В прошлом месяце погиб командир третьей сотни, и её принял хорунжий Любимов. Алексея за глаза звали «любимчиком» генерала Краснова, но донцы его уважали за храбрость, он ходил в атаки вместе с сотней, участвовал в штыковых боях.
От сотника Шандыба узнал, что Стёпку из лазарета отправили на Дон долечиваться. В душе Шандыба даже завидовал Усу — дома побывает. А может, больше на фронт и не пошлют: ранение-то у Стёпки в грудь навылет...
Присел Иван, шинель на плечи накинул, приготовился ночь коротать, да не дали. Велели взвод поднять, разведку боем устроить. Так поступали, когда хотели выявить огневые точки противника, чтоб накануне атаки подавить их орудиями...
Подняв взвод, Шандыба приказал казакам рассредоточиться. Ругаясь, они перебрались через бруствер и, когда со стороны австрийцев взлетела осветительная ракета, припав к земле, начали подбираться к вражеским позициям. Позади осталось нейтральное поле, теперь надо было вызвать огонь на себя. Казаки подняли беспорядочную стрельбу. Одна за другой поднимались в небо ракеты, ударили пулемёты. Стрельба продолжалась не менее получаса. Когда все успокоилось, Иван передал, чтоб отходили к своим. В итоге ночной вылазки троих казаков убило и шестерых ранило.
Из штаба корпуса генерал Краснов возвратился злой. Он считал упрёки в адрес 2-й Сводной казачьей дивизии необоснованными.
Командир корпуса сказал:
— Я, Пётр Николаевич, надеялся, что ваша дивизия на участке, который она занимает, прорвёт фронт.
Краснов ответил категорично и довольно резко:
— Ваше превосходительство, 2-ю Сводную казачью дивизию упрекнуть не в чем. Дело в том, что она действовала без резервов.
— И всё же попытайтесь повторить наступление...
Возвратившись в дивизию, генерал созвал полковых начальников, командиров батарей, начальника разведки и снабжения на совещание. Несмотря на то иго всех видов боеприпасов было достаточно, в выступлениях сквозила неуверенность в возможности Прорыва. Однако Краснов отдал приказ готовить полки к штурму третьей укреплённой полосы.
Денисов разложил карты участка, в который раздал установку каждому полку и сотне.
— Удар артиллерии будет нанесён всеми имеющимися средствами, — сказал он. — Огонь будет упреждающим, только после этого полки пойдут в наступление. В атаку двинутся под развёрнутыми знамёнами...
Рассвет тронул небо, когда со стороны позиций дивизии ударили орудия. Разрывы сотрясали воздух и землю. Молчали австрийские укрепления, молчали пушки. Всю первую половину дня русские батареи продолжали обстрел вражеских позиций.
Но вот наступила короткая тревожная тишина. Шандыба, прежде не раз ходивший в атаки, почувствовал озноб, тело колотила нервная дрожь. Когда дивизия по всему участку поднялась в наступление, Иван одним из первых перемахнул через бруствер. Он спешил пересечь проклятое поле, чтобы очутиться в австрийской траншее. Но до неё надо было ещё добежать, преодолеть колючую проволоку, да не один ряд...
С наблюдательного пункта Краснов следил за ходом атаки, видел, какие потери несёт дивизия, думал: чтобы вырвать победу и бросить в прорыв конницу, необходимы резервы пехоты, которых у него как не было, так и нет. С огромным трудом удалось-таки закрепиться в третьем эшелоне.
Вечером Краснов начальнику штаба Денисову сказал:
— Боюсь, Святослав Варламович, как бы нам не навязали окопную войну.
— Вы, Пётр Николаевич, имеете в виду нашу дивизию?
— Да нет, всему фронту. А ведь от позиционной войны рукой подать до революции.
— Ходят слухи, в правительственных верхах обсуждается идея сепаратного мира.
— Сепаратный мир будет означать, что Россия не будет плавать в проливах, а в Константинополе останется сидеть султан.
— Я думаю, идея сепаратного мира вызовет недовольство всех этих Рябушинских, Гучковых, Львовых и прочих.
— В конце концов, это не наши заботы. Наше дело — сохранить армию, удержать её в повиновении.
Из соседнего пехотного полка дезертировали ещё два солдата. Покинули окопы с оружием. На поимку дезертиров послали казаков, выставили патрули, но всё оказалось тщетным.
Генерал Краснов велел зачитать в дивизии приказ о применении смертной казни за нарушение воинской дисциплины, считая такую меру достаточной для тех, кто попытается нарушить присягу.
Притихли казаки. Не доведи бог попасть в неблагонадёжные. Такое ляжет позором не только на голову казака, но и на весь его род. Шандыба хотя и был недоволен окопной жизнью, однако держал недовольство в душе, вслух не высказывал. С детства наслышан был Иван о подвигах деда Мирона. Бели бы дошло до Захара Мироновича, что сын службу несёт недостойно, отец сказал бы:
— Дед твой, Ванька, Плевну брал, с самим генералом Скобелевым на приступы высот ходил, я царю-батюшке с честью служил, а ты, сукин сын, видать, забыл, чьих ты кровей?
Стёпку Уса в пример бы поставил. В общем, ослабел бы на весь хутор, на всю станицу Вёшенскую. Да что там на станицу — на весь Дон...
Вспомнилось Шандыбе, как на большие праздники отец, бывало, сядет за стол в красном углу под святыми иконами, даже когда никого из гостей нет, нальёт заветного графинчика стопку водки, выпьет, закупит да заведёт свою любимую песню. Иногда мать ему подпевала. Красиво у них получалось. Отец начинал:
...А из года в год степь донская, наша матушка...
Мать подхватывала звонким голосом:
...За Пречистую Мать-Богородицу,
да за веру свою православную,
Да за вольный Дон, что волной шумит,
в бой звала со супостатами...
Родители пели, а Ванька, когда был мальцом, слушал. Повзрослев, тоже подпевал. И было в курене уютно и весело. Вот за эту жизнь и воевал Иван Шандыба.
Приблизительно так, как Шандыба, мыслил и генерал Краснов. Хотя род его давно осел в Санкт-Петербурге, Краснов всегда считал себя донским казаком, верным трону. Неудачи России в войне он воспринимал болезненно и очень опасался разложения армии, которую считал хранительницей устоев Государства Российского.
Затянувшиеся боевые действия на Восточном фронте, смена военных министров и главкомверхов, усилившиеся брожения умов и, наконец, тяготы военного времени — всё это, как хорошо понимал Краснов, может отразиться на положении всей Российской империи.
Иногда он, писатель и исследователь, спрашивал самого себя: неужели Россию не научил горький опыт Русско-японской войны? Тогда Страна восходящего солнца продемонстрировала преимущества технически оснащённой армии. Минуло десять лет, и снова, теперь уже германские вооружённые силы, теснят русскую армию. А в последнее время Краснов стал задавать себе ещё один вопрос: почему немецкий солдат так дисциплинирован, беспрекословно исполняет приказы своих офицеров и в германской армии нет никаких агитаторов?..
Опасаясь, что зараза разложения может коснуться казачества, Краснов и отдал распоряжение ознакомить 2-ю Сводную казачью дивизию с приказом о придании суду военного трибунала за нарушение воинской дисциплины.
Глава 9
Сергей Минаевич приехал забирать сына из новочеркасского госпиталя. Никого не послал, сам хотел первым увидеть Степана да доставить его в родной курень с бережением: рана-то у сына нелёгкая. Ко всему Стёпка георгиевский кавалер.
К госпиталю Сергей Минаевич подъехал затемно. Долго дожидался, пока санитар с сестрой милосердия вывели Степана, уложили в бричку. Сергей Минаевич суетился, взбивал свежескошенную траву, прикрывал войлочным потником. То и дело повторял:
— Ну, Степан, герой георгиевский, с прибытием.
Уселся в бричку, причмокнул:
— С Богом.
Покуда за город не выехали, поглядывал в исхудалое, осунувшееся лицо сына, в чубатую голову, в которую вкралась редкая седина, думал: видать, жизнь похлестала.
Степан подрёмывал, только в степи открыл глаза, когда пахнуло разнотравьем. Улыбнулся:
— Знаешь, батя, нет ничего красивше нашего раздолья. Казаку не Россия нужна, а Дон.
— В самый раз сказал. От степи и вся наша жизнь пошла.
— Соседи как там?
— Мироныч? А чё с ним поделается. Прыгает. От Ваньки письма дожидается.
— Ванька меня из боя вытаскивал.
— Господь воздаст ему.
— Коня моего домой приведут?
Сергей Минаевич промолчал. Степан продолжил:
— Прёт германец и нас бьёт. Ну да и мы в долгу не останемся.
— Немец он и есть немец. Настырный... Так, говоришь, Ванька второго Георгия заслужил?
Теперь промолчал Степан.
Сергей Минаевич пошевелил вожжами, кони перешли в рысь. Дорога после дождя мягкая: бричку не трясёт и Степану спокойно, рану не беспокоит.
— В 12-й Донской полк ушли казаки третьего призыва.
— Там генерал Каледин командир дивизии. У нас генерал Краснов.
— Слыхал. Книжки его почитывал. Башковитый. Про казаков много пишет.
— Я, батя, в хозяйстве пока не подмога.
— Без тебя управимся. А я-то грешным делом соображал: воротишься — женим.
Степан улыбнулся.
— Мы с Ванькой о том же гутарили.
— Не слыхать, когда замирение выйдет?
— По всему, не скоро немца побьют. Ить он упорный... А в окопах солдаты войной недовольство высказывают. Грозятся фронт покинуть.
— Ну это они с крестьянской дури. Как можно с фронта бечь?
— Довелось мне одного дезертира в штаб вести, говорил, придёт час, все побегут.
— Может, и побегут, но только не казаки. Россия казаками сильна...
В разговорах не заметили, как смеркаться стало. Сергей Минаевич подстегнул лошадей.
— Ночевать в курене будем, там нас уже заждались.
Измотанную, понёсшую большие потери 2-ю Сводную казачью дивизию отводили на отдых вёрст за десять от фронта. Шли конным строем, ведя в поводу лошадей погибших товарищей. Уходили в тыл, чтобы передохнуть, привести себя в порядок, помыться, постираться, отоспаться. Но радости было мало. Казаки знали, что окопная жизнь не окончена. Вскоре предстоит вернуться на позиции. Генералу Краснову командир корпуса честно сказал: