щина, совпадают. Никитский бульвар, дом двенадцать. И более того, на этого Мартынова, оказывается, зарегистрировано еще целых пять SIM-карт. Похоже, он оказывал услуги по их покупке для людей, не имевших российского гражданства и, соответственно, российских паспортов. Согласно данным от мобильного оператора, которого уже, по распоряжению Следственного комитета, подключили к содействию, три из пяти телефонов были отключены в одном месте и в одно время. В загородном поселке. В том самом, где мои люди сейчас пытаются отыскать след Мартынова. Четвертый телефон отключился тремя часами ранее, а пятый не выходил на связь с сотовыми вышками уже длительное время, его можно выкинуть из головы.
– Лихо закручен сюжет, – констатировал Олейник. – И что это нам дает?
– Ничего хорошего, – хмуро ответила Наталья. – Получается, что, если придерживаться нашей рабочей версии, дескать, Ширяев первый зараженный от первичного источника, то он заразил всего одного пассажира. И этот пассажир – казах с симкой Мартынова.
– Да. Но это, я думаю, прекрасно! – Олейник улыбнулся. – Тогда получается, что мы выявили всех, и всех, если так можно выразиться, блокировали. Все они либо в карантине, либо мертвы.
– Все верно. – Наталья кивнула. – Но это лишь в том случае, если принятая нами рабочая версия верна. А я в этом глубоко сомневаюсь.
– Причины? – заинтересовался Головин.
– Во-первых, низкая вероятность такого события. Получается, что Ширяев отработал смену, возил людей, близко с ними общался, но заразил почему-то всего одного пассажира, причем последнего.
– Он мог быть не заразным всю смену, – предположил Олейник. – Вы же прекрасно знаете, что протекание чумы состоит из двух стадий, из которых только вторая…
– Безусловно, это возможно, – согласилась Наталья. – Но вероятность низка. И ее значительно снижают другие факторы. Так, во-вторых, нам неизвестен первичный источник заражения. Любому специалисту понятно, а неспециалисты сейчас поймут, что для возникновения легочной формы чумы в ее первичном варианте нужен больной во второй стадии сепсисной чумы. В Москве.
– Нда. Представить такое сложно, – согласился Олейник.
– Точнее, невозможно, – уточнила Наталья. – И эта невозможность вынуждает нас принять очень скользкую версию о неком диверсанте, распылившем аэрозоль в салоне автомобиля Ширяева.
– Не такая уж она скользкая. – Олейник покачал головой. – Ширяев в тяжелом состоянии, в реанимации. Казах умер. Они могли заразиться одновременно, около двадцати одного часа вчера. Но у казаха, в силу каких-то причин, болезнь могла развиваться быстрее, вот он и умер быстрее.
– Может, он СПИДом болен был? – прикинул Пичугин. – Низкий иммунитет. Он же нетрадиционной ориентации, вполне возможно. Я читал, что у этих ребят все болезни протекают быстрее, чем обычно.
– Тогда версия с терактом становится основной! – заявил Головин. – И надо оповещать ФСБ по официальным каналам, а не как сейчас, негласно.
– Пожалуй. Зато не надо ломать голову над поиском природного источника заражения. Вы, генерал, тогда этим и займитесь, – велел Олейник. – Полностью избежать утечки нам все равно не удалось, а сотрудники ФСБ не будут на каждом углу кричать слово «чума».
– Люди есть люди. – Наталья нахмурилась. – У них есть родственники, близкие, знакомые, друзья. Даже если они не скажут слово «чума», они позаботятся, чтобы близкие люди покинули Москву. Это сложится с блуждающими слухами…
– В ФСБ серьезные люди работают, – возразил Олейник. – В любом случае генерал прав. Сообщить о таком мы обязаны. Заодно ФСБ, возможно, поможет нам понять, кто именно был целью диверсии и кто ее совершил.
– Кхе… – негромко кашлянул Пичугин. – Простите, но мне тоже нужно сделать звонок.
Наталья глянула на него и отвела взгляд. Она прекрасно понимала, кому именно собирается доложиться ее новый знакомый. Но, несмотря на всю неприязнь к Ковалеву, даже на ненависть к нему, она не могла проецировать это чувство на Пичугина. Он, безотчетно, потом и на осознанном уровне, вызывал у нее симпатию. Весьма сильную. И голос не был главной причиной для этого. Хотя… Слишком уж он был похож на голос другого, очень дорогого ей человека.
Пичугин поймал взгляд Натальи лишь на миг, но сердце его сжалось. Он понимал, что ее чуть заметно выраженное недовольство связано с неприязнью к Ковалеву, но чем вызвана такая нелюбовь, он не понимал. Ясно было, что корень зла лежит где-то далеко в прошлом. Вот только не хотелось всякий раз об этот корень спотыкаться.
Они с Головиным покинули кабинет, а в коридоре разбрелись в разные стороны, чтобы не мешать друг другу. Пичугин набрал номер Ковалева, дождался, когда тот ответит, и вкратце доложил, что удалось выяснить в штабе ТОРС.
– Похоже, это все же диверсия, Максим Константинович. Мнение специалистов фокусируется именно на этой версии. Похоже, впрыск аэрозоля в салон такси. Они к этой идее пришли. Но не понимают, кто мог быть целью террориста. Сидят, головы ломают.
– Ты не говорил им про Бражникова?
– Нет, конечно, права не имею.
– А… Ну да. Я о твоей догадке доложил Трифонову, в смысле официальному куратору проекта, бункер вскрыли, Бражникова и его людей эвакуировали в карантинные боксы. Я уверен, что официальный куратор сам доложит, но к утру. А до утра у тебя есть возможность выслужиться перед штабом ТОРС. Ловишь идею?
– Можно рассказать о Бражникове?
– Если посчитаешь нужным. Лишнего не говори. Скажи, смена в бункере. Все было заперто. Всех вывезли, всех локализовали. Все в ведении военных медиков. Они же проведут обеззараживание. Официальные данные получат от специалистов Министерства обороны и из медицинского ведомства.
– Но его личность можно выдать как возможную мишень диверсанта? Иначе для них вообще нет смысла в этой информации. А так, некая секретная разработка, рука врага.
– Ты сам-то в этом уверен? – с иронией поинтересовался Ковалев.
– У меня мало данных для выводов, – признался Пичугин.
– Вот и добывай данные. Я для этого тебя связал со штабом ТОРС. Мне нужен не гипотетический террорист, которого, возможно, не было, и даже вероятнее всего не было, а реальный источник заражения Бражникова. Эта информация нужна мне лично, и для меня лично она очень важна. Понятно?
– Вполне. Выходит, вы не рассматриваете версию с аэрозольным баллончиком, распыленным в машине?
– Бражникова нет в списке пассажиров, – весомо заявил Ковалев. – И ни с одним из найденных пассажиров он не мог контактировать. Не его круг. Бабы какие-то левые, педераст-проститутка, мажоры малолетние.
– Выходит, цепочка?
– Выходит, так. Или, наоборот, всех заразил Бражников. Но как и когда? Ведь все пассажиры Ширяева здоровы.
– Кроме казаха.
– Да. Но у кого аналитический ум, у меня или у тебя? Так что давай рой. А мне давай результаты.
– Хорошо, понятно.
Положив трубку, Пичугин задумался, взвешивая, стоит ли вообще говорить о Бражникове. Выходило, что стоит. Иначе… Собственно, иначе тоже было можно, но неожиданно свалившаяся симпатия к Наталье диктовала свою линию поведения. Несвойственную Пичугину.
Он вздохнул и вернулся в кабинет.
Там все были куда больше на нервах, чем когда он выходил. Олейник горячо спорил с Натальей, Думченко вставлял редкие реплики, остальные озадаченно наблюдали за происходящим.
– Вы настаиваете на своей версии, Наталья Викторовна? – вопрошал Олейник.
– Да. Я уверена, что все было наоборот. Что первым заболевшим является не Ширяев, что Ширяев, наоборот, является последним заболевшим, заразившимся от того, о ком мы ничего не знаем. Именно поэтому, а не из-за «низкого иммунитета», летальный исход у казаха наступил в районе полудня, а у Ширяева не наступил до сих пор. Казах заразился раньше! И не от террориста, а от природного источника! Надо лишь понять, где и как.
– Почему же мы ничего не знаем? – пробурчал Думченко. – Казах пока является единственным заболевшим из контактных с Ширяевым. Получается, что либо Ширяев заразил казаха, либо казах Ширяева. Третьего не дано. При всем уважении. Если исключить, что гомосек может быть болен СПИДом и потому так быстро у него развилась клиника, то выходит, что он заразил таксиста. Тогда вопрос – откуда взялся этот казах? Где он заразился и как?
– Я согласна с этим, – устало ответила Наталья. – Но вы посмотрите картину! Если заражение казаха и Ширяева произошло одновременно, около двадцати одного часа, то в девять утра только закончился инкубационный период, и лишь к настоящему времени, то есть к полуночи, должна наступить продрома. А у нас уже летальный исход!
– Не совсем верно, – Олейник шутливо погрозил пальцем. – Есть случаи, когда инкубационный период длится шесть часов, и тогда это вписывается в картину.
Наталья мысленно сжала кулаки от бессилия. Похоже, собственную версию, которая менее лицеприятна, ей продавить не удастся.
– Хорошо. Да, такие случаи известны, – согласилась она. – Но мы не имеем ни малейшего понятия, от кого заразился казах, если он заразил Ширяева. Вы представляете себе террориста, который заразил гея, занимающегося проституцией? Но если не террорист, то какой вообще мог быть источник? Учитывая, что у обоих легочная форма чумы?
– Они азиаты. Иногда живут скученно, – заметил Пивник.
– Да полно вам! – Наталья поморщилась. – Невозможно это в Москве. Вам ли не знать? Кто-то заразился от животного. Понимаете? От животного! Иначе я не могу представить себе развитие легочной формы. Но по Москве не бегают чумные суслики, и зараженную чумой верблюжатину не привозят!
– Хотелось бы, чтобы не бегали, – хмуро произнес Думченко. – Но если их кто-то специально завез?
– Все равно маловероятно. От суслика на человека может перепрыгнуть блоха-переносчик. Но при ее укусе возникнет бубонная форма чумы, никак не легочная. А тут раз, и пневмония!
– Но вы зря отвергаете септическую форму, – заметил Олейник. – Допустим, откуда-то взялось зараженное животное. Тот же суслик. Сейчас лето, и он может выжить. У нас есть группа азиатов. Что, если они, банально, поймали этого суслика с целью употребления в пищу? Пока потрошили, вот вам и септическая форма чумы. Нет?