Днем мне позвонил генерал Кутина.
– Профессор Фейнман? – говорит он. – У меня для вас срочные новости. О, минутку…
Слышу в трубке звуки чего-то вроде военного оркестра. Музыка прекращается, и генерал Кутина говорит:
– Прошу прощения, профессор, я нахожусь на концерте оркестра военно-воздушных сил, и они только что играли государственный гимн.
Так и вижу, как он в своей военной форме, стоя по стойке «смирно», пока оркестр играет «Звездно-полосатый флаг», одной рукой отдает честь, а в другой держит телефонную трубку.
– Что за новости, генерал?
– Ну во-первых, Роджерс сказал мне, чтобы я сказал вам не ходить в НАСА.
Я не обратил на это никакого внимания, потому что уже побывал НАСА на день раньше.
Он продолжил:
– И еще одно: завтра днем будет специальное заседание, чтобы послушать того парня, чей материал вышел в сегодняшнем номере «Нью-Йорк таймс».
Я мысленно посмеялся: специальное заседание в понедельник так или иначе состоится!
Потом он говорит:
– Я сегодня утром возился с карбюратором и вот что подумал: шаттл взлетел, когда температура была 28 или 29 градусов[40]. Самая низкая температура до этого была 53 градуса[41]. Вы – профессор; так как, сэр, холод воздействует на уплотнительные кольца?
– О! – сказал я. – Из-за холода кольца затвердевают. Да, конечно!
Вот и все, что он хотел мне сказать. В этом была разгадка, за которую мне потом многое зачлось, но это было именно его наблюдение. Профессору теоретической физики всегда нужно говорить, что искать. Он просто использует свои знания, чтобы объяснять наблюдения экспериментаторов!
В понедельник утром мы с генералом Кутиной отправились в офис к Грэму и спросили, есть ли у него какие-либо данные о влиянии температуры на кольца. На руках у него таких данных не оказалось, но он предоставит их в кратчайшие сроки.
У Грэма, впрочем, нашлось что нам показать: довольно интересные фотографии. На них было видно пламя, поднимающееся из правого твердотопливного ускорителя за считанные секунды до взрыва. Было сложно точно сказать, откуда выходит пламя, но прямо в офисе имелась модель шаттла. Я поставил модель на пол и стал ходить вокруг нее, пока не нашел место, откуда она выглядела точно как на изображении – по размеру и ориентации.
Я заметил, что на каждом ракетном ускорителе имеется небольшое отверстие, которое называется портом проверки на наличие утечки, где прикладывают давление, чтобы протестировать уплотнения. Это отверстие находится между уплотнительными кольцами, так что, если оно не закрыто как положено и если первое кольцо выйдет из строя, то газ будет выходить через отверстие, и это будет катастрофа. Отверстие было почти в том самом месте, где появилось пламя. Конечно, все еще оставался вопрос, выходило ли пламя из порта проверки утечки или же гораздо больший сноп пламени выходил откуда-то дальше, а нам была видна лишь его верхушка.
В тот день состоялось наше экстренное закрытое заседание, на котором выступал тот самой парень, чья история была в «Нью-Йорк таймс». Его звали мистер Кук. Он работал в финансовом отделе НАСА, когда его попросили заняться возможной проблемой уплотнений и оценить, во сколько обойдется устранение этой проблемы.
Поговорив с инженерами, он выяснил, что с уплотнениями уже долгое время большие проблемы. Тогда он доложил, что для исправления ситуации потребуется столько-то – куча денег. С точки зрения прессы и некоторых членов комиссии, история мистера Кука звучала как крупное разоблачение – будто бы НАСА скрывала от нас проблему уплотнений.
Мне пришлось переждать весь этот ненужный шквал эмоций, недоумевая, неужели из-за каждой статьи в газете у нас будет специальное заседание? Так мы никогда ни к чему не придем!
Но позднее, на этом же заседании, произошло нечто очень интересное. Сначала нам показали фотографии, на которых были клубы дыма, выходящие из монтажного стыка сразу после зажигания, когда шаттл еще даже не оторвался от стартового стола. Дым выходил из того же самого места – возможно, из порта проверки утечки, – откуда позднее появилось пламя. Теперь это больше был не вопрос. Все состыковалось друг с другом.
Затем то, чего совершенно никто не ожидал. Инженер из «Тиокол компани», мистер Мак-Дональд, пожелал кое-что нам рассказать. Он пришел на наше заседание сам, без приглашения. Мистер Мак-Дональд сказал, что инженеры компании «Тиокол» пришли к заключению, что низкие температуры имеют некоторое отношение к проблеме уплотнений и что они очень, очень этим обеспокоены. Вечером накануне предполагаемого запуска, во время смотра готовности полета, они сказали НАСА, что шаттлу не следует лететь, если температура ниже 53 градусов (предыдущая самая низкая температура), а в то утро было 29.
Мистер Мак-Дональд сказал, что НАСА «ужаснуло» подобное заявление. Человек, ответственный за проведение этого заседания, мистер Маллой, возразил, что данные «неполные» – некоторые полеты с эрозией и просачиванием газа имели место при температуре выше 53 градусов, – поэтому «Тиокол» должен пересмотреть свое противодействие полету.
«Тиокол» не стал настаивать на своем, но мистер Мак-Дональд отказался соглашаться, сказав: «Если с этим полетом что-то пойдет не так, я не хочу стоять перед следственной коллегией и говорить, что я не остановился и сказал другим продолжать запуск этой штуки вне рамок того, что было аттестовано».
Это было так ошеломляюще, что мистеру Роджерсу пришлось спросить:
– Правильно ли я вас понял, вы сказали… – И он повторил весь рассказ.
Мак-Дональд ответил:
– Да, сэр.
Вся комиссия была шокирована, потому что никто из нас раньше такого не слышал: тут неисправность не только в герметизации, но еще и неисправность в руководстве.
Мистер Роджерс решил, что нам следует получше вникнуть в историю, рассказанную мистером Мак-Дональдом, и узнать больше подробностей, прежде чем ее обнародовать. Но для того чтобы публика была в курсе дела, на следующий день, во вторник, должно было состояться открытое заседание, во время которого мистер Кук даст свои показания.
Я подумал: «Это будет что-то вроде спектакля: завтра мы будем говорить то же, что и сегодня, и не узнаем ничего нового».
Пламя могло прорваться именно через неправильно уплотненный порт проверки утечки, так могли возникнуть следы огня за изоляционными кольцами
Когда мы уходили, подошел Билл Грэм с пачкой бумаг для меня.
– Вот это да! Быстро! – сказал я. – Я ведь только утром попросил дать информацию! – Грэм всегда был готов сотрудничать.
На верхнем листе бумаги было следующее: «Профессор Фейнман из президентской комиссии желает знать о влиянии температуры на эластичность уплотнительных колец в зависимости от времени…» – это служебная записка, адресованная подчиненному.
Клубы черного «дыма» (мелкие несгоревшие частицы). Видно, что они появляются из того же самого места, где наблюдалось пламя (©NASA)
Под этой служебкой лежит другая: «Профессор Фейнман из президентской комиссии желает знать…» – от того подчиненного к его подчиненному, и так далее вниз по цепочке.
А вот бумага с какими-то цифрами от бедолаги в самом низу; затем следует череда документов, объясняющих, что ответ передан на следующий уровень.
Итак, вот стопка бумаг, что-то вроде сандвича, и в середине ответ – совсем не на тот вопрос! Ответ: «Сжимаете резину в течение двух часов при определенной температуре и давлении, а потом смотрите, сколько времени резина будет возвращаться к исходной форме» – часами. Я же хотел знать, насколько быстро резина реагирует за миллисекунды при запуске. Так что информация оказалась бесполезной.
Я вернулся в отель. В паршивом настроении сажусь обедать; смотрю на стол, а там стакан воды со льдом. Я говорю себе: «Черт, да я сам могу узнать про эту резину, и для этого не требуется, чтобы НАСА посылала все эти записки туда-сюда: я просто должен испытать это! Понадобится только образец резины».
Я думаю: «Я мог бы сделать это завтра, пока мы все будем сидеть на заседании и слушать этого Кука, который несет чушь собачью, как мы слышали сегодня. Нам всегда приносят воду со льдом на таких заседаниях; я кое-что смогу сделать, чтобы попусту не терять время».
Потом я думаю: «Нет, выйдет неловко».
Но потом я вспоминаю о Луисе Альваресе, физике. В этом человеке меня восхищают бесстрашие и чувство юмора, и я думаю: «Если бы Альварес был в этой комиссии, он бы это сделал, а значит, для меня это тоже подойдет».
И все эти истории о физиках – великих героях, – раз, два, три и готово – они уже получили информацию, и это там, где все остальные делали бы все очень сложным способом. Например, после того как были открыты ультрафиолетовые и рентгеновские лучи, были еще другие лучи, так называемые N-лучи, открытые Андре Блонделем во Франции. Эти лучи было очень трудно регистрировать: у других ученых не получалось повторить эксперименты Блонделя, поэтому кто-то попросил великого американского физика Р.У. Вуда поехать к Блонделю в лабораторию.
Блондель провел публичную лекцию и продемонстрировал свой эксперимент. N-лучи преломлялись алюминием, поэтому Блондель поместил друг за другом разного типа линзы, а в конце стоял большой диск с алюминиевой призмой посередине. Алюминиевая призма медленно поворачивалась, N-луч менял направление, а ассистент Блонделя сообщал его интенсивность – разные числа под разными углами.
Свет воздействовал на N-лучи, и Блондель выключил лампы, чтобы показания были более точными. Его ассистент продолжал сообщать об интенсивности N-лучей при выключенном свете.
Когда освещение опять включили, в переднем ряду Р.У. Вуд держал призму, подняв ее высоко в воздух, балансируя ею на кончиках пальцев, чтобы все видели! И это был конец N-лучей.
Я думаю: «Точно! Мне нужен образец резины». Я звоню Биллу Грэму.