Быстренько вытираюсь и планирую свои действия на первую половину дня: четыре телефонных звонка, две встречи, а потом немного передохну. Натянув джинсы, футболку, сунув ноги в босоножки без каблуков, звоню О’Рейли и спрашиваю, можно ли с ним встретиться, но не у меня, а в участке.
— Что-нибудь стряслось? — спрашивает он.
— Давайте расскажу при встрече.
— Хорошо.
Потом звоню на работу и оставляю сообщение: очень сожалею, но выйти не смогу.
— Вчера со мной произошел несчастный случай, — говорю я в трубку. — Разбила лицо. Ничего серьезного, но понадобится пара дней, чтобы привести себя в порядок.
Третий звонок Кирсти.
— Я согласна, — говорю я без предисловий. — Но какие гарантии, что ты не пустишь в ход рецепты?
— Увижу статью в газете — отдам бланки, и на этом все закончится.
— Но статья выйдет не раньше чем через неделю. А я не хочу так долго ждать.
— Очень жаль.
— Погоди! Не отключайся. — Быстро собираюсь с мыслями. — У меня есть идея. Я позвоню Кэрис Блейкмор, этой журналистке, договорюсь о встрече где-то около двенадцати. Приходи и ты.
— В качестве ребенка убитой женщины?
— Если хочешь.
— Нет, не хочу.
— Тогда я скажу, что ты поступаешь в медицинский, а пока работаешь у меня помощницей. Своими ушами услышишь, как я расскажу ей, что случилось тогда, и отдашь мне бланки.
— Гмм…
— Я не собираюсь дурить тебя, Кирсти. Я хочу покончить с этой историей. Сегодня же. Раз и навсегда.
— А вдруг вы предупредите полицию и меня арестуют?
— Нет. Но имей в виду, они тебя ищут. И тут уж я ничего поделать не могу.
— Знаю. И у меня есть идея, как все устроить. К вам это не имеет никакого отношения.
— Хорошо. Так ты придешь на встречу?
— Пожалуй.
— Я пошлю тебе эсэмэской место встречи и точное время.
Кажется, что-то вырисовывается. Звоню Кэрис, сообщаю, что у меня для нее есть любопытный сюжет: обратная сторона Оливии Сомерс, так сказать.
— Интересно, — отвечает она.
— Давайте сегодня пообедаем вместе, я приглашаю. Заодно и побеседуем.
Договариваемся встретиться в городе, и я посылаю Кирсти эсэмэску, потом еду в полицейский участок и ставлю машину прямо перед зданием. Меня тревожит пред стоящая встреча с О’Рейли, не так-то легко обманывать его, во-первых, потому, что он мне нравится, а во-вторых, его непросто провести, у него нюх на такие штуки.
— Инспектор О’Рейли сейчас к вам спустится, — говорит дежурный.
Благодарно улыбаюсь, хожу кругами по вестибюлю, пару раз останавливаюсь перед доской объявлений, где вывешены советы, как предотвратить преступление; читаю, что там написано, и не понимаю ни слова.
— Доктор Сомерс? — О’Рейли стоит рядом.
— Нам надо поговорить, — бормочу я, пытаясь подавить волнение.
— После вас, — вежливым жестом приглашает он меня в «комнату для бесед».
Впереди, в коридоре, слышна какая-то возня: средних лет человек в костюме ругается и размахивает кулаками, а двое полицейских пытаются его перекричать. О’Рейли открывает уже знакомую дверь и входит за мной.
— Сколько терпения требует ваша профессия, — говорю я.
— Думаю, ваша не меньше. У нас в этом смысле много общего. Врач тоже должен в какой-то мере обладать способностями сыщика. Так что там у вас стряслось? — Указывает на стул, сам садится напротив.
Тру ладони о джинсы.
— Кирсти сегодня не будет.
— Почему?
Во рту пересохло, пытаюсь языком исправить положение, не помогает. Вместо слюны организм выделяет адреналин, который хлещет в венах, как река в паводок.
— У вас найдется стакан воды? Пить хочется.
— Конечно, — вскакивает он. — Могу даже предложить чаю или кофе.
— Нет, просто стакан воды.
Он открывает дверь:
— Дженни, чаю и стакан воды! — Ждет, что ответит не видимая Дженни, но для меня она и неслышная. — Спасибо, девочка! — О’Рейли снова закрывает дверь. — Слышал, вчера вы навещали Тесс Уильямсон, — говорит он, возвращаясь на место.
— Я была у ее матери. Она вызывала врача на дом.
— А с Тесс говорили?
— Немного. Простите, я собиралась вам об этом сообщить, но выскочило из головы из-за истории с Лорен.
— А откуда вы знаете, что Кирсти сегодня не придет?
Лицо его совершенно бесстрастно.
— Она ночевала у меня в сарае.
Мне приходит в голову мысль, что правду надо расходовать экономно, тогда успешней будешь продвигаться вперед. Я рассказываю О’Рейли почти все, кроме деталей будущего обеда с журналистом. Начинаю с того момента, когда обнаружила Кирсти в саду и столкнулась с дилеммой: кричать и звать на помощь или как-то пытаться удержать ее?
— Я подумала, что и то и другое мне не по силам, а мобильник остался в спальне, поэтому решила, пусть лучше говорит. И она говорила. А потом мы с ней заключили соглашение.
— Признавайтесь, снова дали волю своей мягкотелости? — тяжко вздыхает он.
— Не совсем. Но согласилась на компромисс.
— А именно?
— Я поговорю с одним журналистом из «Эдинбургского курьера». И она напишет про меня всю правду. Немножко поправит мой уже сложившийся образ, и тем самым мы восстановим равновесие. Пусть читатели знают, что крылышек у меня, мягко говоря, нет.
— «Пусть читатели знают, что крылышек у меня, мягко говоря, нет», — медленно повторяет он мои слова и скребет подбородок. — И тогда Кирсти будет счастлива?
Открывается дверь, в комнату чуть не бегом влетает Дженни:
— Чай и стакан воды, инспектор.
— Спасибо, Дженни, — благодарит О’Рейли.
Хватаю воду и мелкими глоточками пью, каждый глоток облегчает на время страдания пересохшей глотки.
— Меня интересует вот что, — начинает О’Рейли. — Почему вы не хотите помочь нам поймать человека, который чуть не убил вашего сына?
— Она считает, что ее очень обидели.
— А вы как считаете?
— Я считаю… Думаю, у нее есть основания.
— И ей все должно сойти с рук? Она чуть не убила вашего сына, причем умышленно, она испортила ваш дом… Тоже, кстати, умышленно. И она заслуживает оправдания?
— Не совсем, но ее можно понять.
— И то, что она вас запугивает, тоже, по-вашему, нормально?
— Нет, конечно. Но согласитесь, если общественность узнает, какова я на самом деле, в какой-то мере свершится справедливость.
— Как есть, без прикрас?
— Да.
— Значит, долой с пьедестала? — Он смотрит на меня с вызовом. — Была доктор Сомерс с венчиком вокруг головы, пример для подражания, так вот получите доктора Сомерс в обнимку со скелетом, вывалившимся из ее шкафа. — Он барабанит пальцами по столу. Звук очень противный, у меня даже зубы стучат. — Думаю, когда ваше славное имя снова замелькает на первой полосе «Эдинбургского курьера», заплачут денежки реабилитационного центра… Благотворителей поубавится.
— Надеюсь, этого не произойдет, — отвечаю я, но все равно тревожусь и не могу этого скрыть. — Очень не хочется, конечно, чтобы центр пострадал из-за моих прошлых ошибок, но мне все-таки придется публично взять на себя ответственность за содеянное. И не думаю, что здесь существует срок давности.
— Оливия!
— Что?
По глазам видно, что он что-то высчитывает, но взгляд добрый, и я чувствую, что решимость моя дает тоненькую трещину.
— А почему бы не рассказать всю правду?
— Я вас не обманываю.
Мы прямо смотрим друг на друга, и я не опускаю глаз, сцепив руки под столом так крепко, что становится больно.
— Что ж… — с сожалением вздыхает он. — В таком случае мне придется написать рапорт, на основании которого руководство будет решать, не предъявить ли вам обвинение в том, что вы морочите полиции голову, вынуждая нас тратить драгоценное время.
Вздрагиваю и ошеломленно открываю рот. Мне и в голову не приходило, что может случиться и такое.
— Я… Вы считаете, мне можно предъявить такое обвинение?
— Сами подумайте. Мы ищем девицу, которая подсыпала в напиток вашего сына наркотик, в результате он попал в больницу в коматозном состоянии. И вы, вполне справедливо, заявляете в полицию и называете это преступлением. Уже две недели мы с вами беседуем чуть ли не каждый день. Вы хотите получить гарантию в том, что полиция делает все, чтобы найти преступницу, а та тем временем совершает еще одно преступление, проникает в ваш дом и наносит ущерб имуществу. И тут вы начинаете собственное расследование, результаты которого сообщаете мне только под давлением. — Он отпивает глоток чаю. — Мы преследуем Кирсти Стюарт, которая нарушила закон, и мне бы хотелось думать, что для вас и для ваших близких очень важно, чтобы она попала в руки правосудия. Но происходит нечто странное… То вы на нашей стороне, то непонятно где. Вчера вы заявили, что поможете задержать ее. Сегодня вы говорите, что сама во всем разберетесь. — Он весело (впрочем, не очень) смеется. — Я лично считаю, что вы определенно морочите нам голову и полиция зря тратит на вас время. Будет ли вам предъявлено официальное обвинение? — Он качает головой. — Это решать не мне.
Я глаз не могу на него поднять, поэтому разглядываю предметы на столе: кружку, стакан, его руки. Рукава рубашки закатаны по локоть, руки загорелые и сильные. На левом запястье светлая полоска от часов.
— Где вы так загорели?
— На огороде.
— Не представляю вас на грядках.
Как все-таки мало я его знаю. У меня возникает острое желание узнать его поближе. Мужчина, который проводит время, копаясь в земле, — в этом есть что-то обнадеживающее. Может быть, мне так только кажется, ведь мой отец тоже этим занимался, да и Деклан — фермер. Не знаю. Но я точно знаю, что О’Рейли лучше, чем в моих глазах его рисуют мои незрелые истины, и мне от этого стыдно. В голове мелькает мысль, не рассказать ли ему о предстоящем свидании и о том, что Кирсти тоже там будет, но я понимаю, что он попытается задержать ее. И что тогда? Она заявит, что я наркоманка, О’Рейли сначала не поверит, но Фил, пронюхав об этом, непременно расскажет все инспектору, и тот засомневается. Он знает, я не всегда была с ним откровенна. Знает, я скрывала информацию о смерти Сэнди Стюарт, и, он прав, я рассказываю ему что-то только в крайнем случае, а иначе нельзя.