Давно, очень давно — это Захар Миронович знал от деда, а тот от своего отца — пришли Шандыбы на Дон после Кондрата Булавина. Сначала жили близ станины Кагальницкой, потом к Вёшенской, на хутор перебрались... Но это уже на памяти Захара случилось. Он тогда совсем мальцом был, коней гнал, а позади на «бричке плужок лежал и борона зубьями прижалась к брошкам. Отец с матерью корову подгоняли, она к бричке была привязана.
Тогда, верно, и дед, и отец о хорошей доле мечтали... Оно и правда, на новом месте построились, мазанку слепили. Урожайные годы выдались, как на хуторе нажили... Дед с Балканской Георгия принёс, а вот Ванька аж при креста заработал. Слава богу, что хоть раненый, а живой... Как-то он до Миллерово добираться будет? Ноне все поезда забиты. Одни на Кавказ едут, другие в Москву попасть норовят... А у Ваньки рана особая, тяжёлая, Захар Миронович даже и представить не может, как это полчерепа снесло, а жив остался.
И так старику захотелось сына увидать, что он даже коней подстегнул, в рысь пустил. Захар Миронович ещё ночью сказал себе: приедет Иван, непременно приедет. Оттого и на станцию торопился.
Эшелоны шли из Ростова через Миллерово на Москву. Составы следовали один за другим. В распахнутых дверях теплушек виднелись хмурые лица кавказцев и туркменов в засаленных халатах, в мохнатых шапках-тильпеках. В других вагонах — кони, прессованное сено и снова кавказцы.
Туркменская дивизия, личная охрана Верховного главнокомандующего генерала Корнилова двигалась в Ставку.
Захар Миронович выпряг коней, привязал их у брички и вышел на перрон. Мимо ползли эшелоны. Провожая их долгим взглядом, Захар Миронович присел на лавку. На перрон вывалилась толпа цыган, потопталась и так же толпой удалилась.
А старый казак всё сидел и смотрел туда, откуда должен был прибыть поезд из Москвы.
День клонился к вечеру. Вот и появился наконец московский поезд. Пробежали вагоны первого, второго, третьего класса, сплошь облепленные, как виноградные гроздья, солдатами: демобилизованные, дезертиры, но все при оружии.
Поезд постоял и снова отправился дальше на Ростов. Только немногие сошли в Миллерово. И никто не обратил внимания на Захара Мироновича, а он — ночь миновала и другой день наступил — всё не покидал лавку.
Только с приходом нового дня, когда солнце взошло над станцией, Захар Миронович понял, каким наивным оказался его приезд в Миллерово. Он поднялся, медленно направился в станционный дворик, где его ожидали кони и бричка. Захар Миронович заложил лошадей, уселся на переднюю скамью и, теперь уже не понукая лошадей, медленно поехал на свой хутор.
24 августа Краснову передали по телефону, что полки пехотной дивизии, стоявшие у селения Духче, под влиянием агитаторов отказались выполнять приказ идти на позиции.
Со 2-м Уманским полком генерал Краснов выехал в селение Славитичи. Пётр Николаевич встретился с членами солдатского комитета и после недолгих переговоров убедил их в том, что комитету необходимо повлиять на солдат. Но Краснов не учёл: именно в этом полку было больше всего солдат, которые не повиновались командованию.
В Духче пехотный полк расположился на площади. Краснов велел уманцам незаметно окружить мятежников.
Подъехал начальник пехотной дивизии генерал Гиршфельдт:
— Из штаба сообщили, что с Северного фронта к нам едет комиссар Линде. Он должен убедить солдат.
Краснов пожал плечами. Гиршфельдт добавил:
— Это тот самый вольноопределящийся, который ещё 20 апреля вывел лейб-гвардии Финляндский полк к Мариинскому дворцу и потребовал отставки министра иностранных дел Милюкова.
Краснов поморщился:
— Но это ещё не значит, что солдаты его послушаются.
— Говорят, он умеет выступать. Идёт из города.
Посмотрев на часы, Краснов сказал:
— Тогда ждать недолго...
Комиссар Линде оказался латышом, самоуверенным, подтянутым, в ладно пригнанном френче, в зелёных галифе и коричневых ботинках с обмотками до колен. Краснов напомнил комиссару печальный результат выступления другого комиссара — князя Долгорукова. Линде иронически заметил, что он-то не князь, и потребовал не мешать ему разговаривать с солдатами.
Пехотный полк построили. Линде прошёлся вдоль строя в сопровождении заместителя командира части.
Остановившись перед второй ротой, зачинщиками неповиновения, комиссар бросил резко:
— Вы не революционные солдаты... Вы сволочь, которую надо уничтожать... Я требую выдать агитаторов и зачинщиков...
Урядник, сопровождавший Краснова, шепнул генералу:
— Ваше превосходительство, этот комиссар ещё больше распалит солдат. Быть беде.
Краснов и Гиршфельдт видели, как Линде шёл вдоль строя, тыкая пальцем в солдат.
Подозвав ротного командира, он приказал:
— Этих подлецов забрать и при попытке к бегству расстрелять.
Рота двинулась на комиссара. Послышались выкрики:
— Не позволим!
Спешившаяся сотня казаков в свою очередь двинулась на роту. К Краснову подбежал командир пехотного полка:
— Ваше превосходительство, только что получено сообщение: с фронта снялся 443-й полк. Стрелки идут сюда.
Краснов тронул Линде за рукав френча.
— Господин комиссар, вам лучше уехать.
— Как уехать? Сейчас главное — разъяснить бунтовщикам их ошибки. Генерал, полк должен выступить и сражаться.
Краснов понимал, что в этой ситуации казаки не пойдут против солдат. Да и численность не позволяла им оказать сопротивление пехотинцам.
— Уезжайте. 443-й полк идёт сюда с оружием.
— Но я должен поговорить с солдатами! Я должен вырвать из них заразу неповиновения. Вы слышали, солдаты обвиняют вас, командиров, в том, что вы продали позиции немцам за сорок тысяч. Это нелепая басня о генеральской измене...
В лесу раздались выстрелы. К Краснову подскакал казачий офицер:
— Ваше превосходительство, пехота наступает на нас. Я приказал открыть по ней пулемётный огонь, но казаки отказались.
Краснов взглянул на Линде.
— Господин комиссар, я повторяю, вам необходимо уехать. Вы слышали, что говорил казачий офицер.
— Не господин, а товарищ комиссар, — сердито оборвал Краснова Линде. — И то, что я услышал от казачьего офицера, это ещё один бунт. Я поеду туда.
— Мой долг сопровождать вас, товарищ комиссар.
Краснов тронул коня, поехал рядом с автомобилем.
Увидел впереди: толпа солдат запрудила поляну. Ехать пришлось медленно. Вдруг послышалась команда:
— В ружье!
Толпа словно только этого и ждала, солдаты развеивались по сторонам и вновь собирались с винтовками. От леса застучал пулемёт, поднялась ружейная пальба. Казаки стали поворачивать коней. Напрасно Краснов призывал их к порядку.
— Стреляют вверх! — кричал он. Урядник перебил генерала:
— Сейчас вверх, а потом по нам!
Автомобиль с комиссаром резко развернулся и поуехал обратно, за ним поскакали Краснов с сопровождавшими его штабными работниками. Линде вжался в сиденье. Пули щёлкали о машину. Шофёр затормозил, открыл дверцу и бросился в лес. За ним выпрыгнул из машины Линде, но почему-то побежал не к лесу, а в обратную сторону. Какой-то солдат ударил его Прикладом. Комиссар упал, и сейчас же на него с дикими криками налетела толпа солдат.
Краснов со своими штабными работниками погнали коней, не дожидаясь, пока дойдёт очередь и до них. За лесом они настигли скакавших казаков, остановили их. Краснов стал выговаривать:
— Как не стыдно, уманцы? Пехоты испугались? Ведь все целы, никого не тронули...
— Их сила, ваше превосходительство: почитай, наших пол полка разбежалось...
За лесом нашли двуколку, усадили на неё генерала Гиршфельдта и с ним двух офицеров, велели им уезжать в штаб дивизии.
К Краснову подъехал урядник-вестовой, сказал сконфуженно:
— Мы думали, вас убили, ваше превосходительство.
— Дурень ты, братец, — только и ответил Краснов.
Вечером Пётр Николаевич сообщил о случившемся Командиру 4-го кавалерийского корпуса. Тот попросил Приехать к нему с уманцами и 2-м Полтавским полком.
Когда Краснов прибыл в Пожары в штаб кавалерийского корпуса, там уже ходили слухи об уходе с фронта 3-й пехотной дивизии и что она идёт на Пожары. Приезд Краснова в штаб корпуса всех успокоил: 3-я пехотная дивизия пока оставалась в Духче.
Начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Лукомский получил предписание срочно перебросить из резерва Румынского фронта 3-й конный корпус и «Туземную дивизию», сосредоточив их в районе Невеля — Н. Сокольники — Великие Луки.
Остановившись у занимавшей полстены карты, Лукомский, пощипывая седеющий клин бородки, задумался. Если Корнилов вознамерился оказать поддержку Северному фронту, то лучшее место расположения указанных сил — Псков. Однако дело, вероятно, не в Северном фронте. Отсюда, пожалуй, удобнее двинуть войска на Петроград или даже на Москву.
Лукомский направился к главкомверху. Корнилов за что-то отчитывал помощника комиссара при Ставке фон Визина.
— Я не желаю слышать об этом. Вернусь, тогда и поговорим, — говорил Корнилов.
Когда фон Визин вышел, Лукомский попытался выяснить причину столь неразумного, по его мнению, расположения 3-го конного корпуса и «Туземной дивизии».
Корнилов, невысокий сухощавый, с монгольским разрезом глаз, вперился в начальника штаба долгим взглядом. Сказал, смягчив тон:
— Ваша правда, Александр Сергеевич. Но обстановка заставляет меня видеть во Временном правительстве тех, кто заносит меч над Россией. И один из таких! людей — господин Керенский. В его лице я вижу человека, для кого Россия не представляет ценности.
Лукомский одёрнул тёмно-зелёный френч.
— Лавр Георгиевич, а разделяю ваши взгляды, и я с вами до конца.
Корнилов подошёл к окну, откинул штору.