ционные прокладки. У них нашлось даже несколько предложений по изменению конструкции прокладок. Эти предложения были не слишком хороши, но главное, что рабочие думали! У меня сложилось впечатление, что они не были недисциплинированными; они были очень заинтересованы в том, что делают, но их не слишком поощряли. Никто особо не обращал на них внимания. Примечательно, что при таких условиях они не утратили боевой настрой. Потом рабочие стали разговаривать с начальником, который остался на нашей встрече.
– Мы кое-чем разочарованы, – сказал один из них. – Когда комиссия решила посмотреть, как собирают твердотопливный ускоритель, демонстрацию поручили провести менеджерам. Почему вы не позволили это сделать нам?
– Мы боялись, что вы испугаетесь членов комиссии и не захотите этим заниматься.
– Нет-нет, – сказали рабочие, – мы считаем, что хорошо делаем свое дело, и хотели показать, что мы делаем.
После этой встречи начальник пригласил меня в кафетерий. Пока мы обедали – рабочих с нами уже не было, – он сказал:
– Меня удивило, как их все это волнует.
Позднее я разговаривал с мистером Фичтелом об инциденте, связанном с увеличением давления свыше показателя 1200. Он показал мне записи, которые вел по ходу дела: это не были официальные бумаги, на которые ставят печать; скорее что-то вроде неофициального, но тщательно заполненного дневника.
Я сказал:
– Я слышал, что давление поднялось до 1350.
– Да, – сказал он, – мы затянули гайку на другом конце.
– Это обычная процедура?
– О да, – ответил он. – Это есть в книжке.
Он открывает руководство и показывает мне инструкцию. Там написано: «Создайте давление на гидравлический домкрат. Если этого недостаточно, чтобы получить желаемую круглость, то очень осторожно затяните гайку на другом конце, чтобы получить желаемую круглость», – все это было написано черным по белому! Там ничего не говорилось о том, что затягивание гайки поднимет давление свыше 1200 фунтов на квадратный дюйм; люди, написавшие руководство, возможно, этого даже не осознавали.
Мистер Фичтел записал в своем дневнике: «Мы очень осторожно затянули гайку», – точно то же самое написано в инструкции.
Я сказал:
– Мистер Ламберт говорил, что предупреждал вас о превышении 1200.
– Он никогда меня об этом не предупреждал – зачем бы ему это делать?
Мы догадались, как такое могло произойти. Предупреждение мистера Ламберта спускалось вниз от уровня к уровню, пока кто-то из среднего звена менеджеров не сообразил, что мистер Фичтел следует тому, что написано в книге и что в руководстве ошибка. Однако вместо того чтобы сообщить мистеру Ламберту об ошибке, они просто выбросили это предупреждение и промолчали.
За ленчем мистер Фичтел рассказал мне о процедурах проверки:
– На каждую операцию существует отдельный лист, вроде вот этого для круглильной операции. На нем есть места для печатей: инспектора, контроля качества, завода производителя, печати более высоких должностных лиц и печати НАСА. – И продолжил: – Мы делаем измерения, проходим один цикл кругления и снова делаем измерения. Если полученные размеры не очень хорошо соответствуют, мы повторяем все шаги. Наконец, когда различие диаметров достаточно мало, мы гоним дальше.
Я проснулся.
– Что вы имеете в виду: «гоним дальше»? – спросил я. – Это звучит несколько развязно…
– Нет-нет, – говорит он, – всего лишь наш профессиональный жаргон. Мы так говорим, когда хотим сказать, что все условия выполнены и что мы готовы перейти к следующему этапу процесса.
– Вы когда-нибудь записываете это «гоним дальше»?
– Да, иногда.
– Давайте посмотрим, может, мы найдем то место, где вы это написали.
Мистер Фичтел пролистал свой дневник и нашел пример. Это выражение было для него абсолютно естественным – оно не было ни опрометчивым, ни развязным; он просто так говорил.
В понедельник и вторник, пока я бегал по центру Кеннеди, мистер Роджерс выступал в комитете сената в Вашингтоне. Конгресс рассматривал вопрос о собственном расследовании.
Сенатор Холлингс из южной Калифорнии несколько обескуражил мистера Роджерса.
– Секретарь Роджерс, – говорит он, – меня беспокоит вопрос компетентности вашего состава. Сколько именно следователей в вашей комиссии по расследованию?
Мистер Роджерс говорит:
– У нас нет следователей в том смысле, как это понимают в полиции. Мы читаем документы, изучаем их смысл, организуем слушания, беседуем со свидетелями – и все в таком роде. У нас вполне компетентный состав комиссии, уверяю вас.
– Вот в этом-то все и дело, – говорит сенатор Холлингс. – По моему опыту в расследованиях некоторых случаев, мне хотелось бы, чтобы четверо или пятеро следователей, погруженных в науку и космические технологии, побродили по Канавералу, поговорили с каждым, вместе с ними пообедали. Вы сами удивитесь тому, что выясните, если в течение двух или трех недель будете обедать вместе с людьми, которые там работают. Нельзя же просто сидеть и читать то, что вам дают.
– Мы не собираемся просто сидеть и читать, – говорит мистер Роджерс, защищаясь. – Мы собирали множество людей в одной комнате и задавали им вопросы, всем вместе, в одно и то же время, а не отправляли сыщика разгуливать повсюду, задавая вопросы каждому по отдельности.
– Я понимаю, – говорит сенатор Холлингс. – И все же меня волнует качество вашего продукта, если у вас нет этих самых сыщиков. В том-то и беда с президентскими комиссиями; был я в одной такой: они довольствуются тем, что им подсовывают. В итоге мы имеем пронырливых репортеров, люди пишут книги, и все такое прочее. Есть тут некоторые, которые все еще расследуют отчет Комиссии Уоррена[52].
Мистер Роджерс спокойно говорит:
– Я очень ценю ваши замечания, сенатор. Вам будет интересно узнать, что один из членов нашей комиссии – он лауреат Нобелевской премии – сегодня находится как раз там, во Флориде, расследуя именно так, как вы бы хотели, чтобы он расследовал.
(Мистер Роджерс этого не знал, но я действительно обедал с инженерами, когда он говорил об этом!)
Сенатор Холлингс говорит:
– Я не ставлю под вопрос компетентность лауреата Нобелевской премии; я с огромным интересом читал все, что он говорил. Вопрос о компетентности самой комиссии также не стоит. Вот только когда вы расследуете дело, то нужны следователи. Но вы уже представили вниманию общественности множество очень интересных фактов, так что я не считаю, что вы проявили небрежность в какой-либо форме.
Вот так я немного помог мистеру Роджерсу. Он понял, что у него нашелся ответ для мистера Холлингса только потому, что ему повезло и я все-таки остался во Флориде вопреки его желанию!
Фантастические цифры
Во вторник днем я прилетел обратно в Вашингтон и пошел на очередное заседание комиссии в среду. Это было еще одно публичное заседание. Показания давал менеджер компании «Тиокол» мистер Ланд. В ночь перед запуском шаттла мистер Маллой велел ему надеть «шляпу менеджера» вместо «шляпы инженера», и если раньше он был против запуска, то теперь изменил свою позицию и пренебрег мнением собственных инженеров. Я задавал ему малоприятные вопросы, и вдруг возникло такое чувство, что здесь инквизиция.
Мистер Роджерс уже обращал наше внимание на то, что мы должны быть осторожнее с этими людьми, чья карьера зависит от нас. Он сказал: «Все преимущества за нами: мы сидим здесь, вверху, а они – там, внизу. Они должны отвечать на наши вопросы, а мы на их – нет». Внезапно мне все это вспомнилось, я почувствовал себя ужасно и уже не смог на следующий день продолжать задавать вопросы. Чтобы прийти в себя, я на несколько дней вернулся в Калифорнию.
Пока я был в Пасадене, я отправился в ЛИРД и встретился с Джерри Соломоном и Мимонгом Ли. Они изучали пламя, которое появилось за несколько секунд до взрыва основного топливного бака и смогли выявить разного рода детали. (В ЛИРД есть хорошие усилители ТВ-картинок, на которых отображена вся история полетов в космос.) Позднее я отвез усиленные изображения Чарли Стивенсону и его команде в центре Кеннеди, чтобы ускорить дело.
Кто-то из персонала принес мне как-то на подпись бумагу: там было написано, что мои расходы составляют столько-то, но это ведь не так – мои расходы больше.
Я сказал:
– Это не та сумма, которую я на самом деле потратил.
Парень ответил:
– Я знаю это, сэр, но вам разрешается тратить максимум 75 долларов в сутки на отель и питание.
– Тогда почему вы поселили меня в отеле, проживание в котором стоит 80 или 90 долларов за ночь, а потом даете мне всего 75 долларов в сутки?
– Да, я согласен, это очень плохо, но это так!
Я подумал о предложении мистера Роджерса поселить меня в «хорошем отеле». Что он хотел этим сказать – что это будет стоить дороже?
Если вас просят пожертвовать месяцы своего времени и усилий для правительства (и при этом вы теряете деньги, которые бы получили, консультируя какую-нибудь компанию), то правительство должно бы это немного больше ценить, а не экономить на возмещении расходов. Я вовсе не пытаюсь делать на правительстве деньги, но и терять деньги я не намерен!
Я сказал:
– Я не стану это подписывать.
Ко мне пришел мистер Роджерс и пообещал все уладить, поэтому я подписал бумагу.
Думаю, мистер Роджерс и в самом деле пытался это урегулировать, но у него ничего не вышло. Я подумывал, не стоит ли бороться до конца, но потом понял, что это невозможно: если мне оплатят мои реальные расходы, то, разумеется, и остальным членам комиссии тоже должны оплатить расходы. Хорошо бы, будь оно так, но в таком случае эта комиссия станет единственной, которой оплатят ее реальные расходы, – и очень скоро это вызовет слухи.
В Нью-Йорке говорят: «Ты не можешь драться с Сити-Холлом», что значит: «Это невозможно». Но на сей раз это было куда как больше, чем Сити-Холл: правило о 75 долларах в сутки было законом Соединенных Штатов! Может, оно и забавно – бороться до конца, но я как-то от этого устал – я уже не так молод, как привык считать, – а потому просто сдался.