Я лезу за ручкой, а он говорит:
– Когда мы туда приедем, не могли бы вы показать мне Нила Армстронга, чтобы я смог взять у него автограф?
Перед началом собрания нас привели к присяге. Все толпились вокруг; секретарь вручил каждому бейдж с фотографией, чтобы мы могли ходить в НАСА повсюду. Кроме того, нам пришлось подписать какие-то формуляры – там было, что ты согласен делать то и это, чтобы твои расходы были оплачены и т. д.
После приведения к присяге я встретил Билла Грэма. Я узнал его – как мне помнилось, он хороший парень.
Первое открытое заседание должно было быть общим брифингом и презентацией больших шишек НАСА – мистера Мура, мистера Олдрича, мистера Ловингуда и других. Мы сидели на больших кожаных креслах на возвышении, и на нас направлялись софиты и все телекамеры всякий раз, когда мы чесали носы.
Я оказался рядом с генералом Кутиной. Перед самым началом собрания он наклоняется ко мне и говорит:
– Второй пилот первому: причеши волосы.
Я отвечаю:
– Первый пилот второму: не одолжишь свою расческу?
Первое, что нам пришлось выучить, так это безумные аббревиатуры, которые НАСА использует повсюду: ТРД – твердотопливные ракетные двигатели, которыми укомплектовано большинство ТРУ – твердотопливных ракетных ускорителей. ОДКШ – это основные двигатели космического шаттла. Они сжигают ЖВ (жидкий водород) и ЖК (жидкий кислород), которые содержатся в ВР – внешнем резервуаре. На все имелись свои буквы.
И это относилось не только к чему-то большому: практически у каждого клапана был свой акроним, поэтому нам сказали: «Мы дадим вам словарь акронимов – это на самом деле очень просто». Безусловно, просто, но словарь – это большущая толстенная книга, которую постоянно приходится листать, чтобы найти нечто вроде ТТНВД (топливный турбонасос высокого давления) и КТНВД (кислородный турбонасос высокого давления).
Потом мы узнали о «буллитах» – маленьких черных кружочках, стоящих перед предложениями, которые резюмируют, отмечают ключевые моменты. Эти проклятые «буллиты» шли сплошняком в наших брифинговых материалах и на слайдах.
Оказалось, что, кроме мистера Роджерса и мистера Эчесона, которые были юристами, а также мистера Хотца, который был редактором, у всех нас имелись ученые степени: генерал Кутина получил ученую степень в Массачусетском технологическом институте; мистер Армстронг, мистер Коверт, мистер Руммель и мистер Саттер были инженерами по аэронавтике, а мисс Райд, мистер Уолкер, мистер Уилон и я – физиками. Вроде бы большинство из нас провели уже некоторую предварительную работу. Мы то и дело задавали вопросы, куда более технические, чем были готовы услышать некоторые большие шишки.
Пример «буллитов»
Когда кто-то из них не сумел ответить на вопрос, мистер Роджерс заверил его, что мы понимаем: он не ожидал услышать настолько детальные вопросы, и нам будет довольно – во всяком случае, пока – вечного ответа: «Эту информацию мы дадим вам позднее».
Главное, что я узнал на том брифинге, – это насколько неэффективно публичное разбирательство: почти все время другие люди задают вопросы, ответы на которые ты уже знаешь – или они тебе неинтересны, – и это настолько сбивает с толку, что ты едва слушаешь, когда проходят один из важных пунктов.
Какой контраст по сравнению с ЛИРД, где я очень быстро получил всевозможную информацию. В среду мы собирались в офисе мистера Роджерса – на это ушло два часа, – а что нам было делать всю оставшуюся часть дня? Ничего. А вечером? Ничего. На следующий день у нас было открытое заседание: «К этому вопросу мы вернемся позднее», – то есть опять ничего! Хотя в Вашингтоне мы вроде бы ежедневно что-то и делали, но фактически рассиживались без дела, не занимаясь ничем почти все время.
В тот вечер я сам нашел для себя занятие: я выписал ряд вопросов, которые мы будем задавать во время нашего расследования, и какие темы нам следует изучить. Мой план состоял в том, чтобы выяснить, чем хотят заняться остальные члены комиссии, чтобы можно было разделить обязанности и приступить к работе.
На следующий день, в пятницу, у нас состоялось первое настоящее заседание. К этому времени нам уже выделили офис – мы встречались в старом здании администрации, – там даже был парень, который стенографировал каждое наше слово.
Мистер Роджерс по какой-то причине задержался, и, пока мы его ждали, генерал Кутина предложил рассказать нам, что такое, собственно, расследование катастрофы. Мы сочли, что это разумная идея, и тогда он объяснил, как военно-воздушные силы проводили аналогичное расследование по аварии с непилотируемым «Титаном».
Меня очень порадовало, что описанная им система – какие вопросы ставили и как искали на них ответы – весьма походила на ту, что я наметил накануне вечером, но была гораздо более методичной, чем я себе представлял. Генерал Кутина предупредил нас, что иногда кажется, будто причина очевидна, однако при более тщательном исследовании приходится менять мнение. В случае с «Титаном» ключей к разгадке было очень мало, и они трижды приходили к разным выводам.
Я был взволнован. Я хочу провести такого рода расследование и полагаю, что мы можем начать прямо сейчас: все, что нам надо для этого сделать, – это решить, кто чем будет заниматься.
Но мистер Роджерс, который пришел во время презентации генерала Кутины, говорит:
– Да, ваше исследование, генерал, было очень успешным, но здесь мы вашими методами воспользоваться не сумеем – мы не можем получить такое количество информации, какое было у вас.
Вероятно, мистер Роджерс, не будучи техническим специалистом, не понимал, что его слова полностью противоречит истине. «Титан» – непилотируемая ракета – и близко не имел того количества приборов контроля, как у шаттла. У нас имелись телевизионные изображения, показывающие пламя, выходящее сбоку от ракетного ускорителя за несколько секунд до взрыва; а все, что мы можем видеть на фотографиях «Титана» генерала Кутины, – только маленькую, крошечную вспышку, – и он сумел, исходя из этого, что-то понять.
Мистер Роджерс говорит:
– Я организовал нам поездку во Флориду в следующий четверг. Там у нас будет брифинг с официальными лицами НАСА, и они устроят нам экскурсию в Космический центр им. Кеннеди.
Я уже вижу картину визита царицы в потемкинскую деревню: все организовано – нам покажут, как выглядит ракета и как ее собирают. Но так ведь не узнаешь, как оно все обстоит на самом деле.
Тогда мистер Армстронг говорит:
– Мы не можем рассчитывать на проведение такого же технического исследования, как генерал Кутина.
Меня это сильно обеспокоило: как мне представлялось, если я что и смогу сделать, так это как раз техническое исследование! Я не знал точно, что он имеет в виду: возможно, он хотел сказать, что вся техническая работа будет проделана НАСА.
Я начал предлагать то, что мог бы сделать я.
Я добрался до середины своего списка, и тут входит секретарь с письмом на подпись для мистера Роджерса. В промежутке – меня просто заткнули, и я ждал, пока можно будет вернуться к моему списку – разные другие члены комиссии предлагали работать со мной. Потом мистер Роджерс продолжает заседание, но просит выступить кого-то другого – словно по рассеянности запамятовав, что меня прервали. Поэтому я опять вынужден просить слова, но, когда я снова начинаю говорить о своем, происходит другая «случайность».
Фактически мистер Роджерс объявил заседание закрытым, когда я только добрался до середины! Он еще раз высказал свои опасения, что мы так никогда и не выясним, что же на самом деле произошло с шаттлом.
Это было крайне обескураживающим. Сейчас это трудно понять – ведь НАСА потребовалось по крайней мере два года, чтобы вернуть шаттл на трассу. Но в то время мне казалось, что это вопрос нескольких дней.
Я подошел к мистеру Роджерсу и сказал:
– В следующий четверг мы едем во Флориду. Это означает, что мы будем сидеть без дела пять дней: что мне делать эти пять дней?
– Ну, что бы вы делали, если бы не были в комиссии?
– Я собирался поехать в Бостон консультировать, но я это отменил, чтобы работать на сто процентов.
– А почему бы вам не отправиться на пять дней в Бостон?
Этого я принять не мог. Я подумал: «Я уже умер! Вот проклятие, оно неправильно функционирует», – и направился в свой отель, чувствуя себя опустошенным
Потом я подумал о Билле Грэме и позвонил ему.
– Послушайте, Билл, – сказал я, – вы меня в это втянули, теперь вы должны меня спасти: я совершенно подавлен, я этого не вынесу.
Он говорит:
– Что случилось-то?
– Я хочу что-нибудь делать! Я хочу походить, поговорить с инженерами!
Он говорит:
– Конечно! Почему нет? Я устрою для вас поездку. Вы можете поехать куда захотите: в Джонсон, в Маршалл, а можно и в Кеннеди.
Я подумал, что в Кеннеди не поеду, потому что это будет выглядеть так, словно я спешу все узнать вперед других. Салли Райд работала в Джонсоне и предложила поработать вместе со мной, поэтому я сказал:
– Я еду в Джонсон.
– Прекрасно, – говорит он. – Я скажу Дэвиду Эчесону. Он личный друг Роджерса и мой друг. Я уверен, что все будет о’кей.
Через полчаса мне звонит Эчесон.
– На мой взгляд, это блестящая идея, – говорит он, – я так и сказал мистеру Роджерсу, но он говорит «нет». Просто не понимаю, почему мне не удается его убедить.
Тем временем Грэм придумал компромисс: я останусь в Вашингтоне, а он попросит людей прийти в его офис в НАСА, тот самый, который прямо напротив через улицу от моего отеля. Со мной проведут такой брифинг, как мне желательно, и мне не придется бегать туда-сюда.
Потом мне звонит мистер Роджерс: он против компромисса Грэма.
– Мы все едем во Флориду в следующий четверг, – говорит он.
Я на это отвечаю:
– Если идея в том, что мы сидим и слушаем брифинги, то это не для меня. Я могу работать гораздо эффективнее, если напрямую поговорю с инженерами.
– Мы должны действовать организованно.