«…Возможно, величайший из всех известных мне художников. Рядом с ее работой мои выглядят жалко. Прости, мой дорогой, но твои работы тоже».
Мэззи забрала письмо и отложила его в сторону.
— Эйвери пишет о вашем… вашем несчастном случае. Он называет его по-другому, но, как бы то ни было, в своем письме он упоминает постеры и пишет, что пристально их разглядывал и сравнивал с самыми первыми, и что он часто замечал, как вы гуляете в какое-то необычное время, и уверен, что это были вы. И что вы сами подтвердили это.
— И вы узнали это таким образом? — спросила я. — То есть специально вы это выяснить не пытались? Просто вам захотелось написать книгу о никому не известном художнике?
— Ну, в общем, да.
— И благодаря тому, что старушка отдала вам эти не предназначенные для чужих глаз письма, вам теперь известно, что это я сделала постер?
— Ну, я же говорила вам, что почти на сто процентов уверена, что это были вы. Я читала ваши книги, особенно ту, что вы, по вашим же словам, написали еще в средней школе, и главная героиня этой книги часто упоминает окраину, и там есть образы, очень близкие тем, что есть на постере. Я просто… Я искренне считаю, что это одно из самых замечательных произведений. И это… Это вы. Вы сказали мне, что это были вы. По телефону. Это ваше.
«Окраина, окраина, окраина, окраина… окраина — это лачуги, и в них живут золотоискатели. Мы — беглецы, и закон по нам изголодался». Я сказала это сама себе, своим голосом, потом взглянула на Мэззи.
— Это сделала я, — произнесла я наконец. — Да. Это написала я.
— И у вас есть доказательство?
Доказательство я принесла с собой. Мне было нужно, чтобы оно находилось как можно ближе ко мне, когда я встречусь с этой женщиной, пытавшейся выставить мою жизнь на всеобщее обозрение, лишить меня равновесия и, возможно, радикально изменить все, что я предприняла, чтобы сделать жизнь сносной. Я полезла в рюкзак и достала оттуда папку из полиэфирной пленки — высшего качества архивный футляр, какие используются в музеях. Показала ее Мэззи, и та издала такой тихий звук, словно ей наступили на грудную клетку.
— Это — оригинал, — пояснила я. — Исходник. Все копии сняты с него.
— Тот самый?!
— А вот моя кровь, — сообщила я, указывая пальцем на звезды.
— Ваша кровь?! — спросила Мэззи, сделав огромные глаза. Я кивнула.
Она разглядывала постер, став, не считая меня, первым за двадцать лет человеком, его увидевшим. Я боялась, что у других людей при взгляде на него начнут оплывать лица, словно воск у свечей, что он ослепит их, обратит в статуи. Еще я думала, что архивный полиэфир надежно оберегал человечество от погибели.
Мэззи откинулась на жесткую выгнутую спинку скамейки и поглядела в потолок. А потом улыбнулась. Улыбнулась, показав все свои прекрасные зубы, не то что у меня или у Зеки, и коснулась моей руки.
— Это изумительно, — произнесла она наконец.
— Мне страшно, — сказала я. — Это такая… такая сложная история.
— То же самое вы сказали мне по телефону. Что это сложная история. Что вы имеете в виду?
— Что я имею в виду? Я имею в виду, что она сложная. Что я не могу вам все рассказать и объяснить.
— Кроме вас, над ним работал еще кто-то? Вам кто-то помогал? Может, ваши братья?
— Мои братья? — я непроизвольно фыркнула. — Только не они.
Я подумала о своих братьях. Тройняшки вылетели из колледжа, годами трудились на кухнях разных заведений и теперь совместно владели рестораном в Чарлстоне, штат Южная Каролина, предлагавшим всякие современные вариации южных блюд и засветившимся в куче всяких журналов, а также на кабельном канале «Фуд Нетворк». Братья были так заняты, что я почти с ними не виделась. Ни один из них не женился и не обзавелся детьми; просто три диких парня, которые постоянно друг друга дубасят, встречаются с женщинами, у которых татуировки по всему телу и пышные бедра, напиваются в паузах между выступлениями на телешоу «Сегодня», где они готовят пирожные-тянучки на основе содового крекера и соусы для барбекю на основе вишневого сока. В последнее время они здорово увлеклись джиу-джитсу и деревообработкой и потихоньку готовятся к концу света. Казалось, они построили себе собственный мирок, и каждая встреча со мной вводила их в ступор, поскольку я одновременно и была, и не была его частью.
Нет, это точно не тройняшки.
— А кто тогда? — спросила Мэззи.
Я посмотрела вокруг. Обеденная лихорадка прошла: в зале «Кристалла» никого, кроме нас, не осталось. Я с подростковых лет не засиживалась так долго в ресторане быстрого питания.
— Не знаю.
— Фрэнки, я хочу об этом написать, и я об этом напишу. Статью для «Нью-Йоркера». Вы можете подумать, что в редакции ждут не дождутся этого материала, но на самом деле никто еще ничего не знает. Кроме меня. И вас. И… кого-то, кто тоже знает. Но мне нужно, чтобы вы согласились со мной об этом поговорить. Без вашей помощи мне не разобраться.
— Тут не в чем разбираться. Вы что, прикалываетесь надо мной? Думаете, у меня тогда было хоть малейшее представление о последствиях? Не в чем там разбираться.
— Думаю, есть. Если вы позволите вам помочь, — сказала Мэззи.
— Мне понадобится некоторое время, чтобы рассказать об этом близким. Мне нужно, блин, рассказать об этом своему мужу. Своей маме. Мне просто… мне нужно немного времени, чтобы все обдумать.
— И тогда вы со мной поговорите? Выйдете из тени?
— Ладно. — В конце концов я сдалась. — Ладно, это сделала я. Я скажу людям, что это сделала я.
Мэззи протянула мне визитку.
— Здесь мои электронная почта и телефон. Я знаю, они у вас уже есть, но все же, если у вас появятся какие-либо соображения, напишите мне или позвоните. Если вам будет нужно, чтобы я куда-либо сходила с вами, можете на меня рассчитывать.
Я представила себе, как эта женщина, с которой я едва знакома, приходит вместе со мной к моей маме и сидит рядом с ней на диване, пока я сообщаю: «Я сделала то, из-за чего куча народу потеряла голову, а еще стало невольной причиной смерти нескольких наших знакомых», а мама в ответ: «Солнышко, мы об этом обязательно поговорим, но, может, твоя подруга хотела бы чего-нибудь выпить? Не отказалась бы от сэндвичей? Или пиццы? Фрэнки? Фрэнки? Ты меня слышишь? Твоя подруга не отказалась бы от пиццы?»
Мэззи с секунду пристально меня разглядывала.
— Вы не могли бы дать мне номер своего мобильного? До сих пор я звонила вам исключительно на домашний. Просто чтобы оставаться на связи.
Мне показалось, что она подозревает, будто я могу в любой момент сесть на самолет и улететь в первую попавшуюся страну, оставив ее с носом и статьей, которую никто не захочет опубликовать. Что ж, Мэззи была достаточно умна.
Сверяясь с ее визиткой, я отправила ей со своего телефона текстовое сообщение, и Мэззи кивнула и добавила меня к своим контактам. Мы поднялись из-за стола. У меня в запасе оставался корн-дог, и только я протянула за ним руку, как Мэззи спросила:
— Откуда это?
Я рассеянно поглядела на корн-дог, пытаясь сосредоточиться:
— Постер?
— Слова, текст на нем, — пояснила Мэззи. — Откуда это?
— Из меня, — ответила я, не зная, что еще сказать.
Мэззи смотрела на меня в течение нескольких секунд, и я догадалась, что она повторяет текст про себя. Я как будто слышала каждый слог по отдельности и всю фразу целиком, поскольку прекрасно знала, как она звучит.
— Давайте не откладывать разговор, — сказала на прощание Мэззи.
Я не стала возражать и, как только она ушла, макнула корн-дог в горчицу и съела его в два укуса.
Глава четырнадцатая
По окончании средней школы я получила стипендию и оказалась в небольшом гуманитарном колледже в штате Кентукки, где и встретила Аарона. У меня появились друзья. Я чувствовала, как развиваюсь в этих открытых пространствах, тусуясь с людьми, которые в школе были такими же, как я, и теперь бывали приятно удивлены тем, что способны, черт возьми, поработать над собой и стать немного круче. Моей специализацией стали английский язык и литература, и время от времени я шокировала своих преподавателей тем, что некоторые положенные по программе книги успела прочитать раньше. На них это производило приятное впечатление, и потому мне уделяли немного больше внимания, чем другим студентам, а я, в свою очередь, чувствовала себя такой взрослой, что четыре года в колледже решила заниматься всем, чем скажут заниматься мои преподаватели.
На четвертом курсе у меня была самостоятельная работа под руководством доктора Бёрра Блаша, старого чудаковатого профессора литературы, который собирался выйти на пенсию в конце учебного года и, насколько было известно, за последние десять лет не вел ни одного курса из тех, на которые в том году можно было бы записаться. В его распоряжении был огромный кабинет при библиотеке, причем с тремя диванами (как он впоследствии мне объяснил, у каждого дивана была своя функция: один для общения, второй — для чтения, третий — для сна), и я ни разу не видела профессора в каких-либо других местах на территории кампуса, как будто каждое утро он телепортировался в свой кабинет, а вечером возвращался домой каким-нибудь подземным тайным ходом. Я выбрала его не случайно, мне хотелось показать кому-нибудь из преподавателей мой коулфилдский роман, но так, чтобы этот преподаватель не имел какого-либо отношения ко мне, чтобы потом сомневаться: а может ли он написать положительную характеристику студентке, пишущей фанфики[58] по мотивам книжек про Нэнси Дрю? Если мой роман ужасен, то единственным человеком, который об этом узнает, будет чудаковатый старик, который, скорее всего, преставится в своем кабинете в день выхода на пенсию.
Наведя некоторые справки в библиотеке, я выяснила, что доктор Блаш в те годы, когда он действительно преподавал студентам, специализировался на американской литературе девятнадцатого века и написал, ко всему прочему, роман «Гекльберри Финн в России», в котором Гек завоевывает сердце Ольги Николаевны, дочери императора Николая I, и за это его по всему материку преследуют лейб-гвардейцы. Совершенно безумная книга, где в какой-то момент возникает Том Сойер в компании ручного сибирского тигра, чтобы помочь Геку и Ольге спастись из горящего здания и тут же исчезнуть со сцены. В итоге Гек становится царем, императором всероссийским, и решает покорить всю Европу. Дочитав это произведение до конца, я подумала, что профессору Блашу должен понравиться мой роман про девушку-антипода Нэнси Дрю.