Я чувствую, как от злости у меня начинает пылать жаром лицо. Зубы стиснуты.
Я злюсь на него за ложь. За откровенную попытку воспользоваться моей потерей памяти, сыграть на моей наивности. Но еще больше я раздражена на себя, потому что почти поверила ему. Пусть всего на секунду.
– Кажется, мы сделали несколько очень удачных покупок, – говорит Хезер, заводя машину и задним ходом выезжая со стоянки.
– Да.
Невидяще глядя в окно, я перебираю в памяти все сказанное мне и пункт за пунктом отметаю.
Тебя не было в том самолете. Ложь.
Тебя зовут Сейрафина. Ложь.
Я дал тебе медальон. Ложь.
Ты была предметом научного эксперимента на человеке, проводимого компанией «Диотех».
Даже я со своей беспомощностью и амнезией понимаю, как нелепо это звучит.
Хезер бросает на меня взгляд. Должно быть, я так напряжена, а зубы стиснуты так плотно, что она нежно кладет ладонь на мою руку и спрашивает:
– В примерочной что-то случилось, когда я ушла оттуда?
Я содрогаюсь при воспоминании, но отвечаю:
– Нет.
– Уж не те ли девицы вас расстроили? – гадает она. – Наверное, сказали что-нибудь обидное?
Ох, если бы все обстояло так просто! Как бы мне хотелось быть заурядным человеком, который не говорит на иностранных языках, даже не подозревает, что владеет ими, и не решает сложнейших математических задач непонятно каким образом. Если бы не было этого юноши, повсюду преследующего меня, чтобы откровенно и грубо лгать, тогда, вероятно, самой большой проблемой в жизни действительно могли бы стать девушки в примерочной магазина.
Но моя жизнь гораздо сложнее, чем хотелось бы думать Хезер. Вот это я поняла очень быстро.
Сейчас мне больше всего хочется, чтобы она прекратила задавать вопросы.
Я должна забыть о молодом человеке, как и обо всех необъяснимых вещах, которые со мной случились.
– Нет-нет, – уверяю я ее снова. – Все хорошо. Ничего особенного не произошло.
Чувствуется, что в душе Хезер происходит борьба. Ей бы и хотелось надавить на меня и разобраться, что стряслось, но она уже заметила мое нежелание продолжать разговор. И, к счастью, она замолкает, предоставляя меня самой себе. Я могу быть только благодарна за это.
Я чувствую себя одинокой и растерянной. Личностью без имени. Без дома. Без рода, без племени.
Неизвестно, кто я и что я.
Ясно лишь, что у меня нет ничего общего с девицами из примерочной.
Как не похожа я и на Карлсонов.
Ведь даже Коуди признался, что никогда не встречал таких девушек, как я.
Тогда на кого же я похожа? Где мое место?
И есть вопрос, который постепенно становится для меня самым мучительным. Если юноша, называющий себя Дзен, действительно лжет, почему его ложь кажется такой логичной и правдоподобной?
Как только мы возвращаемся в дом, я прямиком иду в комнату Коуди. Когда я открываю дверь, он сидит на своей кровати и читает журнал.
– Думаю, мне теперь все-таки придется установить замок со своей стороны, – бормочет он, откровенно недовольный моим внезапным появлением. По крайней мере, такие вещи я уже научилась понимать.
– Я… – начинаю я выстраивать извинение, но уже по одному только моему сдавленному голосу становится ясно, что, в отличие от иностранных языков или высшей математики, слова оправдания даются мне с гораздо большим трудом. – Я очень… То есть я действительно сожалею, что…
– Можешь не продолжать, – ухмыляется Коуди. – Прибереги на будущее. Сейчас-то тебе что от меня понадобилось?
– Помощь.
– Не пойдет, – фыркает он.
– Пожалуйста, Коуди.
– На случай, если ты не все расслышала, – говорит Коуди, и в его тоне больше яда, чем когда-либо прежде, – или уже успела забыть разговор, имевший место во дворе только вчера, напоминаю, что я под домашним арестом. Почти что пожизненно. И все из-за тебя. А потому, если ты вновь рассчитываешь на мою помощь…
– Мне всего лишь нужен Интернет, – перебиваю я.
Его глаза смотрят с подозрительным прищуром.
– Интернет?
– Да.
– И больше ничего?
– Ничего.
– И ты не попросишь слетать с тобой на Гуам или куда-то еще?
– Нет, – отвечаю я, но потом задумываюсь. – Если только Интернет там не лучше вашего.
Коуди на секунду лишается дара речи, а потом начинает покатываться со смеху.
– Ты пошутила, верно? Неужели наша страдающая амнезией фотомодель научилась шутить?
Мои слова не были шуткой, но я предпочитаю не признаваться в этом, потому что мне явно удалось вывести его из мрачного расположения духа. А потому я лишь пожимаю плечами и улыбаюсь.
Коуди закрывает журнал, который, как я теперь вижу, называется «Наука для всех», и соскальзывает с постели.
– Хорошо, – говорит он с тяжелым вздохом. – Могу одолжить тебе свой ноутбук.
Коуди берет тонкое прямоугольное устройство, стоящее на углу письменного стола, сует под мышку и жестом зовет меня за собой.
– Пойдем. Я подключу его в твоей комнате и покажу, как пользоваться. Но только не пытайся смотреть порнушку. Мои родители установили в доме специальную программу, которая позволяет отслеживать все сайты, куда я захожу. Называется «Киберняня». Работает как часы. Я в этом убедился на собственной шкуре. – Его слегка передергивает, когда он вспоминает случай из своего прошлого.
Через ванную он проходит в мою спальню. Я тащусь за ним.
– А что такое «порнушка»?
Коуди усмехается, укладывая устройство на мою кровать.
– Это… Впрочем, знаешь что? Тебе данная информация совершенно ни к чему.
Он садится, а я остаюсь на ногах, наблюдая, как он открывает «книжку», внутри которой темный экран и серебристо-черная клавиатура.
– Это и есть компьютер? – спрашиваю я, с интересом замечая, как одним нажатием кнопки он заставляет весь прибор светиться.
Коуди окидывает меня все еще недоверчивым взглядом.
– Да.
Мы ждем, пока на экране поочередно сменяются какие-то тексты и изображения. Коуди обращает наконец внимание на мое новое платье.
– Между прочим, тебе твой наряд очень идет.
Я улыбаюсь и говорю спасибо, поскольку мне это представляется самой подходящей реакцией на его слова.
Он смотрит пристальнее.
– Вообще-то платье потряса… – начинает он, но сразу краснеет и отводит взгляд. – Словом, сидит хорошо, только и всего.
Я расправляю ладонью мягкую ткань.
– Да, и размер как раз мой.
Коуди откашливается.
– В общем, тебе остается только ввести нужные слова вот в эту небольшую рамку, – поспешно объясняет он, тыча пальцем в экран. – И поисковая система выдаст все на интересующую тему.
Коуди притягивает компьютер ближе к себе.
– Показываю на конкретном примере.
Он впечатывает слова: «“Фридом эйрлайнз”, рейс 121, выжившая».
Потом нажимает клавишу с надписью «Ввод». На дисплее мгновенно появляется целый список. Ниже идут миниатюрные фотографии. Мои фотографии. Я узнаю тот снимок, который демонстрировали в теленовостях, а остальные, по всей видимости, были сделаны в день выписки из больницы, пока я шла к автомобилю.
В тот день, когда я заметила в толпе юношу.
– Убери это, – сразу прошу я. – Напечатай что-нибудь другое. Пожалуйста!
Коуди несколько секунд с любопытством на меня смотрит, но потом очищает строку.
– Ладно, – говорит он. – Что бы ты хотела посмотреть?
Я опускаю глаза.
– Мне кажется, я вспомнила о чем-то, но не знаю точно, что это такое на самом деле.
Он заинтересованно поднимает брови.
– Неужели? И что же?
Я делаю глубокий вдох и мысленно возвращаюсь к сцене в примерочной. И хотя мне очень не хочется повторять фразу, я должна знать ее смысл.
– «Не допускаю я преград слиянью двух верных душ», – цитирую я, ожидая увидеть на лице Коуди то же недоумение, какое отразилось тогда на моем. Это стало бы подтверждением догадки, что слова юноши ничего не значат.
Но Коуди реагирует иначе и неожиданно. Он смеется.
– В чем дело? – обиженно спрашиваю я.
– И это действительно первое, что тебе вернула память?! – Он хохочет еще громче.
Я же решительно не понимаю, в чем тут юмор. И мне очень не нравится его веселье на мой счет.
– Да. Но почему ты смеешься?
Он смахивает с глаз невольно выступившие слезы.
– Прости, но мне кажется совершенно нелепым, что ты не помнишь об Интернете, зато выдаешь строку из сонета номер сто шестнадцать Шекспира.
У меня от удивления округляются глаза.
– Откуда, ты говоришь, эта фраза?
– Из его известнейшего стихотворения.
Меня охватывает чувство, сходное с разочарованием. Всего лишь стихи? Действительно, с какой стати мне помнить именно стихи, а не что-то другое?
– И в чем смысл стихотворения? – спрашиваю я нетерпеливо.
Коуди закатывает глаза.
– Это тоскливая чушь о вечной любви и всем таком прочем.
Он сует себе палец в рот и издает отвратительный горловой звук.
О вечной любви?
Я снова думаю о медальоне в ящике своего туалетного столика. На нем два переплетенных сердца.
– Откуда ты все это знаешь? – спрашиваю я.
– В прошлом году мы как раз проходили в школе сонеты Шекспира.
– Значит, я тоже, вероятно, слышала их на уроке, так ведь? – В моем сердце начинает теплиться надежда.
Не в какой-то там зловещей лаборатории. А в самой обычной школе.
Коуди пожимает плечами.
– Вполне возможно. Девчонки особенно западают на все эти слезливые штуки. Так что, может, не стоит удивляться, если строчка осталась у тебя в памяти. – Он ненадолго задумывается. – Или же тебя всерьез интересовала история литературы.
– История? – переспрашиваю я, сгорая от любопытства.
– Ну да, – отвечает он, словно речь идет о чем-то совершенно очевидном. – Ведь эти стихи были написаны примерно четыреста лет назад.
У меня учащается сердцебиение, как только я мысленно произвожу простое арифметическое действие.
– Четыреста лет назад, – повторяю я. – А в каком именно году?