— Выглядит классно, — сказала я Зеки, а он лишь кивнул в ответ. Кажется, он здорово нервничал, все оглядывался по сторонам — вдруг нас кто-то застукает, — хотя на самом деле никто не обращал на нас внимания.
— Ну что ж, продолжим, — сказала я, мы сели в машину и помчались обратно на площадь, оставляя позади частицу себя и надеясь, что ее обнаружат другие.
К тому времени, как я высадила Зеки и вернулась домой, мы с ним разместили шестьдесят три копии, работая с максимально возможной скоростью и нигде не спалившись. Мы крепили их скобами к телефонным столбам, приклеивали скотчем к окнам офисов, прятали в сложенном виде в проходах между полками продуктового магазина. Сплошняком заклеили кирпичную стену за кинотеатром. Побросали некоторое количество в выбранные наугад почтовые ящики по пути к дому бабушки Зеки. И у нас по-прежнему оставалось полно копий. Хотя, как по мне, их и близко не было столько, сколько надо. Нужно было еще больше. Чтобы развесить их по всему городу. Я жалела, что у нас нет самолета, а то бы мы летали над Коулфилдом и сбрасывали листы на головы ничего не подозревающих горожан. Наверное, мы испытывали нечто подобное наркотическому опьянению. Кайф оттого, что мы делаем нечто странное, не зная, к чему это приведет. Я допускала, что мои дикие братцы испытывали подобное не раз и потеряли к этому всякую чувствительность. Однако для нас, двух примерных ботанов, это было классно. И мы были вместе. Мы даже не целовались, потому что для этого мы были слишком заняты. Один из нас бросал взгляд на другого, и тот непременно пристраивал очередную копию, приклеивал ее, так сказать, к миру. Нам было это важно. Мы были важны.
Так вот, когда я высадила Зеки возле его дома, слишком робея, чтобы войти внутрь и познакомиться с его мамой и бабушкой, он нежно поцеловал меня в щеку и произнес:
— Ты мне очень нравишься.
— И ты мне, — ответила я.
— Мы ведь продолжим? — спросил он, имея в виду, как мне показалось, сразу все: наши постеры, мой дом, поцелуи, печенье «Поп-тартс», игру в прятки на каждом квадратном сантиметре городского пространства.
— Все лето, — ответила я.
— А может, и дольше, — с надеждой произнес Зеки, отчего я покраснела.
Я поцеловала его в губы, и он ушел. По дороге домой я оставила машину с работающим двигателем перед знаком «движение без остановки запрещено», прикрепила к нему скотчем одну из копий и бегом вернулась в машину, ощущая себя способной на многое. Я вела машину по жилым улицам со скоростью, ровно на пять миль превышающей допустимую. Мне казалось, что я лечу.
Я проснулась ночью от испуга, потому что мама меня трясла за плечи.
— Господи, мама, что случилось? — спросила я хрипло, ощущая чугунную тяжесть в голове.
— Прости меня, солнышко, — то ли прошептала, то ли прокричала она. Это произвело странное впечатление. Я думала, не снится ли мне это. — Я знаю, что уже поздно, но мне очень нужно с тобой поговорить.
— Прямо сейчас?
— Да, прямо сейчас. Подвинься же, черт возьми… дай мне… Фрэнки? Проснись! Подвинься, чтобы я смогла сесть.
Я тяжко-претяжко вздохнула, да так, что чуть не уснула снова, и с трудом подвинулась на несколько сантиметров, чтобы мама смогла сесть на кровать.
— Я вела себя сегодня «круто и клево», ты согласна? Когда я увидела, как вы… целуетесь… Ты же не будешь это отрицать? Да и Зеки мне кажется милым мальчиком. Я не собираюсь капать тебе на мозг… Не хочу оказывать на тебя ненужное давление, но я не сплю всю ночь. Уснуть не могу.
— В чем дело, мама? — с вызовом спросила я, в то же время здорово испугавшись, что она каким-то образом узнала про наше художество, про «Ксерокс» и про развешанные по городу постеры.
— Видишь ли… Я помню, что мы говорили об этом несколько лет назад, но тогда мне это казалось чем-то далеким. А сейчас я считаю, что обязана вновь проговорить некоторые моменты. Ты ведь не против?
— В чем дело, мама? — повторила я свой вопрос.
Она продолжила:
— Ты молодая женщина, твое тело — это твое тело, это прекрасно, и я это уважаю. И совершенно естественно, как мы уже говорили раньше, иметь желания.
— Что за мерзость, — говорю, — «желания».
— Фрэнки, ты можешь секунду помолчать? Если ты собираешься иметь физическую близость… заниматься сексом, то послушай, что я тебе скажу. Если ты собираешься заниматься сексом с Зеки, я хочу, чтобы ты предохранялась. Ты должна предохраняться. Это не обсуждается.
— Мама, это просто неприлично. Я не собираюсь заниматься с Зеки сексом. Не волнуйся.
— Послушай, Фрэнки, просто возьми эти презервативы… Просто возьми их, — ответила мама, запустив руку в карман купального халата.
— Не нужны мне эти презервативы, — заявила я.
— Ты должна их взять. Это не обсуждается. И сказать об этом Зеки, поняла? Скажешь ему: «Это не обсуждается». Повтори.
— Откуда они у тебя? — спросила я.
— Это не имеет значения, солнышко, — ответила мама.
— Упаковка уже вскрыта, — говорю я, ощупав пачку в темноте, — по-моему, нескольких штук не хватает.
— Фрэнки! Умоляю тебя, сосредоточься. Держи их у себя на всякий случай. Могу сказать тебе со стопроцентной уверенностью: тебе не нужен ребенок в твоем возрасте. А то и… три ребенка. Ты хоть представляешь, Фрэнки? Родить сразу троих? Ты сама еще ребенок. Не нужно тебе этого.
— Хорошо, хорошо, — в конце концов сдалась я и сунула упаковку с презервативами под подушку. — Спасибо, мама. Спасибо, что беспокоишься обо мне.
— Но я действительно беспокоюсь о тебе, солнышко. Очень беспокоюсь.
— Знаю, — говорю я в ответ.
— Пойду на кухню. Вряд ли я уже смогу уснуть. Может, сделать торт или еще чего-нибудь, чтобы ты передала это от меня Зекиной маме? Что скажешь?
— Мама, я так устала.
— Спокойной ночи, солнышко, — решила наконец закруглиться мама, — спи.
После того как она закрыла за собой дверь, я закрыла глаза и зашептала: «Окраина — это лачуги, и в них живут золотоискатели. Мы — беглецы, и закон по нам изголодался». Однако уснуть уже не смогла. Тогда я принялась повторять эти слова снова и снова, пока мир не начал расплываться, а вещи — терять всякое значение и пока я не отрубилась.
Глава шестая
Никому не было дела до наших постеров. По крайней мере сразу после того, как мы их расклеили. Зато нам было. И потому на следующее утро, как только мы остались одни, мы распечатали еще триста копий. Аппарат жужжал и с томительной медлительностью выплевывал копию за копией нашего совместного творения. Все это время мы не отрывали от аппарата возложенных на него рук, словно он нуждался в нас для того, чтобы чудо свершилось.
Колеся по городу, мы старались не пропустить ни одного из мест, где накануне развешивали свои постеры. «Мы к этому телефонному столбу его приделывали?» Всякий раз видя, что повешенный нами рисунок до сих пор на месте, мы разевали рты от изумления, как будто к моменту нашего появления ему следовало бы уже исчезнуть под лучами солнца. На Криксайдском рынке, пока я украдкой прикрепляла наш рисунок к общественной доске объявлений, висящей над прилавком с наживкой для рыбной ловли — земляными червями и сверчками, Зеки купил подробную карту Коулфилда, чтобы отмечать на ней каждую точку, вести официальную статистику, видеть, сколько провисел каждый из наших плакатов. Нас преследовала своеобразная навязчивая идея быть максимально точными, действовать по-научному, однако наши желания вносили в эту идею такие искажения, что никакого значения для кого-либо, кроме нас, это впоследствии бы не имело.
Мы доехали до кинотеатра и увидели, как один из его работников сдирает наши постеры с кирпичной стены, даже не успевая складывать их на землю. Я узнала парня — он дружил с одним из моих братьев. Поэтому я опустила стекло и окликнула:
— Джейк!
Зеки при этом сильно занервничал.
— Не надо, — сказал он, — не привлекай к этому внимания. Мы должны…
— Джейк! — снова крикнула я, и Джейк, скосив на меня глаза и пытаясь вспомнить, кто я такая, наконец узнал меня и кивнул:
— Привет!
— Что это за плакаты? — спросила я.
— Не знаю, — ответил он, пожав плечами. Из рук у него выпал скомканный постер, тут же подхваченный ветром. — Босс велел содрать. Та еще сволочь. Даже копов вызвал полюбоваться, но они сказали, что это не их забота.
— А что тут? — спросила я самым невинным тоном. — Можно глянуть?
— Фрэнки… — начал было Зеки.
Джейк подошел к машине и показал нам один из наших постеров.
— Вообще-то круто, — сказал он. — Похоже, это какая-то металлическая группа.
— Вау, — ответила я. — Действительно круто.
— Пожалуй, мне пора, — произнес Джейк, после того как мы несколько секунд втроем внимательно разглядывали постер. — Хочешь себе такой?
— Конечно, — ответила я и передала постер Зеки, который от неожиданности уронил его себе на колени.
— Пока, — сказал Джейк и вернулся к стене срывать наши картинки. Я же подумала, что вскоре нам предстоит снова сюда наведаться, чтобы заново обклеить всю эту стену. Если мы этого не сделаем, я просто свихнусь.
— Он сказал, что его босс звонил в полицию, — произнес наконец Зеки, пока мы колесили по городу, высматривая очередной постер.
— Да, а еще он сказал, что копам нет до этого дела, — ответила я.
Зеки поразмыслил на эту тему, глядя в окно.
— Они не врубаются, — заключил он.
— Они по нам изголодались, — ответила я, и мы оба засмеялись странным, подрагивающим смехом. И продолжали ехать.
В городе был один заброшенный дом, который, как я знала, облюбовали некоторые подростки и ребята постарше, приходившие туда по ночам покурить травку или выпить; это место располагалось на отшибе, поэтому никто из соседей не жаловался и копы на него забили. Я лично там ни разу не была, а вот мои братья постоянно его посещали вместе со своими подружками, со всеми этими популярными безголовыми девицами, вытворявшими все, что им в голову взбредет. Я не испытывала к ним неприязни. Но и не хотела быть одной из них. Однако мне всегда было любопытно, как можно жить, совершенно не беспокоясь о последствиях своих поступков, не задумываясь о том, что каждое твое действие не проходит для мира бесследно. Это обстоятельство казалось мне очень важным. Поэтому я подумала, что раз уж мы с Зеки не можем прийти сюда вечером, когда из бумбокса орет музыка, загораются и гаснут фонарики и по кругу передаются банки с теплым пивом и измельченные таблетки с амфетаминами, то мы расклеим свои постеры сейчас, заставим этих тусовщиков смотреть на нас.