Тим едва слышно выдохнул, переводя дух. Его голос должен звучать уверенно. Нельзя, чтобы спутники почувствовали его страх.
– Нет, Сибилла. Я надеюсь только на нас. На свои знания, на ваш опыт и на наше общее везение…
Он замолчал.
Надежда на везение… Как же смешно это звучит! И как страшно, что сказанное – правда.
Ночь была абсолютно тиха. Над мертвой глянцево-черной равниной не летали птицы, не жужжали насекомые. Земля давно умерла под слоем жижи, исторгнутой из недр. Умерли люди, населявшие эти места. Умерли растения и животные. На многие мили вокруг не было никого, кто мог бы протянуть им руку, помочь.
– Олдеры – не наша конечная цель, – сказал Книжник чуть погодя. – Получится их найти – хорошо. Не получится – Беспощадный с ними. Нам нужно добраться до Вайсвилля. Без его ресурсов мы обречены.
– Я уж думал, ты поумнел… – протянул вождь, устраиваясь поудобнее. – Ан нет! Что ты хочешь еще сделать, Книжный Червь? Какое еще добро ты хочешь принести челам? Ты уже дарил вечную жизнь Парку? И как? Понравилось? А как тебе союз Тауна и Стейшена? Хорошо получилось? Подаришь бессмертие их вождям?
Он тихонько засмеялся. Но это был не обычный ернический хохоток Бегуна, полный яда и сарказма. Этот смех больше походил на печальный вздох. Вождь говорил неприятные вещи, но говорил их от души, совершенно искренне и, как бы это странно не звучало, желая добра Книжнику.
– А как было бы здорово подарить вечную жизнь людям Долины… – продолжил Бегун. – Да? Сколько новых чудесных обрядов они еще могли бы придумать! Сколько бы еще кэрроджей набили мертвецами? Скольких сварили бы живьем? Скольких бы съели сырыми?
Он перевел дыхание.
– Скажи мне, что еще должно произойти, чтобы ты понял: люди – говно. Грязь. Все без исключения. Никому нельзя верить, ни к кому нельзя поворачиваться спиной. И им нахуй не нужно твое добро! Может, в Вайсвилле они другие, но это пока их не прижало по-настоящему. А прижмет… так ты увидишь, что из них полезет! Мир не хороший и не плохой – он такой, какой есть, и никогда не будет другим. Даже если ты, Беспощадный мне свидетель, подаришь вечную жизнь всем, кого встретишь, то бессмертные челы все равно будут убивать, насиловать, грабить друг друга! Потому что они – челы. Это не Беспощадный изменил мир – они всегда были такими еще до его прихода. Просто Беспощадный дал им стать собой! Убивать и грабить для них – как жрать, как трахаться, как дышать! Или ты хочешь научить их не дышать? Челы не могут не дышать. Они не могут не убивать. Они не могут не отнимать друг у друга все, что плохо лежит… Понимаешь? Вольфодог не ест траву. Он ест рэббитов, что едят траву, – такова его суть. Ты считаешь себя умным, Книжный Червь? Ты считаешь себя выше и умнее меня, потому что умеешь читать? Только потому что в детстве прочел хуеву тучу еденных крысами книжонок в Библиотеке? А не понимаешь таких простых вещей: если ты родился вольфодогом – ты им и умрешь! Если ты родился рэббитом, то тебе не быть вольфодогом! И нет силы, которая бы превратила одного в другого. Тут даже Беспощадный бессилен…
Книжник молчал.
Сибилла сидела между ними, прикрыв глаза: то ли делала вид, что разговор ее не касается, то ли он действительно был ей неинтересен. Густой слой грязи скрывал татуировки на ее щеках, спутанные волосы свисали на плечи сосульками, но даже через нефтяную вонь от нее исходил запах молока и тепла. Бэбик сонно посапывал, не выпуская грудь, – ему единственному было уютно и хорошо.
– Даже твоя Белка это понимала… – добавил Бегун чуть погодя. – Хотя читать не умела… Для того чтобы кто-то жил, кто-то должен умереть. Такова воля Беспощадного. Таков закон жизни. Нельзя спасти всех и никого нельзя спасти против его воли. И чем раньше ты это поймешь, тем больше у тебя шансов выжить. И у меня, кстати, тоже… так уж получилось. И у нее. И у бэбика…
Он кивнул в сторону жрицы.
– Перестань думать о том, как переделать мир. Нихера его не переделаешь…
– Слышу глас знакомого мне вождя Паркового племени, – сказал Книжник. – Люди – говно. Книги – мусор. Убивай, грабь, еби гусей… Все можно! Беспощадный не против! Жизнь – коротка! Да, Бегун? Что же ты не застрелил меня до сих пор? Того лекарства, что в сумках, тебе хватит на две жизни. Очень долгие жизни, вождь! И хватит, чтобы купить себе любовь и преданность тех, кому ты подаришь вечную жизнь…
Он ухмыльнулся, и полная луна дала спутникам возможность рассмотреть эту неприятную ухмылку в подробностях.
– Почему ты не убил меня? – переспросил Тим. – Что мешает тебе это сделать прямо сейчас, Бегун? Вот автомат рядом с тобой… Чего уж проще? Подними ствол – и вышиби мне мозги! Не хочешь? Странно. Раньше у тебя не было таких проблем. Ну, хорошо… Ты разучился убивать просто так. У тебя вдруг проснулась совесть. Или, не дай Беспощадный, ты почему-то стал гуманистом. Хотя ты и слова-то такого не знаешь – гуманность… Почему ты не сбежал с лекарством? Не спер ночью сумку и не дернул куда подальше? Ведь понятно, я не стану за тобой гнаться! Не смогу. Или ты забыл правило парковых: если не можешь выторговать – всегда можешь спиздить? Зачем тебе я – неумеха с говном в голове? Зачем тебе обуза: жрица уничтоженного племени с чужим ребенком и дурачок, который хочет всех спасти? За один шприц с вечной жизнью ты получишь самую красивую герлу в любом племени и будешь трахать ее, пока не надоест! Получишь почти задаром: покорную, красивую, тупую… Зачем тебе проблемы, вождь, если от них можно избавиться одним движением? Раз – и нас нет.
– Хорошие вопросы, – сказала Сибилла. – Только зря ты ждешь на них ответ, Книжник.
– Почему? – спросил Книжник, поворачиваясь к жрице.
– Потому что на них нет ответа…
Тим ожидал, что она продолжит, но Сибилла некоторое время молчала, давая ему время на раздумья.
– Почему? – повторил Книжник упрямо, не сводя со жрицы взгляда.
– Потому, – произнесла она с той же ровной примирительной интонацией и снова прикрыла глаза отяжелевшими веками, – что нет добра и нет зла, Книжник. Есть то, что мы называем добром и злом. То, что мы думаем о добре и зле. И ты это прекрасно знаешь. Добро, за которое мы боремся, часто оборачивается злом, а то, что кажется нам злом сегодня, завтра окажется самым лучшим поступком в жизни. Вы оба правы. Каждый по-своему. Но это не дает ответа на вопрос, кто из вас прав сегодня, здесь и сейчас.
Она распахнула глаза, и Тим увидел, как в ее зрачках отразился огромный шар полной луны.
– И время вас не рассудит, – добавила она спокойно.
У Тима родилась мысль, что жрица давно уже обдумала эту проблему и нашла для себя единственно верное решение.
– Потому что завтра не существует. Беспощадный не оставил вам выбора, даже если вы выскользнули из его когтей. Сделанного не воротишь! Мы не знаем, кого будет больше: тех, кто скажет о вас хорошо сегодня, или тех, кто проклянет вас завтра…
– И как это узнать? – спросил Бегун с искренним интересом в голосе.
– Никак! – жрица посмотрела на Бегуна с недоумением – мол, что тут непонятно? – И зачем тебе это знать, Бегун? Просто делай, что должен… Живи так, как считаешь правильным здесь и сейчас! Завтра будет завтра, если мы доживем до рассвета.
– Пусть наши враги сдохнут первыми! – ухмыльнулся вождь. – Годится! Здесь и сейчас!
Сибилла улыбнулась ему в ответ.
– Здесь и сейчас, – повторила она. – Вчера уже прошло, завтра еще не существует, есть только сегодня! И сегодня – полнолуние, первое после того, как я разрешилась от бремени. Пришла пора дать ребенку имя.
Глава 3Имя
Здесь, на юге, неподалеку от Оушена, весна была в разгаре! Дни стояли жаркие, но ночью с хрустально-прозрачных небес на землю спускался настоящий холод. После заката температура начинала резко снижаться и к полуночи падала настолько, что можно было с тоской вспоминать дневную духоту.
Бэбик, оторванный от теплой материнской груди, среагировал на холодный воздух, открыл глаза, покрутил головой, вздохнул и заорал так, что над палубой суденышка задрожал воздух.
За все время их совместного путешествия поводов для того, чтобы пожаловаться на жизнь, у малыша было предостаточно, но Тим до этого момента и не подозревал, что у сына Сибиллы такой могучий голос.
Жрица оставалась спокойна. Сейчас в ней было больше от жрицы, чем от заботливой матери. Есть ритуал, его надо исполнить! Ребенку холодно? Ничего! Потерпит, не околеет! Зато Бегун мгновенно отреагировал на детский плач и рефлекторно протянул к бэбику руки. Сибилла и рта не раскрыла, только глянула в сторону вождя так, что тот, смутившись, убрал грязные ладони за спину.
– Он замерз, – робко сообщил Бегун, поглядывая на орущего малыша.
– Я знаю, – сказала жрица и сбросила одежду.
Она осталась в одних ботинках – маленькая, складная, мускулистая, не как герла, а как хантер или следопыт. Казалось, ее тело состоит не из плоти и крови, а вырезано из цельного куска ценного дерева, настолько велико было сходство со статуэткой, сделанной умелыми руками мастера.
Сибилла подняла руки, обнимая огромный шар луны, висящий в небе, и запела неожиданно низким сильным голосом.
В этой песне не было слов: всего лишь несколько мелодичных нот, следовавших друг за другом в определенном порядке, но звучали они удивительно приятно, и жрица повторяла напев, раз за разом чередуя ноты так, что они сложились в ритмичный напев.
Не переставая петь, Сибилла то поднимала, то опускала руки, и крылья, вытатуированные у нее на спине, двигались так, словно она собиралась птицей взлететь над грязным настилом. Ее голос, ее движения завораживали куда круче шаманской пляски в клубах дыма от горящего чарра. Тим никогда в жизни не слышал ничего подобного: ее пение заставляло сердце биться в определенном ритме, а голову – идти кругом.
Малыш все еще сучил крошечными ножками и орал, но его плач затихал по мере того, как голос матери становился все громче и громче.
Продолжая петь, Сибилла встала на колени перед сыном, Книжник и Бегун опустились на колени по обе стороны от нее, и жрица взяла их за руки.