Я сказал мистеру Роджерсу о своих родственниках, которые работают в прессе:
– Мы договорились не обсуждать мою работу. Как по-вашему, тут есть какие-то проблемы?
Он улыбнулся:
– Все в полном порядке. У меня тоже кузина работает в прессе. Никаких проблем.
В среду комиссия не работала, и генерал Кутина пригласил меня в Пентагон, чтобы просветить в вопросе о взаимоотношениях военно-воздушных сил и НАСА.
Тогда я попал в Пентагон впервые. Там все эти парни в форме, они должны выполнять приказы – не так, как в обычной жизни. Генерал говорит одному из них:
– Предоставьте мне комнату для брифингов…
– Есть, сэр!
– …и для просмотра нам нужны слайды с номера такого-то по номер такой-то.
– Есть, сэр! Есть, сэр!
Все эти парни работали на нас, пока генерал Кутина проводил для меня большую презентацию в специальной комнате для брифингов. Слайды проецировали с обратной стороны прозрачной стенки. Это и впрямь было необычно.
Генерал Кутина произносил что-нибудь вроде:
– Сенатор такой-то у НАСА в кармане.
А я говорил, полушутя:
– Генерал, можно обойтись без замечаний, не относящихся к делу? Вы мне только голову этим забиваете! Впрочем, не волнуйтесь, я все это забуду!
Я хотел быть наивным: сначала я узнаю, что произошло с шаттлом, а потом уж буду беспокоиться о сильном политическом давлении.
В какой-то момент на этой презентации генерал Кутина заметил, что у каждого в комиссии есть слабости из-за имеющихся связей. Ему самому очень сложно (практически невозможно) проявлять жесткость в определенных вопросах с руководством НАСА, потому что когда он был руководителем Программы военно-воздушного космического шаттла, то работал в очень тесном контакте с персоналом НАСА. Салли Райд до сих пор работает на НАСА, поэтому она не может прямо говорить все, что хочет. Мистер Коверт работал над двигателями и был консультантом НАСА и так далее.
Я сказал:
– Я связан с Калтехом, но не считаю это слабостью!
– Ладно, – говорит он, – пусть так. Вы неуязвимы – насколько можете видеть. Но в военно-воздушных силах у нас есть одно правило: проверь «шесть». – И пояснил: – Парень летит себе, высматривая по всем направлениям, и чувствует себя в полной безопасности. Другой парень летит прямо за ним (в «шесть часов» «двенадцать часов» находится точно напротив) и стреляет. Большинство самолетов так и сбивают. Очень опасно думать, что ты в полной безопасности! Где-то есть слабое место, и его надо найти. Всегда следует проверять «шесть часов».
Входит какой-то из нижних чинов. Бормочет, что кому-то нужна эта комната для брифинга. Генерал Кутина говорит:
– Скажи им, что я закончу через десять минут.
– Есть, сэр!
Наконец мы выходим. Там, в коридоре, стоят ДЕСЯТЬ ГЕНЕРАЛОВ и ждут, пока мы освободим комнату, – а я сидел там на персональном брифинге. Великолепное ощущение.
В тот же день я отправил письмо домой. Описывая реакцию мистера Роджерса на мой визит к Фрэнсис и Чаку, я начал тревожиться из-за правила «проверь шесть». Вот что я написал:
…я остался очень доволен реакцией Роджерса, но сейчас, когда я это пишу, мне приходят другие мысли. Это как-то слишком просто – после того как он недвусмысленно говорил на предыдущих заседаниях, насколько важно, чтобы не было никаких утечек. Меня что, подставляют? (ВИДИШЬ, ДОРОГАЯ, У МЕНЯ УЖЕ НАЧИНАЕТСЯ ВАШИНГТОНСКАЯ ПАРАНОЙЯ.)… Я думаю, вполне возможно, есть что-то такое, что мне пытаются не дать обнаружить, и меня хотят дискредитировать на случай, если я подберусь слишком близко… Так что я хоть и неохотно, но должен отказаться от визитов к Фрэнсис и Чаку. Но сначала я спрошу Фрэн, не стал ли я слишком параноидален. Роджерс выглядит таким сговорчивым и обнадеживающим. Все это оказалось слишком просто, хотя, возможно, я для него как колючка в боку…
Завтра в 6.15 утра мы летим специальным рейсом (на двух самолетах) в Космический центр им. Кеннеди на брифинг. Конечно, мы походим по этому центру, нам все покажут – вот так вот, – но на то, чтобы при обсуждении с кем бы то ни было вдаваться в технические подробности, времени нет. Ну, это у них не сработает. Если к пятнице я не сочту результаты удовлетворительными, то останусь на субботу – воскресенье, или если они не работают по выходным, то и на понедельник – вторник. Я намерен проделать работу по выяснению того, что произошло, – и пусть щепки летят!
По моим предположениям, мне это разрешат, потому что в таком случае я буду завален данными и подробностями… у них же будет время обработать опасных свидетелей и т. п. Но у них ничего не выйдет, потому что (1) я провожу обмен технической информацией и вникаю в суть дела гораздо быстрее, чем они могут вообразить, и (2) я уже определенно учуял запах крыс, который я не забуду: я просто обожаю этот запах, ибо он ведет по следу к увлекательному приключению.
Я чувствую себя будто слон в посудной лавке. Слона лучше всего из лавки выставить и отправить на расчистку джунглей. Вернее даже сказать: вол в посудной лавке, тем более что лавочник – шельмец.
Так что я прекрасно провожу время, хотя и предпочел бы сидеть дома и заниматься чем-нибудь другим.
С любовью
В прессе повторяли слухи, будто НАСА находилась под огромным политическим давлением в связи с запуском шаттла. Выдвигались и всяческие теории относительно того, откуда это политическое давление исходит. Для меня это был большой загадочный мир с ужасающими силами. Ладно, я буду его исследовать, и если сумею себя обезопасить, то ничего не случится. Но мне надо остерегаться.
Сыщик
Наконец в четверг рано утром мы добрались до Флориды. Сначала планировалась экскурсия по Космическому центру им. Кеннеди на мысе Канаверал, мы там походим и все посмотрим. Но так как в газетах информация появлялась очень быстро, то сначала у нас было открытое заседание.
Во-первых, нам показали детальные снимки дыма, который повалил из шаттла, когда он еще стоял на стартовом столе. Там повсюду были камеры для наблюдения за запуском шаттла – штук сто, наверное. Прямо на то место, откуда появился дым, были направлены две камеры – но обе почему-то не сработали. Тем не менее на фотографиях с других камер виднелись четыре или пять клубов черного дыма, идущего от монтажного соединения. Этот дым был не от горения материала; по составу это были просто уголь и всякая гадость, которая выталкивались из-за давления внутри ракеты.
Подробное изображение «дыма», взятое со стартового стола (© NASA)
Клубы эти прекратились через несколько секунд, изоляция каким-то образом закупорилась, но только временно, чтобы опять прорваться минуту спустя.
Последовало обсуждение того, сколько вещества вышло с дымом. Клубы дыма были примерно шесть футов в длину и несколько футов в толщину. Количество вещества зависит от того, насколько тонкие частицы, и внутри облака дыма всегда мог оказаться большой кусок какой-то дряни, так что судить было сложно. А так как снимки делались со стороны, то вполне возможно, что был и еще дым дальше вокруг ракеты.
Чтобы установить минимум, я прикинул гранулометрический состав, который даст столько дыма, сколько возможно, исходя из данного количества материала. Получилось на удивление мало – примерно один кубический дюйм: если у вас есть кубический дюйм вещества, то у вас будет такое количество дыма.
Мы запросили снимки с других запусков. Позже мы выяснили, что ни в одном из предыдущих полетов никаких клубов дыма ни разу не было.
Мы также услышали о низких температурах перед запуском от человека по имени Чарли Стивенсон, ответственного за «ледовую команду». Он сказал, что за ночь температура опустилась до 22 градусов[44], но на некоторых участках стартового стола его команда зарегистрировала очень низкие показатели – всего 8 градусов[45], и они не могли понять почему.
Во время перерыва на ленч репортер местного телевидения спросил меня, что я думаю о низких температурных показателях. Я сказал, что, как мне кажется, жидкие водород и кислород охладили воздух еще больше, когда стекали в большой топливный бак на ракетном ускорителе. По какой-то причине репортер решил, будто я только что выдал ему важную секретную информацию, поэтому в своем вечернем отчете не упомянул мое имя. Вместо этого он сказал: «Такое объяснение дал нобелевский лауреат, а значит, оно должно быть правильным».
Днем телеметристы предоставили нам всевозможную информацию о последних мгновениях шаттла. Были замерены сотни разных параметров, все они показывали, что все работает настолько хорошо, насколько возможно в данных условиях: давление в резервуаре с водородом резко упало спустя несколько секунд после того, как наблюдалось пламя; гироскопы, направляющие шаттл, работали отлично до тех пор, пока один из них не стал работать с большей нагрузкой, чем другой, вследствие боковых нагрузок из-за пламени, вырвавшегося со стороны твердотопливного ускорителя; даже заглохли маршевые двигатели, когда взорвался резервуар с водородом, так как упало давление в топливопроводах.
Это заседание продолжалось до 7.30 вечера, поэтому мы отложили экскурсию до пятницы и отправились прямо на обед, устроенный мистером Роджерсом.
Во время обеда я сидел рядом с Элом Килом – он был введен в состав комиссии в понедельник как должностное лицо в помощь мистеру Роджерсу, чтобы организовывать и налаживать нашу работу. Он прибыл к нам из Белого дома – что-то там такое, называемое АБУ[46], – и пользовался репутацией прекрасного исполнителя того и этого. Мистер Роджерс все твердил, как нам повезло заполучить человека столь высокой квалификации.
Впрочем, на меня произвело впечатление, что у доктора Кила ученая степень в аэрокосмической области, и после защиты диссертации он стажировался в Беркли. Когда доктор Кил представлялся нам в понедельник, он пошутил, что его последняя «честная работа» для заработка – это кое-какая работа по аэродинамике в рамках программы шаттла. Так что с ним я почувствовал себя очень комфортно.