о отпечатки пальцев, и это казалось мне просто смешным. Мы были призраками. Никто нас не видел. Ну, обнаружат они какие-то завитушки на постере. Кому есть дело до отпечатков пальцев? Сосредоточьтесь на лачугах, придурки. Ими займитесь.
Мы отмечали галочками проверенные нами места. Некоторые постеры еще висели, и это вызвало у меня чувство глубочайшего удовлетворения, однако многие оказались содраны. Я хотела повесить новые на их место, но Зеки сказал, что не стоит торопиться, так как за этими местами могут наблюдать. Он принялся то складывать, то разворачивать лежащий на его коленях постер. Мне показалось, что Зеки делает оригами и скоро у него на коленях окажется маленький лебедь, но на самом деле он лишь старался сделать постер как можно меньше; казалось, он в своем тревожном состоянии готов складывать постер до тех пор, пока тот попросту не исчезнет, перестанет существовать. Я остановила машину возле автомойки и убедилась, что вокруг никого нет.
— Ты переживаешь из-за постера? — спросила я. — Почему ты так расстроен?
— Дело не в постере. Мне он очень нравится, я считаю его крутым. Но мне очень не по себе из-за того, что никто, кроме нас, его, видимо, не понимает.
— Мне казалось, мы и не хотели, чтобы его кто-то понимал. Типа, есть мы и есть остальные. И мы единственные, кто знает, в чем его суть.
Зеки с секунду подумал и сказал:
— Согласен, но вроде мне и не хотелось, чтобы на него смотрели и думали: «о, какой крутой художник это сделал». Мне как бы хотелось, чтобы все думали, что мы, типа, сатанисты, похищающие детей.
— Но его суть ведь вовсе не в этом. Какие бы мысли он ни вызывал у других, мы-то знаем, в чем фишка.
— Я просто… — начал было Зеки, но не закончил, так как уставился куда-то из окна нашего автомобиля. Я подумала, что к стоянке приближается полицейский патруль, однако горизонт был чист.
— Дай-ка мне постер, — сказала я и отобрала у Зеки сложенный лист. Разгладила его у себя на коленях. — Я хочу его повесить. Мы почувствуем себя гораздо лучше, когда ты увидишь, как я его вешаю и нас при этом никто не арестовывает. Потом, возможно, повешу еще несколько. У нас их полно в рюкзаке, а там посмотрим, где еще неплохо было бы их присобачить.
— Смотри, вон он висит, — Зеки ткнул пальцем на аппарат для размена денег, вмонтированный в кирпичную стену перед автомойкой самообслуживания.
— Хорошо, давай еще один повесим. Не вопрос. Или в каком-нибудь другом месте.
Зеки схватил карту и поднес ее к моим глазам.
— А ведь мы здесь постеров не вешали.
— Да нет, вешали, — возразила я.
— Не вешали, — ответил Зеки, ткнув пальцем в оставшийся неотмеченным участок на карте.
— Может, я одна его повесила? — предположила я.
— Ты так думаешь? — Голос Зеки немного дрогнул.
— Не знаю. Не помню. Может, это было во сне?
— Фрэнки, я серьезно. Вешала ты здесь постер или нет? — спросил Зеки.
— По-моему, нет, — ответила я.
Мы вылезли из машины и подошли к аппарату для размена денег. «Окраина — это лачуги…» Ручищи. Пятнышки крови. Это был наш постер. Я внимательно его разглядела. Это был и наш постер, и не наш. Отодрала лист от аппарата и сразу же заметила, что бумага гораздо лучше той, паршивой, купленной со скидкой, которой мы пользовались в гараже. Лучше и дороже. Немного тяжелее и плотнее. Белоснежная, ничего общего с желтоватым оттенком наших копий. Мы вернулись в машину и сравнили лист с копией, отобранной мною у Зеки.
— Короче, это не наш… — констатировала я наконец.
— Тогда чей? — спросил Зеки.
— Не знаю. Возможно, кто-то взял наш постер и наделал с него копий.
— Копий?
— Возможно, Зеки! Ну откуда мне знать?
Зеки размышлял над этим примерно секунду. И хотя мысль, что кто-то другой может получить признание за рисунки, его тревожила, другая мысль, что не мы, а кто-то другой угодит на электрический стул за их распространение, на время успокоила его страхи.
— Получается, его у нас украли? — в конце концов задал он вопрос.
— Я не знаю, как это бывает, — призналась я. — Будет ли снятие копий с чужого постера воровством? Мы наделали копий. Нам принадлежит оригинал. Мы его изготовили. А кто-то другой как бы его распространяет.
— Но зачем? — опять задал вопрос Зеки.
— Потому что он офигенный, — напомнила я ему. — Мы его сделали, и людям он нравится, по крайней мере, кому-то он нравится. Поэтому они помогают другим людям его увидеть.
— Я как-то об этом не подумал, — ответил Зеки.
— Все в порядке, Зеки, — сказала я. — Ничего с нами не случится. Во всяком случае, ничего плохого.
Зеки взял наш экземпляр постера (из которого он делал оригами), разгладил и полез в рюкзак за клейкой лентой. Затем по собственной инициативе вернулся к аппарату для размена денег и присобачил постер к аппарату. Взглянул на меня (я наблюдала за его действиями из машины) и поднял вверх большой палец. Потом мы снова принялись колесить по Коулфилду и вернулись домой не раньше, чем опустошили рюкзак.
А несколько дней спустя разродился статьей раздел местных новостей газеты «Теннессиец». Заголовок гласил: «Зловещий стрит-арт досаждает маленькому городку». Статья подтверждала опасения, что данный артефакт каким-то образом связан с неизвестным до сей поры культом. Было ли это местной разновидностью какого-то общенационального культа или, так сказать, доморощенным детищем, репортер с уверенностью сказать не мог. Адвокат Билли и Брук (по совместительству — дядя Брук, занимавшийся исключительно исками о причинении вреда здоровью и рекламировавший свои услуги на радио с помощью слогана «Если с вами поступили неправильно, я это исправлю») официально заявил, что два уважаемых молодых человека в настоящее время не уверены в точности сведений, представленных ими в их первоначальном заявлении, возможно, из-за неосознанного приема внутрь психоделических наркотических средств. Тем не менее они продолжали утверждать, что три человека, называвших себя беглецами (или «Беглецами»), их похитили. В статье приведены слова проповедника методистской церкви, сказавшего, что в Библии короля Иакова[16] имеется лишь несколько упоминаний о беглецах (и близких по смыслу слов) и что «ни одно из них нельзя назвать особо приятным». Репортер помимо прочего сообщил, что местная полиция отмечает всплеск звонков от обеспокоенных горожан, видевших черный фургон или загадочные фигуры в черном, однако дальнейшие проверки ни к чему не привели. Профессор искусств в Колледже Уоткинса считает, что на постере «видны отсветы уличных граффити, популярных в таких крупных городах, как Нью-Йорк и Филадельфия», и что его создателям, вероятно, в какой-то степени известно о таких культурно значимых художниках, как Жан-Мишель Баския и Кит Харинг[17]. Когда профессора спросили, нет ли в постере признаков оккультизма, он ответил: «Несомненно, он в нем тоже присутствует».
Я понятия не имела, кто такой Баския. Кое-что из работ Кита Харинга встречала в каком-то журнале, но мне не показалось, что мы с Зеки сделали что-то хотя бы отдаленно напоминающее причудливые танцующие фигурки с большими головами. Меня эта параллель немного разозлила. Вроде бы мелочь, но мне все же хотелось знать, считает ли профессор хорошим сам постер.
В заключительном абзаце репортер процитировал Тедди Кауэна, окружного шерифа: «Сейчас не время паниковать, однако в игру вступили темные силы, и я сделаю все, что в моей власти как поборника законности, чтобы искоренить их и услать настолько далеко от Коулфилда, насколько это в человеческих возможностях».
И хотя я была в доме одна, так как все семейство находилось на работе, я живо представила себе Зеки. Как он стоит на крыльце с экземпляром этой газеты в руке и ждет, когда я скажу ему, что всё в порядке и нам ничего не угрожает. Я скажу это в тот момент, как открою дверь и увижу его, его странный рот и большие глаза. Так вот, я сразу же скажу ему, что это была хорошая затея. Мы сделали что-то хорошее. Скажу, что мы неуязвимы и ничего плохого ни с одним из нас никогда не случится. И еще скажу: единственное, что мы можем сделать, поскольку у нас попросту нет другого выбора, это развесить побольше постеров. Единственный способ уберечь себя от опасности, скажу я Зеки, это наделать побольше копий.
Глава девятая
На город накатила жара, и я все время потела, как собственно от жары, так и от страха, потому что ситуация стремительно выходила из-под контроля. Я пыталась сообразить, как предотвратить полный коллапс, удержать то, что я создала, однако эта задача становилась все сложнее и сложнее. Я постоянно была красной как рак, у меня все чесалось, рубашки были мокрыми от пота. К языку как будто подключили электрический провод. Все время болел живот, и в качестве болеутоляющего я поедала печенье «Поп-тартс» и кукурузные палочки «Читос», отчего он болел еще сильнее. Я сочинила за неделю пятьдесят страниц романа — не могла остановиться. Мне нужна была история, которую я смогу контролировать, которая не начнет жить своей жизнью после того, как я перестану ее сочинять.
Постеры были повсюду, я имею в виду, что мы были не единственными, кто ими распоряжался. И не только в Коулфилде, хотя город был буквально облеплен, словно стаями цикад, нашей с Зеки продукцией.
Как-то за ужином мы смотрели Четвертый канал, и телеведущий, вернувшийся в Теннесси после того, как проработал младшим соведущим в ужасающем ток-шоу Пэта Сэйджака[18] (это истинная правда), разглагольствовал про наш постер. Мама сказала:
— Просто поверить не могу. Хобарт в этой компании будет… всего лишь худшим.
Ведущий упомянул Коулфилд, показал видеоряд из нашего города, с площадью, с постерами, однако затем перешел на репортаж с улиц Нэшвилла, увешанных колыщущимися на ветру… постерами. Расстояние не помешало мне заметить, что это были не совсем наши постеры. Во-первых, они были на ярко-оранжевой бумаге, что придавало им зловещий и одновременно нелепый вид и вызывало ассоциации с Хеллоуином. Во-вторых, руки отличались от рук на нашем постере, они были менее тщательно прорисованы. И вообще, нэшвиллским постерам не хватало детальности. Смотрелись они, если честно, дерьмово. Теперь корреспондент держал один из этих постеров перед камерой, и закончил он свою фразу так: «Мы —