— Сложно, но выполнимо, — согласился дракон. — Правда, автор предупреждает о возможных побочных эффектах.
— Каких?
— Безумие, превращение в камень, испарение души... Мелочи, — иронично заметил Лун Хэй.
Особое внимание Крида привлёк древний свиток, написанный иероглифами архаичного стиля. Его автором был некий Ли Эр — возможно, сам Лао-цзы под другим именем.
"Парадокс бессмертного, — гласил текст, — в том, что он стремится к тому, чего уже лишён. Смерть для него недостижима именно потому, что он её желает. Мудрость в том, чтобы перестать желать и позволить дао вести себя."
— Опять про недеяние и следование дао, — устало сказал Крид. — Как это применить практически?
— Возможно, не нужно ничего применять, — задумчиво ответил дракон. — Может, весь секрет в том, чтобы прекратить поиски?
Последним документом, который изучил Крид, оказался фрагментарный свиток неизвестного происхождения. Половина иероглифов была повреждена временем, но сохранившиеся части говорили о "проклятии варварских богов" и способах его снятия.
"...северные демоны-оборотни знают тайну... только тот, кто наложил заклятие... кровь дракона и слёзы феникса... ритуал в день затмения солнца..."
— Это может быть про твоё проклятие! — воскликнул Лун Хэй. — Один — северный бог, как и упомянутые "варварские божества".
— Но текст повреждён, — указал Крид на испорченные места. — Половина инструкций утеряна.
— Попытаемся восстановить. У меня есть знакомые учёные, специализирующиеся на реконструкции древних текстов.
Они потратили ещё несколько дней на попытки восстановления поврежденного свитка, но результат оказался неутешительным. Ключевые части ритуала были утеряны безвозвратно, а те фрагменты, которые удалось прочесть, требовали компонентов, которых просто не существовало в природе.
— "Слёзы умирающего феникса", — вздохнул Крид. — "Кровь дракона-девственника". "Дыхание несуществующего ветра". Это же метафоры, а не реальные ингредиенты.
— Не обязательно, — возразил Лун Хэй. — В алхимии многие названия звучат поэтично, но имеют конкретное значение. "Слёзы феникса" могут быть каплями расплавленного золота. "Дыхание несуществующего ветра" — вакуумом.
— А "кровь дракона-девственника"?
Дракон смущённо покашлял.
— Ну... теоретически это моя кровь. Я никогда не имел потомства.
— Ты готов попробовать?
— Готов. Но без понимания полного ритуала это может быть просто опасно.
В последний день изучения Крид сел на пол посреди зала запретных знаний, окружённый грудами прочитанных свитков. Сотни источников, тысячи рецептов и заклинаний, мудрость веков — и ни одного работающего способа снять проклятие северного бога.
— Возможно, ответа просто не существует, — тихо сказал он. — Один слишком могущественен, а его проклятие слишком совершенно.
— Не сдавайся, — ободряюще сказал Лун Хэй. — Мы изучили лишь китайские источники. В мире есть и другие традиции — индийские, персидские, египетские. Возможно, где-то там ты найдёшь ответ.
— Или не найдёшь, — мрачно ответил Крид. — Может, пора принять, что некоторые проклятия нельзя снять?
— Тогда остаётся научиться жить с ними, — философски заметил дракон. — Найти в вечности не проклятие, а возможность.
Покидая хранилище, Крид чувствовал странную смесь разочарования и облегчения. Поиски не дали желаемого результата, но они окончательно убедили его в бесплодности попыток найти магическое решение проблемы.
Возможно, настоящий ответ лежал не в древних свитках, а в чём-то совершенно ином — в том, что делает существование осмысленным даже без перспективы конца.
Покинув императорское хранилище с пустыми руками и тяжёлым сердцем, Крид не захотел возвращаться во дворец. Официальные церемонии, придворный этикет, вежливые беседы с министрами — всё это казалось ему сейчас невыносимо фальшивым. Вместо этого он попросил охрану остаться во дворце и отправился бродить по Лояну в одиночестве.
Город встретил его вечерними ароматами — дымом очагов, запахами готовящейся пищи, благовониями из храмов. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в мягкие оттенки розового и золотого. Лёгкий ветерок, предвестник ночной прохлады, шевелил полы его простого серого халата.
Крид шёл не торопясь, никуда не направляясь, просто позволяя ногам нести его по извилистым улочкам. Тысяча лет существования научила его ценить такие моменты — когда можно просто быть, не думая о целях, планах, проблемах. Хотя сегодня мысли всё равно возвращались к неудачным поискам в хранилище.
Ветер усилился, и Крид остановился, закрыв глаза и подставив лицо его ласковому прикосновению. В этом простом ощущении была какая-то первобытная радость — такую же чувствовали люди тысячи лет назад, такую же будут чувствовать через тысячи лет после него. Ветер не знал ни времени, ни смерти, ни бессмертия. Он просто был.
— Как просто ему, — пробормотал Крид, открывая глаза. — Ветер никогда не мечтает о покое.
Он продолжил прогулку, углубляясь в жилые кварталы, где жили простые горожане. Здесь дома были скромнее, улицы уже, но царила особая атмосфера уюта и обжитости. В открытых окнах мелькали силуэты семей, собравшихся на ужин. Детский смех смешивался с голосами взрослых, создавая ту самую мелодию жизни, которую Крид слышал в тысячах городов на протяжении веков.
На небольшой площади перед буддийским храмом он увидел группу уличных музыкантов. Четверо мужчин разного возраста расположились на циновках, их инструменты поблёскивали в свете зажжённых фонарей. Вокруг них уже собралась небольшая толпа слушателей — от детей до стариков.
Крид остановился в стороне, прислонившись к стене дома. Музыканты как раз начинали новую мелодию. Старший из них, седобородый мужчина с добрыми глазами, перебирал струны гуцзина — старинного инструмента вроде цитры. Его пальцы двигались с удивительной лёгкостью, извлекая звуки то нежные, как журчание ручья, то печальные, как осенний дождь.
Второй музыкант, мужчина средних лет с заплетённой в косу бородой, играл на сяо — бамбуковой флейте. Его мелодия переплеталась с звуками струн, создавая удивительную гармонию. Флейта пела о ветре в горах, о одиноких соснах на утёсах, о журавлях, улетающих в далёкие края.
Молодой человек с живыми тёмными глазами отбивал ритм на барабане. Его руки танцевали над кожаной поверхностью, то еле касаясь её, то выбивая громкие удары. Ритм был сложным, изменчивым, как сердцебиение влюблённого или шаги танцовщицы.
Четвёртый музыкант, подросток лет шестнадцати, играл на эрху — двухструнном смычковом инструменте. Его мелодия была самой пронзительной, она говорила о тоске по дому, о разлуке с любимыми, о том одиночестве, которое знакомо каждому человеку.
Крид слушал, и музыка постепенно заполняла пустоту в его душе. Не исцеляла — он знал, что рана бессмертия неизлечима. Но успокаивала, как успокаивает мать больного ребёнка, зная, что не может вылечить его, но может облегчить страдания.
Ветер усилился, колыхнув фонари и заставив тени танцевать на стенах домов. Он принёс с собой новые ароматы — цветущих деревьев из императорских садов, реки, протекающей через город, готовящейся на кухнях еды. Крид глубоко вдохнул, и воздух показался ему слаще обычного.
Мелодия изменилась, став более весёлой. Теперь музыканты играли народную песню о рыбаке, который поймал золотую рыбку. Дети в толпе начали подпевать, их чистые голоса добавили новые краски в музыкальную картину. Некоторые взрослые тоже присоединились, и площадь наполнилась звуками коллективного пения.
Крид невольно улыбнулся. Эти люди жили короткие жизни — семьдесят лет, если повезёт. Они знали болезни, старость, смерть. Но сейчас, в этот момент, они были счастливы. Они пели не потому, что жили вечно, а несмотря на то, что жили так мало.
— В этом, наверное, и есть секрет, — прошептал он ветру. — Не в длительности жизни, а в её качестве.
Рядом с ним остановилась пожилая женщина с внучкой. Девочка лет пяти зачарованно смотрела на музыкантов, покачиваясь в такт мелодии.
— Бабушка, а почему дядя играет такую грустную песню? — спросила малышка.
— Не грустную, дорогая, — мягко ответила старушка. — Печальную. Это разные вещи. Грусть — когда плохо, а печаль — когда красиво, но немножко больно.
— Как когда листики жёлтые становятся?
— Именно так. Жёлтые листочки красивые, но мы знаем, что скоро зима.
Крид прислушался к этому разговору. Из уст ребёнка и старушки он услышал больше мудрости, чем во всех философских трактатах императорского хранилища.
Музыканты закончили песню о рыбаке и начали новую мелодию. На этот раз она была медленной, задумчивой. Звуки инструментов сплетались в сложную музыкальную ткань, рассказывающую историю без слов.
Крид различил в мелодии образы — одинокий путешественник идёт по горной тропе, вокруг него шумят сосны, где-то далеко кричат журавли. Путешественник устал, ему хочется домой, но дорога ещё долгая. Он останавливается на перевале, смотрит на открывающиеся дали и понимает — красота стоит усталости.
Ветер снова усилился, на этот раз принеся с собой прохладу. Некоторые слушатели поёжились и плотнее запахнули одежды. Крид же наслаждался прикосновением воздушных потоков к коже. После долгих часов в душном подземном хранилище живой ветер казался благословением.
— Господин выглядит задумчивым, — раздался рядом тихий голос.
Крид обернулся. К нему подошёл один из музыкантов — тот, что играл на эрху. Вблизи он оказался старше, чем показалось издали. Лет тридцать, с умными глазами и мозолистыми пальцами музыканта.
— Музыка заставляет думать, — ответил Крид.
— О чём, если не секрет?
— О времени. О том, что проходит, и о том, что остаётся.
Музыкант кивнул с пониманием.
— Я Ван Лэюэ, — представился он. — Играю на улицах уже пятнадцать лет. Видел много задумчивых людей. Обычно музыка либо исцеляет их печаль, либо углубляет её.
— А что со мной?
— Пока не знаю. Вы слушаете не как обычные люди. Словно... словно музыка для вас не развлечение, а что-то более важное.