Мими еле слышно фыркнула.
Я продолжала поедать севиче, в то время как они погрязли в очередном споре. Они не кричали, а просто негромко обменивались колкими комментариями, но тем не менее люди уже начинали на нас поглядывать. Мистер Гомез притворился, что делает селфи, но мне было видно, что экран нацелен на маму и Мими. А мистер Сааведра как раз спрашивал у Бенни новый пароль от вай-фая. Я задумалась, разобрались ли они, как делать трансляции. Ссоры мамы и бабушки были как влияние фаз луны на прилив. Это неизбежно, но то, насколько это будет разрушительно, зависит от ветра. Поэтому я просто старалась не заходить в эту воду.
Я задумалась о том, что было бы, если бы мы сидели за этим столиком впятером. Если бы наша семья сохранилась в целости, а не разбилась на маленькие кусочки, были бы наши углы такими же острыми?
– Мими, мне нужно тебе кое-что сказать.
В этот раз пути назад не будет. Я весь вечер практиковалась, и упаковки с крупой восприняли новость вполне нормально.
Мими поправила браслет на запястье:
– Qué pasó, mi amor?[57]
– Я поступила в Университет Южной Каролины, и я собираюсь там учиться, потому что у них есть программа зарубежной стажировки на Кубе. В гаванском университете. И я собираюсь туда поехать.
Вот так. Одним махом, как настоящий профи. Возможно, повисшая тишина меня убьет, но все-таки я смогла.
Мими опустила стакан с водой.
– Что? – тихо спросила она, в упор глядя на меня.
– Я хочу поехать на Кубу, – сказала я. – Учиться. Я хочу учиться на Кубе.
Мими посмотрела на маму:
– Что ты наделала?
Мама помахала Бенни, чтобы он принес ей еще выпить.
– Это Розе решать. А не мне или тебе.
– Нельзя туда возвращаться! – сказала Мими тихо и испуганно.
– Но я же там и так никогда не была. Я хочу увидеть Кубу, раз сейчас есть такая возможность.
Мими покачала головой.
– Но почему? – отчаянно и со слезами в голосе спросила я.
Ее руки взлетели вверх, браслеты зашелестели.
– Наша ферма разрушена, все родственники мертвы, люди голодают, член семьи Кастро все еще у власти, а ты хочешь там учиться? Dime qué quieres[58].
Напряжение распространялось от нашего столика, словно грозовое облако, захватывая всю веранду. За столиком viejitos не слышно было стука костяшек домино, стулья перестали поскрипывать под некомфортно поеживающимися посетителями. Даже воздух словно замер.
А чего на самом деле я хочу? Я хочу, чтобы мне сказали: нет ничего страшного в том, чтобы засыпать вопросами о родной культуре и семье человека, который потерял и то, и другое. Я хочу, чтобы она гордилась мной, позволила мне это с ней разделить, но она только ограждала меня от этого. Наше прошлое – это рана, которая никогда не исцелится, и я не знала, как заставить ее понять, что я хочу сделать как лучше. Для всех нас.
Мими смотрела на меня, и прежнее пламя полыхало в ее спокойных карих глазах.
Телефон, спрятанный глубоко в сумку, издал звук входящего сообщения, разряжая атмосферу. Я полезла за ним, потому что это было уведомление о письмах на школьный ящик. Мое сердце подпрыгнуло: письмо было от руководителя программы стажировок. И я немедленно открыла его, не посмотрев на тему.
Мне понадобилось прочитать первые предложения несколько раз, чтобы вообще понять, о чем речь.
«Спасибо за проявленный интерес… Недавние изменения государственной политики относительно американских студентов… Требуется пересмотреть…». Все остальное содержание письма расплылось у меня перед глазами.
– В чем дело? Что-то случилось? – спросила мама.
Я попыталась заговорить, но мне понадобилось несколько попыток, чтобы собрать разбегающиеся мысли.
– Э-э-э, ну, – я убрала телефон, чувствуя подступающий к горлу комок, – я только что узнала, что программа стажировки на Кубе приостановлена на неопределенное время.
Мама и Мими смотрели на меня с каменными лицами, и тут я поняла, что, в общем-то, этого стоило ожидать. Нет причины удивляться или расстраиваться. Или плакать. Меня даже не удивило, что письмо пришло именно в этот момент – ну, конечно, с моей-то удачей утопленницы это должно было произойти именно тогда, когда я наконец решилась.
– Вот видишь, – сказала Мими. – Нельзя туда ехать. Поедешь – и останешься там навсегда. Тебя посадят в тюрьму, а те, кого сажают в тюрьму, никогда не возвращаются.
Мама вполголоса сказала:
– Ее никто не посадит в тюрьму, Mami.
Мими огрызнулась по-испански:
– Ты этого не видела. Они приходят и забирают тебя просто потому, что ты сказала что-то не то и не тому человеку. И ты больше не возвращаешься.
– Ты поэтому сбежала? – жадно спросила я. Мое сердце билось где-то в глотке и было слишком большим, чтобы вернуться на место. Я чувствовала себя так, словно у меня вырвали кусок изо рта. – Тебя хотели арестовать?
– Там было опасно, – сказала Мими тревожно и тоскливо. – Мы все были в опасности.
Она моргнула, глядя на знакомое окно El Mercado, словно впервые его видела. Потом огляделась вокруг: изучила viejitos, сидевших за столиком, площадь, освещенную газовыми фонарями, у себя за спиной… Каждая мышца в ней напряглась, словно она была готова прямо сейчас закричать или убежать прочь. Она взяла дрожащей рукой стакан воды со льдом:
– Они только обещают, а потом отнимают у тебя это навсегда. Carajo, qué mierda[59]! – вдруг выругалась она. Услышав это, мама поперхнулась своим напитком и закашлялась.
Бенни принес тарелки с рисом с курицей, тостоны и корень юкки в соусе мокко.
– На десерт у нас открытый пирог с ягодами, – сказал он.
Он сочувственно взглянул на меня: значит, слышал, что случилось.
Я воткнула вилку в рис, но аппетит пропал. Неосуществимая идея такой и оказалась. Вот так все просто и неизбежно. Вы только посмотрите на нас. Мими тайно следит за чудесными событиями, происходящими на острове, куда она никогда не вернется, мама бросает в море бутылки с письмами, которые никто никогда не прочтет. А теперь еще и я – я была послушной дочерью, но все равно проиграла.
– Грустить – это нормально, – тихо сказала мне мама.
А я убивалась по будущему, которое никогда и не было моим.
Глава 12
Когда Мими улеглась в постель смотреть свои мыльные оперы, я скользнула в оранжерею и схватила ее записную книжку. По пути к выходу я остановилась у нее на пороге:
– Пойду к Ане доделывать домашнее задание.
Но Мими, сосредоточенная на сериале и намазывании лица ночным кремом, только махнула рукой.
Выйдя за порог, я тихо прикрыла за собой дверь.
– А вот мне приходилось выбираться через окно.
Я подпрыгнула от испуга и уронила блокнот. Мама посмотрела на него, потом на меня. Она знала, что это не мой блокнот, но я ничего не сказала, а она не стала спрашивать – просто продолжила лениво качаться туда-сюда в кресле-качалке.
– Ну, мне она доверяет, – сказала я.
Мама кивнула и задумчиво посмотрела на меня, а потом опять перевела взгляд на ночное небо.
Мне нечего было добавить, и я повернулась, чтобы уйти.
– Береги себя, – сказала она мне вслед.
Я пошла на звук барабанов в гараж семьи Пенья. Там никого не было – только Ана со своей установкой. Возможно, вся остальная семья в данный момент ее проклинает, но по домашним правилам она имеет право до девяти играть сколько ей заблагорассудится. Увидев меня, она кивнула в знак приветствия, но продолжила играть, что бы там ни играло у нее в наушниках. Я села на старенький оранжевый диван.
Когда она закончила, то сняла наушники:
– Ну как?
– Потрясающе.
Она прищурилась:
– А какую песню я играла?
– Ты же знаешь, что я понятия не имею.
– Я сегодня репетировала с группой, и, о боже, это так круто! Намного лучше джазового ансамбля. Ну, как только я приехала, их фронтмен, Тайлер, сразу такой… Что случилось?
– Что? Ничего! Рассказывай дальше. – Но мне становилось все сложнее удерживать на лице улыбку.
– У тебя такое лицо, как будто ты сейчас заплачешь.
Я засмеялась, но получилось несколько натянуто.
– У меня всегда такое лицо.
Ана не купилась.
– В чем дело?
Я осторожно выговорила:
– Программу в Гаване отменили.
Ана вскочила на ноги и в порыве обняла меня. Мои слезы запачкали одежду у нее на плече. Ана была не слишком сентиментальна, но, когда нужно, она старалась.
– Ты что-нибудь придумаешь, – прошептала она. Ее голос звучал очень уверенно, хотя я сама понятия не имела, что буду делать. – Куба все еще на месте, и, черт побери, туда даже круизные лайнеры теперь ходят! И все не так, как думает Мими или наши родители. Ты можешь сама туда поехать, хоть на учебу, хоть просто так.
Я отступила назад и вытерла лицо.
– Я так расстроена, и в то же время я в панике, потому что теперь… я даже не знаю, чего хочу. А ведь я всегда знала, чего хочу. Я по-прежнему собираюсь учиться в Чарльстоне? И действительно ли я по-настоящему рассматривала университет Флориды? Или Майами? Или вообще другую специальность? Просто все это так правильно выстраивалось ради возможности законным способом поехать на Кубу вопреки тому, что не позволяет мне это сделать.
Мы смотрели друг на друга в затянувшемся молчании. Ана приподняла брови:
– Неукротимая Роза Сантос переживает небольшой кризис.
Я подняла руку и попыталась измерить собственную панику в сантиметрах большим и указательным пальцами.
Ана опустила мою руку:
– Ты становишься tikitiki.
– Ничего подобного.
– Да-да, – сказала она. – Ты в панике, потому что привыкла выигрывать. – Я попыталась возразить, но Ана выросла в большой латиноамериканской семье, так что переспорить ее было сложно. – Ты боишься всех разочаровать. Ты выкладываешься по полной, но вообще-то ты никому не обязана предъявлять историю успеха.