– Мне показалось, что Олейник до сих пор не уверен.
– Мне тоже. В чем-то он прав, болезнь может протекать по-разному, есть как усугубляющие факторы, ускоряющие развитие симптоматики, так и, наоборот, ослабляющие.
– Например?
– Например, прием антибиотиков. Человек лечится от чего-то, принимает курс антибиотиков, и в это время в его организм попадает чумная палочка. Антибиотики ее в какой-то степени подавят, дадут человеку время, задержат появление симптомов. Не более того, но часы по развитию наблюдаемых симптомов сверять нельзя. У двух людей, заразившихся в одно время, разгар болезни и летальный исход могут наступить с очень большим интервалом.
– Ты понимаешь, что, с моей точки зрения, это скорее камень в огород твоей теории, чем ее доказательство? – напрямик спросил Пичугин.
– Конечно. Время смерти казаха лишь опосредованно связано с моментом его заражения. В теории Ширяев мог заразиться раньше казаха, а прожить дольше. Но есть такая штука, как интуиция.
– Ты на нее полагаешься?
– Она меня редко подводит, – ответила Наталья неожиданно сухим тоном.
Пичугин не понял, чем мог ее задеть, но решил попусту не бросаться словами и вопросами личного характера. В этой женщине действительно таилась некая загадка, это не было иллюзией, результатом игры теней на ее лице при поездке по ночному городу.
– Как бы там ни было, я лично буду придерживаться наиболее вероятной версии, что если казах первым умер, то он первым и заразился.
– Хорошо. Логично. Принцип бритвы Оккама. Не плодить сущностей без необходимости. Самое простое, чаще всего, статистически, оказывается самым верным.
– Да. Так что нетипичное течение болезни мы условно пока отвергаем. Второй пункт – заражение от природного источника, скорее всего, от дикого животного. Это наиболее вероятный путь заражения, понимаешь? Допустим, что казах где-то нашел больного суслика и съел. Такие случаи есть. Не в Москве, но есть. Так, к примеру сделал подросток в Киргизии в две тысячи тринадцатом. Давай и теперь допустим такой ход событий. В качестве версии. Что получается? Больной казах садится к таксисту, там кашляет, заражает, потом, уже днем, умирает у себя дома. Примерно в это время Ширяев вызывает «Скорую». По времени идеально. А выдумки про террориста, скорее всего, это подсознательный повод найти легкий путь. Я этого очень боюсь. Очень боюсь, когда люди, сами этого не осознавая, стремятся как бы под ситуативный уклон. Шажок, полшажка… И раз, они уже сошли с прямой дорожки истины. Иногда такое соскальзывание в исполнении очень неглупых и очень ответственных людей приносит больше вреда, чем тупость и намеренный саботаж.
– Ты об Олейнике?
– Нет. Я вообще. Ну, к примеру, меня бесит фатализм Пивника и злит, что инфекционистка, работающая в закрытом на карантин хирургическом корпусе восемьдесят первой больницы, прислала не все материалы, а составила свое видение эпидемической обстановки, выслав только его.
– Не имеет права?
– Имеет. И это бы даже помогло, если бы она все-таки приложила это свое видение к полному отчету, который можно проанализировать без привязки к ее личному видению.
– Да, понимаю. – Пичугин кивнул.
– Ругаться по телефону я не считаю правильным. Олейник меня учил, что претензии надо высказывать в глаза. И лучше тет-а-тет. Он человек от природы мягкий, но волевой, и считал, что отсутствие лишних глаз в приватной беседе дает широкие возможности в диалоге, дескать, можно и двинуть, если другие аргументы не подходят. Так сказать, ввести убеждающий фактор в беседу.
– Хорошо сказано! – Пичугин рассмеялся, оценив шутку.
Но для Натальи это не было шуткой. Она умела держать себя в руках в любых ситуациях, всегда находила аргументы в любой конфронтации, но один раз ей все же пришлось воспользоваться мудрым советом академика. Тогда бесталанный и ленивый аспирант нахамил маленькой женщине-преподавателю, связав ее невысокий рост с удобством исполнения орального секса заведующему кафедрой. И хотя выдал он это без свидетелей, но сделал это вызывающе, цинично и нагло, видимо, ожидая реакции в виде слез или стыда. Но Наталья обеспечила ему такую реакцию, которой он не мог предсказать, и у него не было на нее ответного психологического шаблона. Она, без затей, втолкнула его в тесную каморку лабораторного склада и прошипела: «Еще раз я услышу от вас подобное, и я вам этим инструментом пересчитаю все зубы». При этом она показала не молоток, не кувалду, а всего лишь свой маленький женский кулачок. Но не успел аспирант съязвить по этому поводу, как Наталья, в тесном помещении, где и размахнуться-то негде, прошибла рукой стенку полупустого ящика, собранного из пятислойной фанеры.
– С зубами этот фокус получается гораздо эффектнее, – прокомментировала она.
– Угрожаешь? – Аспирант одновременно разозлился и удивился.
– Нет, – ответила Наталья и всадила наглецу кулак под ребра.
Аспирант глухо крякнул, выкатил глаза, не в силах сделать вдох, и медленно сполз спиной по стене, пока не оказался на полу пятой точкой. Оставив его одного в каптерке, она одернула халат и спокойно покинула тесное помещение. Больше парень себе лишнего не позволял.
Сейчас у нее было схожее настроение. Очень хотелось кому-нибудь пересчитать зубы. Если не в прямом, то уж точно в переносном смысле. Вот только кому? Все вроде бы пашут, делают, что по силам. Но… Но в складывающейся ситуации с заболеванием Наталье не нравилось все. Несмотря на бурную имитацию кипучей деятельности, создавалось впечатление, будто никто всерьез не воспринимал и не воспринимает опасности. Может быть, так у некоторых людей проявляется защитная функция подсознания? Дескать, пока не поверишь в реальность происходящего, не так страшно. Защита от паники… Возможно. Но легче от этого не становилось Она вспоминала героя фильма «Эпидемия» в исполнении Дастина Хоффмана. Перестраховщик, но не паникер. Он понимал, что именно разумная тревожность и постоянная готовность к худшему развитию сценария создают залог безопасности. Хороший посыл. Другой ценности в этом фильме Наталья не видела. Красивая остросюжетная сказка. В реальности все намного хуже. В реальности большинство отстраняется от ощущения опасности, предпочитая воспринимать все как игры, учения или «игру в войнушку». Так легче. Точнее, создается лишь иллюзия безопасности. Но это все до тех пор, пока не обнаружат больного, или пока в морге не окажется первый труп с подтвержденным диагнозом. Как те ребята со «Скорой» на Никитском… Эти до самой смерти не забудут, как выглядит труп умершего от легочной чумы! Но таких пока единицы, тех, кто столкнулся с бедой воочию, нос к носу. Остальные пока резвятся, никак не осознавая реальность событий. Пока. А потом будет поздно. Потом заболевших и трупов будет столько, что все будут метаться, выискивая силы и возможности прекратить кошмар.
Кроме того, каждый старается отвечать только за свой участок и не думает об угрозе эпидемии. Вроде бы все хотят помочь, но то и дело наталкиваешься на непонимание, на отговорки в стиле «а что мы можем, мы же не специалисты-медики». Но, с другой стороны, объяви сейчас эпидситуацию в городе, запри всех по домам, так ведь ломанутся во все стороны и будет хаос. Не помогут ни полиция, ни Росгвардия.
Наталья гнала машину по ночной Москве на север. То и дело на дороге возникали заторы, несмотря на поздний час, и это бы раздражало немыслимо, если бы не присутствие Пичугина на соседнем сиденье. Он ее успокаивал. Вне всяких сомнений. Она боковым зрением отмечала его неуловимое сходство со старым другом, Мишей Зверевым, парнем, которого любила и потеряла. И каждый раз, когда зарождалось в груди это ощущение симпатии, близости, появлялись спокойствие и тихая радость. До этой встречи Наталье не везло с мужчинами, которые ее воспринимали как куколку или карманную женщину-игрушку. Наталья этого терпеть не могла. Другие считали стервочкой, врединой, самостоятельной и независимой, что было отчасти верно, но в целом стервой она не была. Она считала, что ей не повезло с ростом, в этом даже был некий оттенок комплекса неполноценности, вполне осознаваемого. Этот комплекс заставил ее заняться гимнастикой, а потом карате. Хотелось если не другим, то хотя бы себе доказать в полном объеме, что она совсем не слабая женщина, нуждающаяся в защите и наставлениях.
Миша и Олег во многом вели себя одинаково, не сюсюкались, не панибратствовали, дескать, а давай-ка, Натаха, по пивасу и в койку. Она не могла себе представить, что эти мужчины чешут промежность, или рыгают, или плюются… Они были теми, кого она для себя называла нормальными мужчинами.
Еще она терпеть не могла рефлексирующих мужиков, старающихся всем на свете угодить. Такие не в состоянии объективно расставить приоритеты, они не умеют ясно и четко дать положительный или отрицательный ответ, а начинают объяснять причины и мотивы, почему они так считают. Этого тоже не было ни в Пичугине, ни в Звереве. Роднящее сходство.
И еще походка. У Пичугина она странноватая, он будто сначала проверяет ногой пол на прочность и лишь потом ступает. Не так уж явно, но как-то по-медвежьи, что ли. Зверев, наоборот, двигался уверенно, но и в его походке проглядывалось нечто медвежье. Разница в том, что Пичугину было словно больно наступать, будто того же медведя, который жил внутри Зверева, ранили в обе лапы…
Наталье нравилось и то, что Пичугин с ходу начал воспринимать ее на равных как партнера, друга. Не выше и не ниже по внутренней оценке статуса. Он мужчина, она женщина, и у каждого своя ниша, свои права и обязанности, свои возможности и потребности. Так же складывалось у Натальи и с Мишей Зверевым. Он никогда не пытался ограничить ее свободу или позволить ограничить свою. Так было с Мишей, так было с Лемехом, так выходит с Олегом. С этими людьми ей не надо приспосабливаться, подбирать слова, чтобы не обидеть.
О-лег… Ми-ша… Разные имена, а ощущение от ассоциативности складывалось у Натальи одинаково приятное. Пичугин старше и седой. Но и времени сколько прошло!