— Как прекрасна твоя плоть, — прошептал он хрипло. В голосе проскользнула нотка сожаления. — Был бы на десяток лет моложе…
— В следующий раз я их отрежу, — предупредила Юстина, не оборачиваясь.
Улыбнувшись, Кариссай нехотя убрал руку.
— Разве этому учит ваша Мать — столь неучтиво разговаривать с людьми, пожелавшими оказать посильную помощь? — прокаркал он.
Она холодно посмотрела на него — жалкий старик, в затылок которому дышит смерть, решил укорить ее Тысячеглавой. Да он не достоин даже мельком брошенного взгляда ее!
Даром, что по-прежнему стабильно присылает новых дочерей. Оттого и жив пока. Не будь он важен, расправилась бы без раздумий — медленно, не щадя. Точно так же, как поступают его люди с девочками, которых Мама отказывается принять под свою защиту.
— Тысячеглавая исправно платит за оказанные услуги и сохраняет жизнь, — промолвила девушка, — тем, кто выполняет все возможное для сохранения Чулушты. Иногда люди забывают об этом, и на смену им приходят другие. Их не счесть.
— Строптивая девка… — тихо прокомментировал старик. — Угрожаешь?
— Предлагаю перейти к делу, — просто ответила она. — Солнце уже высоко, нет времени на пустые разговоры.
— Тогда знай, что груз окажется на вокзале к вечеру.
— Почему — не сейчас?
— Вы обратились не вовремя. Нет нужных людей на вратах.
— Л-ладно, — подумав, сказала Юстина. — Доставка будет северным поездом?
— Нет, старые запасы. Извозчик приедет за рудой. Ирхай его зовут — улыбчивый такой парень. Узнаешь сразу.
— Я услышала тебя, — девушка встала, собираясь сейчас же уйти. Ей было мерзко сидеть рядом с заживо разлагающимся подобием человека. — Зачем нужна была эта встреча? Мог бы передать информацию посыльным.
— Желал собственными глазами увидеть ту, которая изменит мир.
— Один человек не в силах этого сделать.
— Не обольщайся, девочка, — махнул облезлой рукой старик. Хрипло рассмеялся: — Ты не одна, вас много. И, рано или поздно, вы его угробите.
Юстина ничего не ответила. Пошла прочь, под горку. Задыхающийся смех старика, стоящего одной ногой в могиле, был слышен, пока она не вышла за пределы парка.
Кариссай, воплощавший извращенные фантазии с провалившими тест Тысячеглавой рабынями, был мерзок Юстине. Чего только стоило вытерпеть прикосновение шершавой руки! В жесте не было похоти, лишь сожаление об утраченных годах — и зависть, которая выжигала его изнутри.
В каждом густонаселенном городе у Мамы имелись свои люди. Не те, которых она пестовала с малых лет, приучая к лишениям во имя существования Чулушты, другие — «сочувствующие», все больше готовые помочь за серебро и злато. Выбирать не приходилось: как для вызвавшегося оказать посильные услуги отребья не пахли вырученные за одноразовую акцию деньги, так и дочерям Тысячеглавой было все одно — кто придет им на помощь. Впрочем, когда договоренность не соблюдалась и уплаченное — по простодушию лихой души или из прихоти и желания легкой наживы — оседало в чужих карманах… она легко соглашалась проредить число недостойных.
Несмотря на преклонные годы, Кариссаю пока удавалось балансировать на той грани, что отделяла бренное тело от небытия, но девушка надеялась, что топтать мостовую Сар-города, ему осталось недолго. Шайке, кормящейся с торговли живым товаром, однажды должен настать конец. А пока в географическом центре Разделенного мира Мама почему-то считала его необходимым злом и многое прощала.
С ее мнением приходилось считаться, оно было выше личной неприязни дочерей.
Юстина вернулась в гостиницу: администратор поприветствовал ее дежурной полуулыбкой, горничная, что следила за порядком в номере, поздоровалась вежливо — тщательно скрывая неприязнь. Постоялица не нравилась им — слухи о девушках западного края, ходили один страшнее другого, но отказать в предоставлении крова они не могли, небеспричинно опасаясь, что в дальнейшем это могло отразиться на работе заведения.
Остальные — и обслуга, и гости — скорее всего, прятались по номерам, отсыпаясь после ночных гуляний. Или занимались делами в хозяйственных помещениях. Судя по запаху, доносившемуся со стороны кухни, там готовка не останавливалась ни на миг: стучали о разделочные доски ножи, звенела посуда, а еще кого-то громко отчитывали за пересоленый соус.
По дневному времени освещение на втором этаже было потушено. Источником света служило высокое — в пол — окно, выходившее на балкон, обнесенный низким кованным под плющ заборчиком. Сейчас оно было раскрыто настежь.
Там, на мягком кожаном диванчике, прячась от жара под плотной матерчатой крышей навеса, лежал кто-то. Вздыхая и постанывая при каждом неловком движении, ворочался с боку на бок, корил бога на все лады бога, которого Чулушта не признает никогда.
Юстина подошла ближе, чтобы проверить предположение. Отметила, что догадка оказалась верна.
На столике с мелкими гнутыми ножками стояла пузатая бутыль зеленого стекла — безнадежно пустая. Рядом с ней, сосредоточенно глядя перед собой и задумчиво сдвинув брови, словно силой мысли хотел заставить сосуд вновь наполниться, решал непосильную для ума задачу давешний пьянчуга. Слабый ветерок трепал распушившиеся края широкополой соломенной шляпы, которую прижимала к столешнице бутыль.
— Ты так и не назвала своего имени, девочка! — сказал он, стоило ей приблизиться на пару шагов. Голову работорговец удерживал обеими руками, очевидно, считая, что стоит ее отпустить — сорвется с плеч и укатится. Морщился при каждом слове, будто те перезвоном колоколов отдавались в черепе.
Он выглядел несколько лучше вчерашнего, однако красное опухшее лицо выдавало его с головой. Все силы организма были направлены на борьбу с прогрессирующим похмельным синдромом.
— Можешь звать меня Юстиной, — сказала девушка. Скрывать ей было нечего.
— О! По светскому этикету я, кажется, должен… извиниться! — Он медленно закрыл глаза. Посидел так немного, приходя в себя, — видно, последняя фраза, противореча естеству, заиграла в мозгу особенно переливистой трелью. Взглянул на девушку мутными зрачками.
Не было в них ничего: ни раскаяния, ни сожалений по поводу сказанного. Она и не ждала. Подошла ближе.
— Падай рядышком — в ногах правды нет, — он хлопнул по обивке дивана. Изобразил миролюбивую улыбку. — Обговорим, мою… неправоту. — И это слово далось ему с великим трудом.
— Скучно сидеть одному весь день — дыра знатная, — пожаловался он, имея ввиду гостиницу, в которой ему пришлось остановиться. — Проведем его с пользой. Думаю, мы оба не в обиде останемся: к плечу сильному прижмешься, и я — щедро заплачу.
Для убедительности он махнул снятым с пояса кошелем:
— Ласков буду… Тысячеглавая, слышал, дорого за услуги берет, но мы ведь не гордые, договоримся… Верно размышляю?
— Ты адресом ошибся, — невозмутимо ответила Юстина. — Квартал Красных фонарей южнее, в Черном городе.
— Чего я там не видел… — махнул он рукой расстроенно. — Всех давно уж перещупал. К чему мне те девки подержанные…
Подошел, ласково взяв под локоток. В руке плескалась неизвестно откуда взявшаяся початая бутылка овсяного пойла. Как кот замурлыкал:
— Вожу я вас детями, понимаешь, а ни разу вблизи подросших не видывал. Дай хоть посмотрю…
— Выпьешь?! — предложил он громко. По коридору пролетело отраженное от стен и закрытых дверей эхо.
— Нет, — отрезала Юстина. Пояснила: — Не люблю, когда алкоголь забивает естественные запахи тела. Это размазывает, притупляет ощущения.
— А зря. Мозг хорошо прочищает. Ему ведь тоже отдыхать нужно.
— Еще что-то?
В запасе у нее оставалось немного времени, которое Юстина хотела бы потратить на личные надобности. Почему бы и не сейчас? Тянуть с этим не стоило.
— Да не спеши ты, говорю. Скоро в Биндон мне возвращаться, а там подобных не сыскать. Откуда ж взялась такая, м-м-м… раскосая. Ниор или Хатала?
Встал, приобнял ее за талию. Разило от него хуже, чем из глотки червяка с южных пустошей.
— Какая разница?
— О-о. Большая разница! Очень большая… — Они медленно двинули вдоль коридора. От мужчины веяло застарелым потом и перегаром. А еще — он буквально сочился нескрываемой похотью. — К каждой из вас подход особенный нужен: в Ниоре сплошь недотроги одни стыдливые… — глотнул из бутылки мутноватой белесой жидкости, — из Хаталы девчонки выходят куда проще…
— Мне все равно, — сказала она, продолжая движение. Слегка изменив направление, повела к комнате, которую снимала. Коридор также оставался пуст, как и до ее прихода. «Видели ли их, когда уходили с балкона?» — подумала Юстина, а потом решила, что это не имеет значения. Вскоре ей надлежало покинуть Сар-город по более веской причине, чем исчезновение обычного работорговца. Профессия у них опасная — многое может произойти.
— А ты сговорчивая, — не унимался человек. Он принял еще на грудь: ему становилось лучше, дурманящее действие дешевого алкоголя потихоньку замещало головную боль. Но Юстина знала, что не допустит того, чтобы его мигрень скоро закончилась.
Оказавшись в номере, девушка прошла к кровати, села на застеленную одеялом перину, набитую пахучими, способствующими легкому сну травами. Работорговец из Биндона не спешил проходить внутрь: встал, расставив руки в проходе.
— А у тебя ничего так — симпатичненько, — сказал он, обведя комнату глазами. — Дорогая ночлежка должна быть…
Запрокинул бутылку, выливая остатки в рот — даже не покривился для приличия. Глотка у него была железная. Утеревшись рукавом позвал:
— Линек, Амирал!
Сделал шаг внутрь. Бутылку он вышвырнул за дверь. Стал медленно, рисуясь, расстегивать ремень на брюках. Сказал:
— Извини, крошка, забыл предупредить, — на ногах он держался теперь уверенно, будто выцедив до дна вонючее пойло, достиг равновесного состояния. Голову его уже не сжимает в тисках от частых похмельных спазмов и можно с легкостью совершать действия, о которых с минуту назад даже не помышлял, но и нет еще ощущения безмятежности, которое планировал настичь некоторое время спустя. — Не один я буду.