще собирается женить его на себе.