Попивая коктейль «Воды океана», ужасную и прекрасную кокосовую газировку голубого цвета, поданную в изотермических кружках, таких огромных, что если выпить всё сразу, то впадешь в сахарную кому, мы с Зеки разговаривали о том, о чем всегда разговаривали, пытаясь извлекать из памяти кусочки прошлого и стараясь изъясняться понятным друг другу образом. Я рассказала ему про чулок, который мы повесили на елку в Рождество, и о том, что тройняшкам достались маленькие щелкунчики — синий, красный и зеленый, а мне — похожий на мертвеца ангел с закрытыми глазами и прижатыми к сердцу руками. Зеки рассказал мне про мышку, покалеченную бродячим котом, которую он обнаружил на дворе за домом, когда ему было шесть лет, и как он принес ее к себе в комнату и пытался кормить, и как мама на другой день обнаружила эту мышку мертвой под его подушкой. В своих разговорах мы касались важных тем, например, говорили о том, как распались наши семьи, как мы чувствовали себя совершенно непохожими на других и как отчаянно хотели сделать что-нибудь важное. Правда, я не рассказала ему про один случай, по-настоящему для меня значимый, когда однажды ночью мне приснился кошмар и я ввалилась к тройняшкам в комнату и долго упрашивала их пустить меня спать вместе с ними, пока Чарли наконец не разрешил заползти к нему на его односпальную кровать-маломерку. И как утром Эндрю и Брайан потешались над Чарли, и он стукнул их головами, словно Мо из «Трех балбесов»[28], и я этому радовалась, и это был первый раз, когда жестокость одного из моих братьев была мне приятна.
Когда наши истории иссякли и у нас возникло желание их как бы растянуть и удержать, мы заговорили про постеры.
— Я тут думал вчера, — сказал Зеки. — Даже если мы сейчас остановимся, какое это будет иметь значение?
— Для меня — огромное, — ответила я.
— Я знаю, — сказал Зеки, — знаю. — Он покачал головой, пытаясь сформулировать мысль. — Я имею в виду, какое значение это будет иметь для остального мира? Другие люди уже и без нас это делают. То есть, независимо от наших действий, это либо продолжится, либо прекратится.
— Ну да, может, и так.
— И по-моему, это даже неплохо. Мы можем продолжать этим заниматься, и даже хорошо, если мы продолжим, ну а если и случится что-то плохое, мы все равно уже не в силах все это прекратить.
— Звучит как-то по-философски, — заметила я.
— Может, и так, — согласился Зеки.
— Я ничего не смыслю в философии, поэтому не знаю, есть ли в этом какая-то логика.
— Возможно, я просто пытаюсь себя утешить после того, как погиб этот парень, — признался Зеки.
Я ждала этого. В первую нашу встречу после смерти Лайла он категорически отказался говорить об этом. И я из эгоистических соображений надеялась, что нам никогда не придется говорить об этом.
— Ох, Зеки… — прошептала я.
Он помолчал. Откусил от корн-дога.
— Мы убили этого парня, Фрэнки. Поучаствовали в этом, даже не сомневайся. Мне без разницы, что ты на это ответишь, я-то знаю, что это так.
— Ну да, получается, что поучаствовали. Если бы не мы, Лайл, вероятно, был бы сейчас жив.
— Фрэнки, вопрос не в том, что было бы, если бы нас не было, понимаешь? Главное, что это мы сделали этот постер. Если бы мы его не сделали, он был бы сейчас жив.
— Да, — согласилась я, — знаю. Но причина не только в нас. Если бы его сестра не покалечилась. Если бы она поправилась. Если бы пара идиотов не наврала, что их похитили сатанисты. Если бы об этом не болтали в новостях.
— Согласен. Я не считаю, что мы должны брать на себя всю вину. Но мы обязаны взять на себя ее часть. Просто обязаны.
— Я возьму ее на себя. Но это все, что я могу сделать. Я признáю ее, но изменить что-либо я не могу.
Зеки посмотрел на меня и кивнул.
— Я просто пытаюсь понять, как я мог натворить такое и быть при этом хорошим человеком. Ведь намерения-то у меня были хорошими?
— Ну конечно, — ответила я.
— И у нас получилась отличная вещь, — продолжил Зеки, и теперь его голос звучал немного увереннее.
— Не просто отличная, а самая лучшая, — поддержала его я.
— И она просто живет своей жизнью, — сказал Зеки. — И будет жить своей жизнью что с нами, что без нас.
Я понимала, что он говорит это сам для себя, что ему важно знать, что он не плохой человек. И за это я его любила, несмотря даже на то, что из-за этого мое собственное отношение к себе немного ухудшилось. Потому что меня перестало волновать, плохой я человек или хороший. Просто… перестало, и всё.
Тем временем информация о постере распространялась все шире. Сложно объяснить тому, кто рос в эпоху интернета, насколько это было тогда необычно, ведь даже для того, чтобы новость о некоем событии просто дошла до меня, его масштаб должен был раз в пять превышать количество времени, уделяемого ему на телевидении, на радио и в газетах. Это ведь было за несколько лет до того, как вся цепь событий того лета была представлена в «Неразгаданных тайнах», в «Печатной копии» и в «20/20», показана в сериале «Шоу в субботу вечером», где выясняется, что Харрисон Форд тоже вешал постеры, хотя обвинял в этом некоего однорукого мужчину; а также до выхода телефильма «Окраина: история Паники в Коулфилде» и состоящего из двадцати семи песен концептуального альбома группы «Флейминг Липс»[29] под названием «Лачуги золотоискателей». Это было до того, как бренд уличной одежды XLARGE создал целую линию одежды с нашим постером. До того, как японский бренд «Бэйзинг Эйп»[30] создал почти такую же линию одежды с нашим постером пятью годами позже. До того, как серия статей в «Нью-Йорк таймс» о Панике в Коулфилде получила Пулитцеровскую премию. До того, как семеро не имеющих друг к другу отношения человек взяли на себя ответственность за наш постер, и потом в порядке судопроизводства их утверждения были опровергнуты. До того, как у постера появилась собственная страница в «Википедии», и до появления в нулевые годы сайтов окраинаэтолачуги. com, мыбеглецы. com и законпонамизголодался. com, соответствовавших названиям трех эмо-групп нулевых годов двадцать первого века. До того, как на афише боев без правил появилась информация, что надпись на постере взята из так и не увидевшего свет ролика Последнего воина[31], и до того, как люди потратили годы на поиски этого ролика. До того, как ритейлеры «Урбан Аутфиттерс» стали продавать принт постера по сорок пять долларов за штуку. До того, как знаменитый нью-йоркский шеф-повар открыл ресторан «Изголодавшиеся», который специализировался на жареной курятине и продержался меньше года. И до того, как огромная толпа граждан крошечной восточноевропейской страны сбросила свое коррумпированное правительство и, скандируя по-английски фразу «Мы — беглецы», пошла на штурм президентской резиденции, и одна из восставших, молодая женщина, честно говоря слишком симпатичная, чтобы воевать с коррумпированными правительствами, подняла плакат с этой же фразой, и фотография этой девушки с плакатом стала культовой и попала на обложку журнала «Ньюсвик».
Это произошло до всех этих событий, которые мне понять намного сложнее, чем события нашего лета, хотя я и в них мало что понимаю, поскольку они до сих пор кажутся мне сном. Моя собственная жизнь до сих пор кажется мне сном. Потому что каждый раз, когда я сомневаюсь в реальности своей жизни, я автоматически возвращаюсь в то лето, снова и снова прокручиваю его в своей голове и до сих пор не могу сказать с уверенностью, что какое-либо из тех событий действительно происходило. Единственным доказательством является тот факт, что я по-прежнему здесь. И постер по-прежнему здесь. Я могу быть в этом уверена, потому что храню оригинал, на котором моя и Зеки кровь. И когда я теряю ощущение себя, когда начинаю дрейфовать где-то вне своей жизни, я беру оригинал постера, снимаю с него копию у себя в кабинете, иду куда глаза глядят и вешаю там эту копию. И тогда понимаю, что моя жизнь реальна, потому что от моего настоящего через все мое прошлое протянута нить к тому лету, когда мне было шестнадцать и весь мир открывался передо мной и я шла сквозь него.
Глава десятая
Коулфилд ничего собой не представлял. О нем почти нечего было сказать. Он был городом-деревней и этим походил на множество других таких же городов-деревень середины девяностых: тут были «Уолмарт» и фастфуд, райончики с домами разного уровня достатка, затем шли бесконечные поля, засеянные соей. Сюда приезжали, либо чтобы навестить родных, либо по делам завода «Тойота» или инженерно-технической базы военно-воздушных сил, расположенной через несколько городков от Коулфилда. То, что было у нас, было везде, и кому это интересно? Тем удивительнее превращение Коулфилда в город, вызвавший всеобщий интерес. Благодаря нам и тому, что мы сделали.
В то лето Коулфилд стал для многих людей обязательным для посещения местом. Студенты колледжей, красивые и загорелые, всегда немного навеселе или под легким кайфом, наезжали к нам из Джорджии и Северной Каролины, высыпáли из машин и как бы просто гуляли по городу. На самом деле они искали постеры и, увидав их, крали или фотографировали. Отель «Роял Инн», в котором раньше селились только строительные рабочие и всякие сексуальные извращенцы, был теперь постоянно забит под завязку, а вокруг его бассейна, который руководству отеля даже в голову не приходило заполнять водой, одна за другой гремели вечеринки. Старые хиппи доставали из своих автодомов сумки-холодильники с промокшими сэндвичами и оранжевой газировкой, располагались на пикник в городском парке и наблюдали за теми, кто приклеивал или, наоборот, сдирал постеры. Из соседних округов к нам приезжали подростки в футболках с «Напалм Дет», Мэрилином Мэнсоном, «Саундгарден» и «Корн»[32]